Роман ДНЕПРОВСКИЙ | Мужыки

МУЖЫКИ

Ровно в четырнадцать часов пополудни Дядя Боря выходил во двор. Двор имел неправильную форму: если бы не аппендикс в северо-западном углу двора, то его очертания были бы идеально-квадратными, но заковыка в том-то и заключалась, что аппендикс этот наличествовал. Узенький длинный тупичок-отросток уходил глубоко в северо-западный угол, и по правую руку этого тупичка располагались кладовки, а по левую были гаражи. И в торце этого закутка тоже наличествовал гараж. Вот в этот-то тупичок, к этому-то самому гаражу и спешил Дядя Боря.

Когда-то на этом месте стояла старинная церковь. Согласно городским хроникам, она была построена ещё в восемнадцатом веке, и благополучно простояла до самой середины века двадцатого. В 1927 году церковь закрыли, и в церковном здании сделали керосиновую лавку, что очень обрадовало жильцов дома, который возвели здесь в 1932 году для работников N-ского автодора: керосиновая лавка располагалась у них прямо во дворе. Но в 1942 году лафа закончилась: церковное здание вернули его прежним владельцам, и, вместо румяного керосинщика, внутри церковки обосновался самый настоящий поп — маленький, старенький и бородатый, похожий на гнома из немецко-фашистских сказок. Дядя Боря о ту пору был ещё совсем малым пацаном, но он хорошо помнил, как они со старшими товарищами любили швырять в этого попа комья земли и камни, когда он спешил через их двор со службы.

В 1957 году церковь закрыли. Разумеется, по просьбам трудящихся. Трудящимися были жильцы того самого Дома Работников Автодора, в котором жил Дядя Боря: они написали в «N-скую Правду» письмо, в котором пожаловались на то, что клерикальная зараза угнездилась прямо в ихнем дворе, и что дети на это всё безобразие смотрят… Газета опубликовала письмо трудящихся, и церковь закрыли, а вскоре и взорвали от греха подальше, чтобы не мозолила глаза. Дядя Боря помнил, как жильцов их дома эвакуировали из квартир перед взрывом, и как мелкой щебёнкой побило стёкла окон, которые жильцы перед взрывом по-военному заклеили полосками бумаги крест-накрест, чтобы их не вынесло взрывной волной.

Церковь взорвали, и во дворе образовалась груда кирпичей. Кирпичи потом вывозили на грузовиках — говорят, что из этих кирпичей потом в городе строили трансформаторные будки, но так это, или не так, Дядя Боря не знал. Зато, он знал точно, на что пошёл оставшийся кирпич, и для чего приспособили две уцелевших после взрыва церковных стены. Это Дядь Борин отец тогда догадался и подсуетился, сходил в горисполком, оформил там какие-то бумаги — и горисполком разрешил построить здесь гаражи из остатков церковного кирпича, а две уцелевших стены стали задними стенами этих гаражей.

Гаражей получилось шесть штук, и они имели форму буквы «Г», если посмотреть на них сверху: в длинной ножке этой буквы «г» расположилось пять боксов, а шестой, самый просторный, доставшийся Дядь Бориному отцу, расположился в носике-закорючке этой самой буквы «г». Теперь он принадлежит Дяде Боре, и Дядя Боря каждый день, ровно в четырнадцать ноль-ноль выходил из дома и спешил в гараж.

Мы уже сказали о том, что напротив гаража находятся деревянные кладовки. Их тоже построили здесь после сноса церкви: жильцы «автодоровского» дома выкопали в этих кладовках подполья, и стали хранить там картошку и прочие припасы. Когда подполья выкапывали, в земле попадались человеческие кости и черепа: раньше возле церкви были захоронения. Кости, естественно, выкинули в мусорный бак, чтобы всякая зараза по двору не валялась, а черепа утащили и припрятали мальчишки. Они потом эти черепа надевали на палки, и стучали ими в окно жившей на первом этаже вредной старухи Полины Кирилловны, которую прозвали «Полиной Дебиловной». Это было очень весело, потому что Полина Кирилловна при виде этих черепов очень пугалась, громко кричала, хваталась за сердце, и, в конце концов, у неё случился инфаркт. Полину Кирилловну увезли на «скорой», а когда она вернулась обратно, то почти перестала выходить во двор и сидеть возле подъезда на лавочке с другими старухами. А через год она и вовсе умерла, и в её квартиру въехал инженер Маркевич с женой и сыном.

