ПРОЗА

Так случилось, что первые две мои детские влюбленности прочно связаны с простым, как полевой цветок, русским именем Надя. И обе Нади, замечу, были русоголовы, голубоглазы и стройны, как, впрочем, многие девочки-подростки в те времена.

В одном мирном, очень зеленом и голубом государстве жили-были два брата, Шут и Палач. Они жили в небольшом двухэтажном домике на краю деревни. Деревня эта тоже была небольшой и уютной. Дом достался братьям по наследству от умерших рука об руку родителей.

Изначально 1 апреля праздновалось в нашем подлунном мире как день весеннего равноденствия. Этот день был наполнен шутками, шалостями, прибаутками. А побудительной причиной для рождения розыгрышей послужили капризы природы, не скупящейся на довольно неожиданные перепады погоды: вместо теплого дождичка подчас одаривала обвальным снегопадом.

В июне 1972 года я поступал во ВГИК на операторский факультет. Первый экзамен – «Практика фотографии». Нам давали пленку, и мы должны были сделать репортаж на ВДНХ. Три года не было набора на факультет; конкурс был огромный. Я попал в первую группу, и в восемь утра тридцать человек отправились на съёмки.

Зачем я берусь за эти строки? Ведь я не знала близко Ларису Шенкер, не работала с ней в редакции, не сидела в одной комнате стол к столу, лицом к лицу, в рутинных обсуждениях и спорах, скрещивая взгляды и темпераменты, как это приходилось делать сотрудникам журнала.

Моя последняя, двенадцатая по счёту книга оказалась провальной. Ирочка, дотянувшись до моего уха, шёпотом и нараспев предупредила меня, что ещё один такой срыв, и мне можно начинать писать мемуары для краеведческого музея. Я почувствовал знакомый запах духов и промытого тела.

Липкин опаздывал. Лёшка уже включил аппаратуру, настроил, но играть не начинал. Вагана не было и можно было минут десять пофилонить, хотя то, что новый администратор Елена Николаевна сдаст с потрохами, даже не обсуждалось.

В 1977 году на кафедре русской литературы филологического факультета МГУ я защищал диплом вот с таким наукообразным названием – «История жизни чиновника в русской литературе девятнадцатого века как процесс формирования мещанской идеологии».

— Николайчуки, мать вашу за ногу! Вы когда уже звонок свой грёбаный подчините? Полчаса на него жму, жму, а он, зараза этакая, даже не пискнет! Забирайте вашу писульку. Да поживее, мне ещё в соседний дом топать. — Не узнать зычный голос почтальонши Клавдии Евдокимовны было невозможно.

Гроб устанавливают на крепкий свежесрубленный стол, покрытый тяжелым кроваво-красным плюшем. Мне приходится посторониться, а когда гроб едва не выскальзывает из чьих-то нерасторопных рук, я тут же подхватываю его, чем и заслуживаю тихое "спасибо". Пожалуйста!