ОЧЕРКИ И ЭССЕ

Я себя не помню без них - без  пары приземистых бронзовых  Т-62, что по сию пору  целятся  острыми  пушками с эбонитового постамента в стену кабинета отца, вызывая почтительный интерес  всякого, ненароком посетившего его скромные ветеранские покои: от  врача скорой, ставящего обезболивающий, до городского депутата, делающего себе имидж. Особенно же очаровывают своей миниатюрной грозностью зятя-шведа, каждый раз начинающего свой визит к нам с посещения комнатного отцовского "танкодрома".  Эти нейтралы, судя по всему, сильно неравнодушны к военной тематике, заметно по ней скучают в отличии, скажем, от нас, русских, пресыщенных как многочисленными войнами, так и одержанными в них громкими победами с неимоверными жертвами.

Мир издревле кишит начальниками. Разной степени важности, образования, ума и придурковатости. Но поскольку в семье всё-таки не без урода, то и в этой громогласной толпе нет-нет, да и проскочит умница. Правда, редко.

Иврит я выучил не в ульпане, а на работе. Через полгода с небольшим после моего приезда в Израиль (а приехал я в декабре 90-го, на пике «большой алии») меня взяли на работу инструктором в тренажерный зал фитнес-клуба «Jerusalem SPA» в гостинице «Hyatt», на Ар-а-Цофим в Восточном Иерусалиме. Иврита у меня не было никакого, но был приличный английский и высшее физкультурное образование, что и впечатлило главного инструктора, американку Рину. Зарплата, естественно, была минимальная, но я был счастлив: мало кому из наших удавалось по приезде получить работу по специальности. Кроме одного массажиста, я был там единственным «русским». Все уборщики были арабы из Восточного Иерусалима, и основы арабского мата я освоил вместе с основами иврита, если не раньше.

Разбирая архивы моей мамы, я нашёл несколько пожелтевших от времени листков бумаги, исписанных торопливым почерком. Видно, что мысли теснились, подгоняли пишущего, железное пёрышко царапало бумагу, оставляя мелкие чернильные брызги. Это было письмо Илье Эренбургу, письмо, в котором мама пыталась освободиться от одолевавших её воспоминаний, кошмаров, мучивших её по ночам. Я хорошо помню, как вся наша семья, в послевоенное время жившая в одной комнате большой коммунальной квартиры, просыпалась от внезапного крика, разрывавшего тишину ночи.

Эти мои снимки – ответ ноющим людям, которых что-то много развелось перед Новым годом и в личном окружении, и в соцсетях. Все жалуются, философствуют: какой был тяжелый год и то ли еще будет, а я беру свой фотоаппарат и шагаю в лес подышать предновогодним настроением и кристальной свежестью морозного утра.

Сегодня абсолютно все кажется суетой… А снег все идёт и идёт…

– Кариночка, у тебя удивительный дар – находить таланты и рассказывать о них всем. А давай сделаем в «Новом Континенте», где я редактор,  виртуальную выставку работ твоего двоюродного брата Рубена Арутчьяна с твоими комментариями? 

После того, как Морозову рекомендовали работать только с русскими поэтами, я стал искать сотрудничества с московскими композиторами.

Я впервые услышал Сашу Градского году в 70-м или 71-м на 1-м рок-фестивале, проходившем в нашем городе Горьком. Во Дворец им. Ленина, где проводились первые прослушивания, попасть было невозможно – мы с Саней Перфильевым проникли туда со двора, через открытое окно библиотеки.

22 июня -13 часов. Ашкелон. Израиль.  Вернулась с «посиделок» в среду. По-нашему, именно сегодня 22 июня 1941 года началась война. Выходит так, что плевать нам на Судеты, на Чехию, на Польшу, «наша» война началась именно в этот день 70 лет тому назад. «Киев бомбили, нам объявили, что началася война...» А справедливо ли это?