Инженер Маркевич был очень важным: он никогда ни с кем не здоровался, всегда ходил с портфелем в руке, а на носу у него поблёскивали очки в тонкой золотой оправе, совсем как у Лаврентий Палыча Берии. Когда в доме кто-нибудь умирал, жившая в восемнадцатой квартире маленькая и юркая Баба Люся обходила всех соседей, и собирала по рублю — на венок покойному, и на ленте этого венка всегда было написано: «От соседей». Но инженер Маркевич никогда не давал Бабе Люсе рубль на венок; он всегда говорил: «Мы недавно сюда переехали, и никого не знаем», и закрывал дверь квартиры перед самым любопытным носом Бабы Люси. Инженер Маркевич жил в «автодоровском» доме уже двадцать лет, или даже больше, но никого из соседей не знал. И не стремился знать.

А вот Дядя Боря знал всех. И Дядю Борю все знали. И всегда, когда Дядя Боря выходил из подъезда, шёл через двор, и отпирал свой гараж, жившие в доме мужики видели это, и по одному выходили из своих подъездов, ибо дом был четырехподъездный, и шли к Дяде Боре в гараж.

В гараже у Дяди Бори стояла «Волга ГАЗ-21», которая принадлежала когда-то отцу Дяди Бори, а когда он умер, перешла Дяде Боре по наследству. Но Дядя Боря на ней не ездил. Ещё в гараже стояла белая «Хонда», принадлежавшая сыну Дяди Бори — одному из тех повзрослевших мальчишек, что пугали когда-то Полину Дебиловну, и довели её до инфаркта и до гроба. Но на «Хонде» Дядя Боря тоже не ездил — на ней ездил его сын, который отпирал гараж утром и уезжал на работу, а вечером ставил эту «Хонду» в гараж — благо, гараж был большой, и в нём хватало места для двух автомобилей.

Таким образом, Дядя Боря не ездил ни на каких машинах, но был самым уважаемым и самым признанным авторитетом в области авторемонта, да и не только: ведь у него был самый большой гараж.

Ещё в этом гараже стоял большой железный верстак с большими-пребольшими чёрными тисами, а на верстаке лежали всевозможные напильники, молотки, гаечные ключи, струбцины, отвёртки, пассатижи, кусачки, клещи, метчики, лерки, дрели, выколотки, киянки, кувалды, наковаленки, свёрла, паяльники, рейсмусы, штангенциркули и прочие нужные инструменты. А также винты, болты, гайки, шурупы, гвозди, и всякий иной крепёж. Лежали на верстаке также и различные фильтры и уплотнители, воронки и маслёнки, а ещё — всевозможные шланги и трубочки, провода и электропатроны, и предохранители и лампочки, конденсаторы и сопротивления, и иные важные и нужные запчасти и детали. Стояли на этом верстаке также и бутылки с ацетоном и краской, и бутылки с олифой, и бутылки с электролитом, и баночки с автомобильной шпатлёвкой, и различные ёмкости с герметиками и клеем, и с различными иными веществами, которые могут пригодиться.

