Николай СЕМЧЕНКО | Не последний день

Не последний день

Переводы, сказки, миниатюры

ПЕРЕВОДЫ ИЗ ГЕРТАЙНА СИМПЛИСО «Розовый жираф небесный»

ВСЁ ХОРОШО

прекрасная жизнь без всяких проблем,
тихая радость и милый уют,
всё просто – никаких схем,
и в бокале пенистый брют,
но отчего так изломан ритм –
вырваться хочет из плена рифм,
к свободной прозе стремясь?
всё хорошо,
невыносимая лёгкость от травы отрывает
и тут же груз прожитых лет
к земле прижимает,
но всё хорошо,
и нечего вроде больше хотеть,
тем более Куда-то за Чем-то лететь,
обо всём на свете забыв, —
забыть уже невозможно,
однако, разве что память в брюте совсем утопить…
ни о чём не жалею,
и всё так прекрасно —
не верится, что бывает так,
и чего мне надо ещё, не знаю,
но кажется мне: не попадаю в такт,
и в жизни тоже не попадаю,
иначе мне, видите ли, скучно.
А может, в этом и весь секрет?

ПОСЛЕДНИЙ ЛИСТ

каждое утро смотрю,
упал не упал с клёна лист последний;
он всех потерял и всех пережил,
сосед рамы окна моего,
— грустная фреска на фоне небесных белил,
и дождь вдруг опять повалил
вперемежку со снегом,
но упорно за ветку держится лист,
и я почему-то спокоен весь день,
даже в вист сыграть не лень.
но ветер сегодня примчался –
лист задрожал,
закачался,
потом оторвался –
и вот уже падает вниз;
неприятный, однако, сюрприз,
и почему-то сжимается сердце…
но вдруг порывом лист подняло,
и, блистательный, он на миг загорелся даже,
готовый к небесной продаже,
и обрушился в грязь.
какая со мною связь?
хотел бы вот так упасть,
взлетев к небу в последний раз…
однако
подуешь ли, ветер?

***

кораблик сердца вышел из моря бурь
в залив спокойствия, над которым
прекрасные чайки кричат
отвратительными голосами;
заштопаны рваные паруса,
и реи починке поддались;
склеены чашки, разбитые качкой, —
и светится в них чай благородный,
похожий на тот, что мы на Цейлоне пили,
но что он стоит без того ветра,
который сорвал с тебя шляпу,
а ливень прилепил платье к телу
и смешал твои волосы с моими –
так, что мы стали сиамскими близнецами,
и, дурачась, вошли в море бурь…
всё теперь спокойно и ясно,
кораблик якорь бросил,
и сердце бьётся ровно,
когда ты рассуждаешь о смысле любви,
прихлёбывая чай из склеенной чашки

МЕЧТА

совсем немного мне надо:
солнце, тень облаков на кипарисах,
чашка чая, хорошая книга
и, если можно, кресло-качалка
на террасе у моря,
— и не знал бы тогда я горя,
свобода — услада,
обойдусь без шоколада,
солью хлеб посыпав.
не слышать льстивых похвал владыке,
и его самого не видеть,
беседуя с Кантом о звёздном небе,
лениво гладить кота и на горизонт смотреть –
вот высшая радость на свете.
У Бога её попросил бы,
но, боюсь, засмеёт он меня
или вовсе не услышит такую глупость,
а, может, устало вздохнёт: «И что тебе мешает?»

ЗОЛОТАЯ ФЛЕЙТА

Из цикла «Тропинка в лес»

— А я с золотой птичкой пересвистываюсь, — похвалился Андрей. — Пойдём скорее за околицу! Не пожалеешь — красивая, золотая птичка!
Я как раз собирался на луг за щавелем. Там можно
нарвать и сочных молодых стрелок дикого лука. Ни то, ни другое мы на своем огороде не садили. Зачем? Природа дарит первую зелень бесплатно, единственное, что требуется — наклониться и сорвать.
По пути на луг завернули мы в соседний перелесок. Тут- то и услышал я нежное, мелодичное посвистыванье: фи-ти-лиу, фи-тиу-лиу!
Андрей восторженно замер и, повернув ко мне сияющее лицо, шепнул:
— Она! — и, выпячивая губы, принялся подражать насвистыванию птицы: Фи-ти-лиу, фи-и-лиу!
Неплохо у него получалось!
Посвистывая, птица перелетала с дерева на дерево и вскоре показалась на соседнем тополе
— ярко-желтая, чуть крупнее скворца. Иволга!
Птица беспокойно повертела головой, заперепрыгивала по веткам, разглядывая нас и вдруг рядом с ней — так нам показалось — резко, пронзительно закричала кошка. Словно бы кто
на хвост ей наступил. Как бы она иволгу не сцапала!
Но как мы ни вглядывались, в ветвях березы никакой кошки не увидели. Правда, заметили: стоит иволге клюв раскрыть, как тут же и кошка верещит. Вот оно что! Это иволга так на нас
сердилась: зачел: её обманули? А может, специально душераздирающий вопль испускала, чтобы не позарились мы на неё, не
стали бы за ней охотиться — кому нужна птица с таким противным голосищем?
Вообще, иволги вопят всякий раз, как завидят человека или какого-нибудь хищника. Хорошего, конечно, мало в том, что эта птица ставит на одну доску нас, людей, и какого-нибудь лесного злодея – волка или барсука. А что ей, бедолаге, остаётся делать, когда какой-нибудь дядя, восседая на бульдозере, может, например, запросто свалить березу. А её иволга, может быть, облюбовала под своё гнездо. Вот и верещит рассерженной кошкой! Куда только и девается её флейтовый посвист…
Мелькнула иволга осколочком солнца, блеснула меж ветвей, скрылась с наших глаз, и снова из глубины леса услышали мы нежные приятные
звуки флейты: фи-ти-лиу, фи-ли-у…

