ПРОЗА

О бабушкином троюродном брате Борухе-Берле в нашей мишпохе ходили легенды. Я говорю нашей, потому что дальше мишпохи они не распространялись, так как в то веселое время они грозили мишпохе большими неприятностями. Вы понимаете, что такое в то время иметь родственников за границей. А Борух-Берл жил именно там. Как он попал туда, это целая история, но я не буду ее вам пересказывать, ибо я хочу рассказать о другом.

Наконец, наступило долгожданное перемирие. Правда, было понятно всем – это ненадолго... Тем не менее, на вручение воинских наград, в наспех отремонтированный центр столицы, удалось собрать массивную толпу. С тех пор, как началась многолетняя война, это было первое масштабное событие. Чтобы поднять боевой дух в народе, правительство решило устроить большой праздник с концертом и награждением немногих выживших и отличившихся на войне. Среди других, был и он. Представьте себе крепко сбитую коренастую фигуру загорелого фермера-Наполеона, с гладко выбритой головой, лицом и бычьей шеей. И дополните этот образ узловатыми мускулистыми руками, которые не могла скрыть праздничная форменная белая рубашка с длинными рукавами. Он превзошел всех остальных, и его награждали последним.

Как только сформулировал цель, видение жизни структурировалось. Знаю начало, знаю конец, это будет управляемый конец. Не знаю серединный этап. Профессиональная карьера не беспокоит, с этим порядок. Беспокоит отцовский инстинкт – проснулся, кричит, хотя наше всё в литературе изрядно постарался, чтоб отнесли его к благоприобретённому рефлексу: «Как мил! – сказала графиня Марья, глядя на ребёнка и играя с ним. – Вот этого я не понимаю, Nicolas, – обратилась она к мужу, – как ты не понимаешь прелесть этих чудо прелестей. – Не понимаю, не могу, – сказал Николай, холодным взглядом глядя на ребёнка. – Кусок мяса. Пойдём Пьер. – Ведь главное, он такой нежный отец, – сказала графиня Марья, оправдывая своего мужа, – но только, когда уже год или этак…, (Л. Толстой, Война и мир, Т.4, Ч.1, гл. XI).

Я часто вспоминаю тех людей — они плеснули на мое детство и юность несколько таких ярких красок, что никак и ничем не стереть. И каждый раз задаю я себе один и тот же вопрос — куда же делся потом француз дядя Коля? Он появился в соседской квартире как будто случайно, неожиданно  — и так же внезапно, в одночасье, сгинул.  Остались от него тогда несколько нарядов да одна малюсенькая прямоугольная бутылочка-пробник «Шанель #5» — она долго красовалась у мамы на трюмо.

...Зазвучал бессмертный древний кадиш. И под треск обломившейся ветки в небо взлетели птицы. Стая птиц.

Рецензии на плохие спектакли пишутся быстро. Негодует душа, требует выдохнуть негатив, отсортировать мусор, оставить себе чистое, светлое пространство − для нового, лучшего. Иногда и название забудется как несущественное, проходное.

Я себя не помню без них - без  пары приземистых бронзовых  Т-62, что по сию пору  целятся  острыми  пушками с эбонитового постамента в стену кабинета отца, вызывая почтительный интерес  всякого, ненароком посетившего его скромные ветеранские покои: от  врача скорой, ставящего обезболивающий, до городского депутата, делающего себе имидж. Особенно же очаровывают своей миниатюрной грозностью зятя-шведа, каждый раз начинающего свой визит к нам с посещения комнатного отцовского "танкодрома".  Эти нейтралы, судя по всему, сильно неравнодушны к военной тематике, заметно по ней скучают в отличии, скажем, от нас, русских, пресыщенных как многочисленными войнами, так и одержанными в них громкими победами с неимоверными жертвами.

Из старенькой вязаной варежки в шкафу она выудила заветные светло-зелёные пятёрки. Деньгам неоткуда было взяться враз на крупную купюру, и она наменивала, скапливая неприкосновенный запас, по одной бумаженции достоинством в пять долларов.

Вы знаете, что такое «стартап»? Объясняю: «старт» — это начало. Вспомните, всем спортсменам говорят: «На старт! Внимание! Марш!». И они бегут. Или скажут космонавтам: «Старт!», и ракета взлетает. То есть, «старт» — это команда к новому действию.

Иврит я выучил не в ульпане, а на работе. Через полгода с небольшим после моего приезда в Израиль (а приехал я в декабре 90-го, на пике «большой алии») меня взяли на работу инструктором в тренажерный зал фитнес-клуба «Jerusalem SPA» в гостинице «Hyatt», на Ар-а-Цофим в Восточном Иерусалиме. Иврита у меня не было никакого, но был приличный английский и высшее физкультурное образование, что и впечатлило главного инструктора, американку Рину. Зарплата, естественно, была минимальная, но я был счастлив: мало кому из наших удавалось по приезде получить работу по специальности. Кроме одного массажиста, я был там единственным «русским». Все уборщики были арабы из Восточного Иерусалима, и основы арабского мата я освоил вместе с основами иврита, если не раньше.