А на стене, над верстаком висели портреты основателя совецкого государства Владимира Ильича Ленина, и генералиссимуса Иосифа Виссарионовича Сталина, и маршала Жукова Георгий Константиныча, и маршала Рокоссовского, и маршала Малиновского, и маршала Леонида Ильича Брежнева в маршальском мундире и с орденским иконостасом на груди. А рядом висел небольшой чёрно-белый портрет генсека Юрий Владимирыча Андропова, который Дядя Боря вырезал с обложки журнала «Наука и Жизнь», когда Юрий Владимирыч отошёл, и портрет генсека Константин Устиныча Черненко, который Дядя Боря вырезал из журнала «Огонёк», когда Константин Устиныч преставился. И портрет Президента Российской Федерации Владимира Владимировича Путина тоже висел здесь же, в этом портретном ряду. Дяде Боре очень хотелось пристроить рядом ещё и маршала Сергея Кожугетовича Шойгу в красивом парадном мундире, но подходящий портрет ему всё никак не попадался.

А рядом с верстаком у Дяди Бори была металлическая эмалированная раковина с холодной водой и сливом: Дяде Боре сделал врезку от магистральной трубы Дядя Жора, сантехник. Поэтому, если Дяде Боре, предположим, приспичивало справить малую нужду, то он делал это не так, как остальные обитатели гаражного тупичка, которым нужно было бежать за гаражи, а делал это прямо в раковину. Когда Дядя Боря и Дядя Жора делали эту врезку, то им пришлось копать траншею, и они нашли в земле серебряную монету. Эту монету Дядя Боря забрал себе, и ему потом из этой монеты ювелир Исаак Леонтьевич сделал печатку на средний палец левой руки. А до этого серебряные монеты находил под полом гаража отец Дяди Бори, когда копал смотровую яму, но куда они делись, Дядя Боря не знал.

А рядом с раковиной у Дяди Бори стоит старенькая фанерная тумбочка, на которой располагается электроплитка с открытой спиралью; спираль у плитки всегда красная, и очень быстро сгорает, и её приходится очень часто менять. Это происходит потому, что Дядя Боря, когда приходит в гараж, первым делом включает эту плитку, и ставит на неё самогонный аппарат. Он присоединяет к аппарату два шланга: один из них крепится к носику крана с холодной водой, а другой опускается в раковину. А из трубки самогонного аппарата через некоторое время начинают капать капельки — они капают в красивую бутылку, в которую вставлена воронка — такие красивые бутылки Дяде Боре приносят все мужики, живущие в бывшем «автодоровском» доме и в окрестных дворах. А ещё такие красивые бутылки Дяде Боре приносят бомжи: за них Дядя Боря даёт этим бомжам самогонку в простых пластиковых бутылках. Но если бомжи приносят Дяде Боре, например, грязные и не помытые бутылки, то Дядя Боря может, например, не дать им самогона, а дать им, например, в морду. Бомжи это знают, и поэтому всегда очень долго моют бутылки под струёй воды на колонке, прежде, чем принести их Дяде Боре.

В тумбочке, на которой стоит плитка и самогонный аппарат, у Дяди Бори хранятся трёхлитровые банки с солёными огурцами и грибами. Ещё много таких же банок хранится в старинном дубовом буфете, который раньше стоял в квартире и принадлежал отцу Дяди Бори. Но сейчас у Дяди Бори в квартире стоит модная современная мебельная стенка из прессованных клееных опилок, и в стенке видно весь хрусталь, и фарфоровый сервиз «Мадонна», и серебряные стопочки, и другие дорогие и ценные вещи. А резной дубовый буфет, который Дядя Боря покрасил светло-бежевой масляной краской, стоит теперь в гараже, и в нём хранятся соленья и маринады, которые делает жена Дяди Бори, Тётя Катя.

Когда в гараж к Дяде Боре приходят соседские мужики, то Дядя Боря никогда не достаёт свои соленья и маринады, и никого ими не угощает: пить самогонку в гараж к Дяде Боре принято приходить со своей закуской. Поэтому некоторые мужики приходят в гараж к Дяде Боре, прихватив что-нибудь из холодильника, а другие сначала идут в магазин, покупают там закуску, и только потом приходят в гараж к Дяде Боре.

