ПРОЗА

Сын лежал, отец ухаживал за ним. В больнице уже весь персонал знал: к Матвею Филиппычу вернулся сын, и он смертельно болен. Главный врач предложил: а давайте-ка, дорогой Матвей Филиппыч, сынка-то к нам, в палату! – и получил ледяной надменный ответ: что я, сам сына не выхожу?

Рассказы из моего советского детства

Она была немолода. И все-таки ни на минуту не забывала, что она - женщина. Но окружающие ее мужчины, увы, уже не часто вспоминали об этом. И все же такие еще находились, хотя они были редки, как динозавры. К сожалению, они и похожи были на динозавров, и поэтому их внимание ее не вдохновляло. Ей совершенно не нравилась картина под названием "Милая женщина в окружении динозавров", которую она рисовала в своем воображении, - ее привлекали другие сюжеты. И она предпочитала оставаться в одиночестве. А динозавры - те редкие динозавры, которые еще оставались на земле, - удрученные ее холодностью, исчезали Бог весть куда.

Так получилось, что Аллочка в 36 лет осталась совершенно одна в большой трехкомнатной квартире. Родители один за другим умерли, а своей семьи у совершенно непривлекательной полноватой женщины не случилось.

А за Верку Невзорову Антон с Колькой бились смертным боем. Нет, поначалу было всё чинно. От Веркиной хаты до амбулаторно-акушерского пункта девушку провожал Антон: плечистый, высоченный, в новой заморской сиреневой нейлоновой рубашке и галстуке с папуасами, а вечерком у пункта Верку уже поджидал Антошкин братец – коренастый, с багровой жилистой шеей и громадными ладонями Колька.

Ветки раскачивались и мешали смотреть. Издалека не заметят, а близко не подойдут. Леса они боятся как огня. Хаим скомкал несколько самых назойливых листьев и осторожно потянул их в сторону. Стреха дома на окраине деревни теперь была как на ладони. Дверь в хату заперта. Странно. Никого не видать.

Наша комната в коммуналке была расположена напротив туалета. Соседский сынишка, маленький Андрюшка, мой друг детства, ночью сонный плёлся пописать и всегда стучал к нам в дверь, чтобы мои родители ему включили в уборной свет. Он боялся своих строгих родителей, темноты и не мог дотянуться до выключателя.

…Он сидел на скамейке под тенистым деревом на улице Иегуда Халеви. Может я бы и не обратил на него внимание, если бы не пластинка. Да, да – виниловая пластинка, символ ностальгических 70-х. На изрядно потрепанном конверте большими буквами было написано: «Хава Альберштейн поет на идиш». На иврите, кстати, было написано.

Kогда мне было пять лет, мы поехали отдыхать на Черное море. Родители сняли комнату недалеко от моря. Мы ходили на пляж каждый день. Мы плавали в море и лежали на солнце. Я играла в надувной мяч, который папина сестра привезла нам из Англии.

В первые дни после отъезда Виктора Лёля жила «просто так», ни о чём не думала, что-то ела, пила, работала в кассе. Потом, спустя какое-то время, она почувствовала, что с ней что-то не то. По утрам она должна была, ну, просто срочно, что-нибудь съесть. Раньше такого не бывало.