ТОСКА

Из цикла «Городские сказки»

Человек этот никогда не испытывал тоски. Правда, он иногда ощущал какой-то внутренний зуд. Скорее всего, это было следствием маленьких неудобств — беспокоил пустой желудок, или насморк, или мысль о том, что слишком легко одет для сырой погоды…
Когда-то давно человек был стройным, глаза его удивлялись миру, а голова была полна прекрасных идей. Его любили женщины, и он дарил им стихи. Жилось легко, и мужчина не обратил внимания, когда ушла Единственная. Она упорно не возвращалась, и он сам научился варить крепкий кофе с пенкой – это оказалось не так уж и трудно. Правда, ему не хватало её смутной улыбки по вечерам, но он продолжал спать спокойно, и аппетит не нарушился. Мужчина был слишком уверен в себе, нашёл Другую.
Правда, не Единственную. Но какая, право, разница? Ему была нужна просто женщина.
Однажды она заплакала над книгой аббата Прево, и, усмехнувшись, он сказал: «Что за беда? Манон могла гулять с другим, а кавалер де Грие взял бы да нашёл себе верную девушку. Вот развели канитель!»

«ГОЛОВНАЯ БОЛЬ»

Мы припозднились, и возвращались из леса в сумерки. На тот лужок вышли, когда в небе заперемигивались первые звезды. До дома — рукой подать, и я с облегчением закурил последнюю сигарету: не надо её экономить, дома лежит целая пачка «Столичных».

Спичка обгорела до половины и, обжегшись, я бросил её в темные заросли какого-то растения. Тут же вспыхнуло голубоватое пламя и призрачным сиянием очертило стебли, листья и цветы растений.
Огоньки перекидывались на соседние кусты, светляками скакали с листа на лист. Почудилось: это проворные волшебные эльфы забегали взад-вперед с маленькими фонариками. И будто бы в укор мне разыскивали в остро и приторно пахнущих зарослях непогашенную спичку: разве можно так легкомысленно поступать с огнем? А вдруг — пожар?

Я тронул соседний куст. И удивился: он был мокрым от росы, так что — какой уж тут пожар?

Андрей притих и заворожено следил за быстрой, переменчивой игрой холодных огоньков. Через минуту-другую они разом погасли, и нас снова обступила темнота.
В эльфов я вообще-то не верил. Зато Андрей предположил:
— Колдовство какое-то. Папа, пойдем скорее домой!

Я сломил веточку растения, по которому бегали огоньки. На ощупь она была нежна, листья ничуть не обгорели — свежие, чуть-чуть шероховатые, они по-прежнему пахли чем-то приторным. У меня даже голова немножко закружилась. Неужели это растение, которое мы в детстве так и называли — «головная боль»?

На высоких, до метра, стеблях красовались на нем крупные кисти сиреневых цветов. Каждый цветок как маленькая морская звезда. Очень красивая то была «головная боль»! Но стоило принести домой хотя бы один её стебелёк, как мама тут же конфисковывала весь букет: «Угореть хочешь? Не рви больше этих цветов. И руки вымой!»

Дома я вынул веточку из кармана и при электрическом свете совершенно точно убедился в своем предположении: так и есть — «головная боль»!
А по-научному это растение называется купена неопалимая.
А почему так называется, думаю, вы догадались уже сами, правда?

НЕ ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ

Сам он писал мало. Зато, став редактором небольшой провинциальной газеты, учил других. Ему нравилось быть полным начальником и красиво говорить. Это приносило ему удовлетворение, не считая куска хлеба, да ещё с маслом.
Он не заметил, как перестали слагаться стихи. Человек по-прежнему садился за стол, брал ручку с золотым пером и долго-долго рисовал на бумаге какие-то непонятные значки, пока не садил чернильное пятно. Человек, забыл, о чём он раньше думал и не знал, что думать теперь.Он не затосковал, не уехал в Приморье, чтобы испытать пленительное влияние сентября. Он не стал бесцельно бродить по улицам, и не смотрел ночью с балкона, как из-за облака легко-легко выплывает и задумывается на небе луна. И вообще, он не увидел, как однажды белый рассвет превратился в цвет черёмух.
«Что за беда? — думал он. — Напишу ещё что-нибудь, не последний день живу…»
Так он и жил, ровно и спокойно. Шёл дождь расцветали и тускнела закаты, текла прозрачная вода, распускались и падали листья. Он ходил на работу, возвращался домой — соседи сверяли по нему часы.
Однажды человек забыл купить сигарет. Он обшарил весь дом — нигде ни крошки табака. За окном шёл снег. Что-то тихо шептала во сне его постаревшая жена. Он хотел задёрнуть штору, чтобы в комнату не дуло из оконных щелей. Но от внезапного порыва ветра форточка вдруг распахнулась. В неё влетали снежинки и устало опускались на лицо мужчины.
В окно он видел тёмный пустынный сад, и видел дорожку к дому, которую замела позёмка.
И внезапно ему стало грустно и скучно, и он, удивившись новому чувству, не знал, что это такое с ним случилось.
По улице от другого дома пробежал молодой мужчина, весело размахивая руками. Вдруг он остановился и оглянулся на одиноко светящееся окно. В его жёлтом проеме возник лёгкий силуэт женщины. Она помахала ему рукой…
Ночью мужчина проснулся от какой-то внезапной мысли. Ему захотелось сейчас же, сию минуту уйти вдаль — туда, где жизнь и солнце. В нём лихорадочно блуждали прекрасные слова. И он бросился к столу, чтобы их записать. И не смог.
Умер он в тоске.

Николай Семченко