А друг Дяди Бори, толстый Дядя Петя, однажды привёл на закуску в гараж к Дяде Боре своего Чарлика. Чарлик был спаниелем, чёрненьким, с висящими ушками и добрыми грустными глазами. Его очень любила жена Дяди Пети, Тётя Люда. А Дядя Петя не любил Чарлика, потому, что Чарлика нужно было каждый день выгуливать, а Дядя Петя был толстый, и ему выгуливать Чарлика было лень. И Дядя Петя привёл Чарлика в гараж к Дяде Боре, и они его там сначала закололи и спустили кровь в ведро, а затем сняли шкурку, разделали и изжарили мясо на той самой плитке, на которой в другое время всегда стоял самогонный аппарат. И съели Чарлика под самогон, и всех остальных мужиков тоже угостили. И Старик Матвеич, который был 1940 года рождения, но, несмотря на это, воевал на фронте и там повидал жизнь, говорил, что собачье мясо очень полезно от туберкулёза. Туберкулёзом, правда, никто из присутствующих не болел, но в целях профилактики все отдали должное Чарлику.

А потом, вечером, когда Тётя Люда пришла с работы, Дядя Петя соврал ей: сказал, что отпустил Чарлика побегать, и он куда-то убежал, а Дядя Петя — он толстый, он пытался его догнать, но не догнал. И Тётя Люда очень расстроилась, и пошла искать Чарлика — она ходила до самой темноты по всем дворам, и звала его, но Чарлик, конечно же, не откликался. А когда Тётя Люда пришла домой, Дядя Петя уже спал, и не видел, как Тётя Люда плакала. Она плакала очень тихо, чтобы не разбудить Дядю Петю, которому утром нужно было рано вставать на работу.

Потом Тётя Люда ещё несколько дней искала Чарлика, и даже напечатала на принтере и развешала на окрестных улицах специальные объявления, но Чарлик всё не находился и не находился. А те мужики, которые знали о том, куда делся Чарлик, смеялись над Тётей Людой, но смеялись, конечно же, не в лицо ей, чтобы не травмировать её. В лицо они говорили ей: «Всё кабздоха своего ищешь, Людк?… Куда ж он, сорванец такой, подевался?… А может его… это… бомжи съели, а?» — так они выражали Тёте Люде своё сочувствие. А смеялись уже потом, когда она уходила и не видела, что они смеются. И Дядя Петя тоже смеялся над своей женой. И Дядя Боря тоже смеялся над женой друга.

Потом, правда, всё разъяснилось: это Маркел проговорился своей бабе, а она, дура такая, встретила Тётю Люду во дворе, и всё ей рассказала. Нельзя же так, в конце концов, верно? Ни за что, ни про что расстроила хорошего человека… Маркела за этот трёп на месяц от Дяди Бориного гаража отлучили: пришлось Маркелу потом проставляться перед мужиками пивом: было лето, стояла жара, и самогонка на такой жаре в рот не лезла. Вот Маркел и проставился: сгонял на пивзавод, и взял там две кеги пива, и привёз к Дяде Боре в гараж. Пиво было холодненькое, свеженькое — его для порядку «заполировали» самогончиком, и выпили. И Маркел был прощён.

А вот Саня-Длинный в тот вечер был осуждён за своё отвратительное поведение: он, мало того, что Дядю Петю «пидарасом» обозвал, так он ещё и наблевал возле гаража. И Саню-Длинного подвергли за это остракизму: дали ему два раза по морде, и увели домой. И отлучили от гаража — за такие похабные слова в адрес уважаемых людей, да за то, что блюёт возле ворот чужого гаража, продукты переводит, пить не умеет, каз-зёл. Жена Сани-Длинного потом, правда, кляузу на них написала: устроили, мол, во дворе притон, мужу, мол, лицо набили, синяк поставили. Участковый приходил разбираться.

