«Новый Континент» Американский литературно-художественный альманах на русском языке
— Я!… – ухнул дневальный.
— Принеси устав!!!…
Дневальный принес новую, с выгнутыми кверху, обложками, синюю книгу.
— Читай!…
— Что?… — дневальный уставился на капитана.
— Обязанности дежурного по роте!!!… Нашел?!…
— Нет…
Пальцы у дневального дрожали, он никак не мог отыскать нужной страницы…
— Ищи!…
Капитан взял руки за спину, показывая, что готов ждать сколь угодно долго.
— Ну?… Нашел?… Читай.
— Дежурный по роте обязан!…
— Нееет, — зарычал капитан, — выше!
— Дежурный по роте назначается из сержантов и, как исключение, из числа наиболее подготовленных солдат… — спотыкаясь, прочитал дневальный…
— Повтори еще раз!…
Дневальный повторил.
— Еще!…
Дневальный начал.
— Громче!…
Дневальный повторил громче.
— Все слышали?…
Рота молчала.
— Теперь отсюда!… – командир ткнул пальцем в книгу, — читай.
— Без разрешения или приказания дежурного по полку лица суточного наряда не имеют права прекращать или передавать кому-либо исполнение своих обязанностей… — долдонил дневальный.
— Это понятно?!…
Командир весело глядел на солдата.
— Дальше!…
— Дежурному по роте разрешается отдыхать лежа за время дежурства не более четырех часов в установленное командиром полка время без обуви, не снимая снаряжения и не раздеваясь.
— Повтори!
Дневальный повторил.
— Встать в строй!… – командирское лицо просветлело, он не мог скрыть радости.
Солдат протолкался на свое место. Встал.
— Ррразойдись!…
***
— Пидор.
Микуха сплюнул, погладил котенка – котенок жалобно пискнул.
— Говорят с дисбата…
— Лютый…
Максим улегся поверх одеяла, солдаты сели по железному краю кровати, Макс подхватил котенка, положил себе на грудь, котенок лег, подогнув лапки, согреваясь на его огромной груди.
— Жестоко он с тобой…
— За что?…
— Ни за что. Я письмо писал, он зашел, поглядел, сссука…
— И все?…
— Все.
— Пидор.
— Спать не даст…
Макс – огромного роста бывший зэк, светловолосый, улыбчивый, живший в пятой роте двести восемдесят седьмого строительного отряда, прикомандированного к краснознаменному Тихоокеанскому флоту, особняком, на отдельно стоящей, без верхнего яруса, койке, лаская котенка, которого третьего дня приволок он с объекта, с тихой усмешкой, грустно смотрел на солдата.
— Спи сейчас. Впрок спи. Отбивайся, солдат.
— Не могу я впрок.
— Смотри…
— Я тоже не могу… — Микуха сочувственно шмыгнул.
— Чо, Микуха, запарим?…
— Давай машину…
Макс, изогнувшись, выудил из-под подушки толстый провод, прикрепленный к двум бритвенным лезвиям, переложенным спичками, повдоль обмотанным суровыми нитками, бережно опустил в принесенную, неполную кружку, Микуха сунул конец в розетку, вода в кружке заходила, вздулась, вскипела.
— Накатишь?…
Микуха сыпанул в кружку полпачки чая.
— Нет… — солдат поморщился.
— Брезгуешь?… – Макс хитро улыбнулся.
— Нееет. Сердце бьется…
— Само то…
— Как увижу я Марину – сердце бьется об штанину!… – вывел Микуха.
Макс хохотнул.
— Кошака твоего заметил, — сказал солдат.
— Кошака спрячем в каптерке, я со старшиной договорюсь…
— Он орать будет…
— Не будет!… — лицо Макса потемнело, — куда его?!…
— Уноси, откуда принес…
— Маленький он, пропадет, на стройке его крысы сожрут!…
— Здесь его командирка съест.
— Факт… — Микуха глотнул черной жижи.
— Не каркай!… – Макс взмахнул огромной ладонью.
— Старшина за тебя париться не будет – сам знашь, — Микуха, худой, угловатый, с смешными мягкими ушами, широким, в поллица, носом, смотрел на Макса прямо, жестко.
— Пропадет он… — примирительно пробасил Макс.
— Чо-нибудь придумаем… — сказал солдат и встал.
— А то глотни!…
— Сказал не хочу.
— Тебе видней… — прищурился Микуха.
— Спи, солдат…
— Уснешь…
Солдат вздохнул.
До отбоя часа четыре, за это время трижды еще построят, начнут считать, продержат в строю по часу… Только ляжешь – вставай, да и лежать солдату не положено, устав не позволяет, днем на кровать даже сесть нельзя – сиди на табурете, на полу, только не на кровати, а не хочешь сидеть – стой, хоть виси!…
Хорошо написан устав, толково…
Кстати и заступать скоро, сразу после ужина, подшиться надо, то да се…
Оправляя гимнастерку, солдат нащупал в кармане недописанное письмо, вынул. Дописать бы надо, после некогда будет.
Солдат зашел в умывальню, достал кривую, мятую сигарету, прикурил, стал затягиваться часто, будто письмо не могло ждать ни минуты, голова закружилась, он присел на подоконник, отдышался.
«За что?… — вопрос вертелся вместе с головой, — несправедливо… — простая мысль заерзала, завозилась.»
Солдат привык к несправедливости, думал : а все одно – давит, когда с тобой-то… Добро бы совершил что-нибудь, а так…
Сейчас только, полчаса спустя начал чувствовать он ссадину эту. Пять-то за что?… Ну наряд еще куда ни шло, мог бы и предупредить, ишак сраный, сказал бы просто, он бы понял.
Солдат.
Тому, толстомордому, потному Едуку на устав было наплевать. Ему бы подполковничьих звезд, пайка ему хотелось, зудело, папахи мерлушковой, да чтоб хвалили с утра до ночи, чтобы рота у начальства на хорошем счету!… Вот он и выслуживался, солдат не жалея, заставляя работать в выходные и в праздники, и по ночам, старался, сволота, как мог, развел в роте стукачей, чтобы наушничали, чтобы знать, чем дышут, что затевают, над чем задумываются, а узнает что – хоть слух, хоть полслуха – на стройке, не говоря ни слова, заведет за угол любого солдата перепуганного, всегда и во всем виноватого, и хлещет по мордам пудовым кулачищем, а на среднем-то пальце печатка высокая, специально для того, чтобы больней, и ответить не моги – под трибунал пойдешь, в дисбат, а дисбат, тюрьма солдатская, жутче всех тюрем на свете.
3
«Здравствуйте, дорогие мои…»
Хоть бы еще десяток — другой слов надавить – не идут слова. И не потому не идут, что нет их, а потому, что правды писать нельзя, а неправда не пишется.