Участкового приняли по-доброму, по-человечьи: самогончику плеснули, всё рассказали, как было, как на духу, ничего не утаили. И участковый согласился, что правильно, значит, Длинному по морде-то дали: нельзя такими словами разбрасываться, да и блевать в общественном месте, где люди культурно отдыхают, тоже нельзя. И участковый дело закрыл, и даже не стал Длинного на судебно-медицинскую экспертизу отправлять — да Длинный бы всё равно туда не пошёл бы. И участковому ещё с собой пару бутылочек Дяди Бориного самогона дали. И он ушёл, и больше людей порядошных-то не беспокоил. А Длинный потом ещё неделю дома сидел, синяк свой сводил: тряпки, пропитанные мочой, к морде своей битой прикладывал. И — поделом.

Саня-Длинный за слова свои ответил, а вот Геха — уже не за слова, а за дела: крысой Геха оказался. Кто б мог подумать? — вроде, прежде никогда за ним такого не водилось, а вот — поди ж ты! Дядя Петя как-то куртку на стуле в гараже забыл — ну, и велел Гехе принести; Геха в гараже чего-то задержался — потом врал, сука, что куртку найти не мог — а у Дяди Пети-то с кармана заначка исчезла, тысяча рублей. Ну, в тот раз подумали, что Дядя Петя сам где-то свои деньги посеял — а тут такая же история и с Лёхой Гнусавым вышла: Лёха напился, просохатил телефон сотовый… вернее, он думал, что телефон просохатил — а потом мужыки видели, как Геха телефон в скупке сдавал. Лёхин телефон.

Ну, решили Геху проучить немного, значит, за такие фокусы. Старик Матвеич, который старше всех был, жизнь повидал, так сказал:

— Геху, — сказал он, — за такие дела опустить полагается. Как на фронте. Как маршал Жуков учил: избить, а потом обоссать.

Так и сделали: зазвали Геху на разговор, да и предъявили ему всё. Он — бежать, да куда убежишь, когда со всех сторон мужыки окружили? Короче, сняли с Гехи штаны, выдернули с них ремень — да его же ремнём его по голой заднице и выпороли! Все приложились: и Дядя Боря, и Дядя Петя, и Матвеич, и Маркел, и Саня-Длинный, и Лёха-Гундосый — все, короче. Пололи с оттягом, как полагается — а Геха визжал, как свинья.

Уже потом, когда выпороли и обоссали его, Геха уже не визжал — плакал. Чисто, баба, нюни развёл. Не, ну а кто виноват? Зачем крысятничал у своих, верно? Старик Матвеич ещё сказал тогда: «Скажи, — говорит, — Геха, спасибо, что не вдули тебе в воронку, и ерша туда не вбили! А то, на рыбалке, — говорит, — тому, кто чужие сети ворует, в воронку ерша вбивают!» — и все засмеялись.

А Геху после этого больше у гаражей и не видели ни разу.

В марте две тысячи четырнадцатого, когда мы отобрали у этих предателей-бэндэрцев Крым и присоединил его к России, все мужики по этому поводу очень обрадовались и собрались в гараже у Дяди Бори отметить это дело. Дядя Боря, по такому поводу, даже пятилитровую банку солёных груздей выставил — расщедрился! Пили за Крым, за Владимир Владимировича, дай Бог ему здоровья, за нашу победу над бэндэровцами.

Дядя Боря сказал:

— Если бы мы у них Крым обратно не забрали, там бы уже базы НАТО были бы! — и все с ним согласились. И выпили.

А Дядя Петя сказал:

— Да он вообще всегда наш был, это Хрущёв его, сука, отдал! — и все согласились с Дядей Петей, что так оно всё и было, а этот Хрущёв — вообще, гнида и козёл: и Крым отдал, и про Сталина на ХХ съезде партии гадости говорил — мы из-за этого аж с китайцами-братьями нашими поссорились, на радость американцам. И все снова выпили.

А старик Матвеич, который был 1940 года рождения, сказал:

— Эти бэндэровцы — они всегда предатели были! Когда я на войне был, они нам всегда в спину стреляли! — и все с этим согласились, и выпили за старика Матвеича, который воевал на войне, и за генералиссимуса Сталина, который эту войну вместе с Матвеичем выиграл.

А Маркел сказал:

— А в Киеве теперь — одне фашисты, да пархатые! Скоро они там все пидарасами будут!

И все с ним тоже согласились, но за фашистов и пидарасов пить не стали. А Лёха-Гундосый сказал:

— Мужики, я чё-та не понимаю… Им же того… обрезание в детстве делают… елдак отрезают. Как же они тогда пидарасят-то? Чё-та я не врубаюсь…

— Ты тут — чё, самый умный, штоле? — спросил Лёху Дядя Петя, — ты чё, телек не смотришь, что ли?! — и все стали смеяться над этим дураком Лёхой Гундосым, и налили ему ещё в стакан, чтобы выпил и не умничал тут.

Очень хорошо в тот день посидели, до самого вечера! Расходились уже по темноте: весна была, темнело ещё рано. Во дворе встретили инженера Маркевича, и стали к нему приставать: мол, объясни нам, сосед, как это у вас с бабами?… ну, и вообще — как?… ну, если вам шишку-то в детстве обрезают?… как вы без шишки-то плодитесь-размножаетесь?…

Инженер Маркевич ничего объяснять, конечно же, не стал; он вырвался из плотного кольца, убежал к себе домой, закрыл дверь на ключ и на специальную щеколду. А потом прошёл в свой домашний кабинет, включил свой персональный компьютер, и написал письмо своей троюродной сестре Ванде, которая жила в Варшаве, и которая нашлась несколько лет назад:

«Droga Wandа! Masz rację: nie musisz się wyciągać. Moja żona i ja otrzymaliśmy już cartę Polaka. Po raz pierwszy znajdź dla nas niedrogie mieszkanie w Warszawie. Gdy tylko nasz pośrednik sprzedaje nasze lokalne mieszkania, kupimy dom. Nasz Stasik na razie pozostanie w Rosji: ma tu pracę i ktoś powinien monitorować sprzedaż mieszkania. On dołączy do nas później. Jutro zamawiam bilety, planujemy przyjechać za miesiąc. Wasz kochający brat Yang».

Письмо ушло в Варшаву, и Ванда, прочитав его, связалась с агентством по недвижимости, и нашла недорогую квартиру где-то на Праге, как и просил её об этом брат. Через месяц супруги Маркевичи уехали, а ещё через пару месяцев их сын Стасик продал родительскую квартиру и уехал вслед за родителями. Маркевичи купили себе частный дом в каком-то крошечном польском городке, и через год им уже казалось, что они жили здесь всегда, а их прошлая жизнь в России была кошмарным сном.

— Ну, чё с них взять? — сказал Дядя Боря, — нерусь — она и есть нерусь! Ничо, — сказал он, разливая самогонку Дяде Пете и старику Матвеичу, — помяните моё слово: они ещё к нам обратно на коленях приползут, когда их там, в этом Израиле, арабы допекут!

— Сталина на них нет! — сказал старик Матвеич, который был на войне и повидал там настоящую жизнь, и все покосились на портрет Генералиссимуса, висевший над верстаком Дяди Бори, — Сталин с ними не церемонился! В двадцать четыре часа — и в Биробиджан!

— Это верно! — сказал Дядя Петя, — и пусть спасибо скажут, что не на Колыму! Да мы их вообще от Гитлера спасли!

— Да! — сказал Дядя Боря, — Гитлер с ними тоже не церемонился! — и все выпили.

— Эх! — сказал Дядя Петя, — а всё же, зря Гитлер напал на нас! Ему с нами надо было дружить! Если бы мы с ним были бы в союзе, то мы бы эту Америку уделали бы, за Можай бы пиндосов загнали!

— Это точно! — сказал Дядя Боря, — объединились бы, и загнали этих янки, куда Макар телят не гонял! И ещё — с китайцами вместе!

— Да, — сказал Дядя Петя, — китайцы — это сила!

На дворе была уже осень, поэтому Дядь Борин клуб заседал не во дворе, возле гаража, а в самом гараже. Погода на улице была мерзопакостной: весь день шёл дождь с мокрым снегом, поэтому ворота гаража прикрыли, чтобы не выстужать тепло, и включили все обогреватели. А на плите с открытой спиралью пыхтел, как всегда, самогонный аппарат, и капельки самогона капали в красивую бутылку из-под виски «Джек Дэниэлс», которую Дяде Боре принёс Маркел. От выпитого самогона было хорошо, и приятная слабость разливалась по всему телу, а от внешнего тепла, которое излучали «козлики»-обогреватели, клонило ко сну. Как-то незаметно срубились все участники посиделок…

…Погода на улице, как уже было сказано, была мерзопакостная, к тому же на дворе стоял выходной день, и во дворе не было никого, и никто не заходил во двор бывшего автодоровского дома, и никто не выходил из подъездов. Поэтому дым, валивший в тёмно-серое вечернее небо из Дядь Бориного гаража, соседи заметили не сразу. Когда заметили, конечно же, вызвали пожарный расчёт, и пожарные приехали очень быстро, и сразу же обесточили гаражи, и потушили пламя, и вытащили на истоптанный снег трупы Дяди Бори, Дяди Пети и старика Матвеича. Подъехавшая вместе с пожарными машина «Скорой Помощи» трупы в морг вести отказалась, и тогда пришлось вызывать труповозку.

Их похоронили на четвёртый день, и в справке о смерти у каждого было написано, что они погибли в результате удушья угарным газом, и это была правда. Поминки проходили в ресторане «Кахетия» (бывшем «Центральном»), в котором когда-то и Дядя Боря с Тётей Катей, и Дядя Петя с Тётей Людой гуляли свадьбы — в те времена других ресторанов в городе N, попросту, ещё не было. На поминки Тётя Катя надела рубиновые серьги и чёрное бархатное платье и ожерелье из чёрного агата, приколола к нему тёмно-зелёную брошь с изумрудом, а на левую руку надела гранатовый браслет. Тётя Люда тоже надела чёрное облегающее бархатное платье с золотой цепочкой, с кулоном из сердолика, и брильянтовые серьги, и когда к концу застолья уже стали танцевать, в своём платье она смотрелась куда лучше, чем Тётя Катя. Так весь вечер и протанцевала с Лёхой Гундосым, на зависть Тёте Кате.

А Тётя Катя очень переживала по поводу того, что на поминки пришлось изрядно потратиться: времена нынче наступили тяжёлые, проклятые американские санкции, что ни говори, а ударили, таки, по нам, простым людям. Хорошо ещё, что часть самогона, который гнал Дядя Боря, хранилась не в гараже, а дома, в двух больших двадцатилитровых пластиковых флягах. Его, правда, собирались продать в деревню, но тут ведь такое горе, такое горе! — пришлось весь самогон на стол выставить. А Людка, шалава такая, сказала, что у неё сейчас денег нет, что она потом отдаст — вот и пришлось вкладывать и за себя, и за Людку. А ведь она, стерва, потом ведь может и не отдасьть! Пусть тока попробует — Тётя Катя ей тогда вывеску-то когтями подпортит, глазки-то блядские бесстыжие ей выцарапает!…

Тётя Катя даже подумывала, что придётся продавать гараж, в котором задохнулись и погибли Дядя Боря, Дядя Петя и фронтовик Матвеич 1940 года рождения, но сын отговорил: ему ведь тоже нужно куда-то машину ставить. Поэтому гараж Тётя Катя продавать не стала.

Роман Днепровский

Художник Василий Шульженко