Мириам СВЕРДЛОВ | Петер

ПЕТЕР

«Здравствуй, Петер!», – говорю я ему каждое утро. – «Улыбнись, новый день настал!»

Но Петер, одинокий, несчастный выпивоха, с копеечным доходом от продажи цветных шаров, остаётся печальным и задумчивым. У него совсем нелёгкая жизнь за плечами. Ничего хорошего.

«Нет, Петер, ты не одинок, ты со мной», – ласково говорю я ему, нежно поглаживая его мягкой тряпочкой и вытирая с него пыль.

Тогда мне кажется, что, несмотря на грустное лицо, глаза Петера улыбаются мне.

Последний день нашего пребывания в Гамбурге был «прохладный, местами осадки», как говорят метеорологи.

Моя племянница Илана предложила съездить на знаменитый гамбургский рыбный базар, где ранним утром можно увидеть потрясающее множество диковинных рыб и морских гадов. Незабываемое зрелище!

Но покупать мы там ничего не собирались – дорога обратно предстояла длинная, довезти в свежем виде покупки вряд ли было возможно. А просто глазеть и дышать ароматами такого базара мне не очень и хотелось.

И я предложила поехать на блошиный рынок. Мне так хотелось привезти маленький необычный сувенир, какую-то память из Гамбурга.

На мой взгляд, блошиные рынки всегда очень интересны.

Можно просто бродить между прилавками, столами со всякой всячиной и смотреть. Иногда что-то подержать в руках. Старые украшения, картины, посуда…

О, если бы все эти вещи могли рассказать свои истории!

У одного стола мы остановились. Торговала пара турков – женщина с платком на голове и, видимо, её муж.

Взгляд мой сразу зацепился за небольшую пёструю статуэтку торговца шарами. Статуэтка была прелестна, без изъянов и царапин, как новая.

«Спроси, сколько они за неё хотят», – шепнула я племяннице.

Турок на слабом немецком невнятно сказал «финфцен ойро».

«За пятнадцать евро я беру!», – сразу же сказала я.

Илана перевернула статуэтку посмотреть, кто изготовитель. Кроме фирменной печати, от руки чёрной тушью было написано – «Петер». Возможно, прежнего хозяина статуэтки так звали?

Мы решили, что ослышались, и продавец имел ввиду сто пятьдесят евро. Переспросили.

Нет, таки отдавали за пятнадцать.

Даже не торгуясь, я протянула деньги и статуэтка, завёрнутая в несколько слоёв старой газеты, перебралась ко мне в сумку.

Илана, много лет живущая в Германии, мне объяснила, что скорее всего эти турки работали у кого-то в доме, а когда хозяина не стало, то его родственники им отдали разные вещи. А может, они и сами не растерялись – иди знай.

Только мы ушли с блошиного рынка и сели в машину, как полил сильный дождь. Повезло.

Потом племянница зашла в интернет, и оказалось, что моя (теперь уже моя!) статуэтка коллекционная, ручной работы, выпущена в ограниченном количестве. И стОит она намного, намного больше, чем пятнадцать евро. Вот так улов! Получше чем с рыбного базара.

Петер – пьянчужка, бродяжка, грустный клоун: знаешь, тебе наконец крупно повезло, ты попал в любящий дом и ласковые, верные руки! Не грусти, жизнь прекрасна!

КОЕ-ЧТО О ХЛЕБЕ

Мне было лет тринадцать, когда на экранах кинотеатров появился фильм-опера «Евгений Онегин». Цветной, широкоэкранный, очень хорошо снятый, с великолепными пейзажами и красивыми актёрами.

Великая музыка Чайковского и прекрасные голоса певцов, озвучивших фильм.

Картина потрясла мою юную душу. Я открыла для себя ОПЕРУ! Этот фильм стал толчком и началом моей великой любви к классической музыке.

Короче, я вышла из кино другим человеком. Впоследствии бегала смотреть фильм не менее десяти раз, купила пластинку с записью этой оперы и выучила её наизусть от начала до конца. Могла пропеть любую арию.

Впервые на этот фильм мы тогда пошли всей семьёй и ещё с какими-то друзьями родителей. Уже по дороге домой, когда я находилась в неземном возвышенно-восторженном состоянии, меня окликнула мама: «Вот деньги, зайди в хлебный, купи хлеб, а потом нас всех догонишь».

Ничего страшного в этом не было, но у меня на тот момент появилось чувство, будто мама всё испортила: грубая буханка хлеба разбила хрустальный сосуд моих восторгов, разрушила моё мечтательное, романтичное состояние.

Я шла и плакала…

***

Хлеб был основой основ нашего питания.

«Ешь с хлебом!» – дежурная фраза всех родителей.

Мы ели с хлебом всё: первое, второе, третье.

Хлеб с маслом, намазанный мёдом, вареньем или посыпанный сахаром становился спасением, когда нам, детям, хотелось чего-то сладкого.

Один мой родственник, приехавший из бывшего «совка» погостить к сыну и пообщаться с внуками-подростками, потом мне сказал, что внуки (по его мнению – и это его удивляет) очень много едят.

Да, – ответила я, – но вспомни, что когда-то одна курица кормила семью два-три дня, потому что основное насыщение было от хлеба, которым заедали эту несчастную куру.

Бульон с хлебом, небольшой кусочек мяса с обилием картошки и с хлебом, компот с хлебом!

***

Люди моего поколения помнят, что в хлебный ходили каждый день. Не то что сейчас, когда можно хлеб покупать впрок и держать в морозилке.

В шестидесятые годы стали появляться магазины «без продавца». Недалеко от нашего дома находился такой хлебный магазин. Хлеб лежал на полках без упаковки. Люди подходили, щупали, выбирали. Никто о гигиене и не помышлял. Лишь бы свежий.

Там же в магазине, рядом с кассой, был прилавок с витриной, где продавались пирожные. Уже с продавщицей.

Пирожные прямоугольной формы – бисквит и завиток крема сверху. Цена 22 копейки. Размером на два небольших укуса, не более. Нормальному здоровому мужчине в рот положить целиком – на один зуб.

Как-то я увидела там одну старую знакомую, очень больную и очень полную женщину, с тяжёлым диабетом, которая, отвернувшись к стене, жадно и торопливо засовывала в рот такое вот пирожное. Пряталась сама от себя и себя же обманывала, бедная.

Однажды холодным зимним вечером, забрав дочку из садика, по дороге домой мы зашли в хлебный. Народу, как обычно, было полно.

Взяв с полки буханку, я оглянулась. Моего ребёнка нигде не видно! В панике начала метаться по магазину, выскочила на улицу, где уже смеркалось и шёл мокрый снег. Стала спрашивать прохожих, не видел ли кто маленькую девочку. Уже плача, вернулась в хлебный, стала спрашивать и там. Нет, никто…

Но есть, по-видимому, сила свыше, направляющая и спасающая нас в крайних ситуациях. Верю в это: со мной не раз такое случалось.

Я заглянула за прилавок, туда, где стояла продавщица с пирожными. Дочка спокойно сидела там на полу и игралась со своей куклой. Она меня ждала.

***

Прожив без году неделя на новой родине, мы были приглашены в гости к старожилам – дальним родственникам моего приятеля.

Пожилая пара, люди далеко не бедные, у которых сын занимал самый высокий пост в авиации, очень приветливо нас приняла. Уже не помню, чем нас там угощали, но в том числе на столе лежали хлеб и тонко нарезанная колбаса.

Моя доченька взяла хлеб и положила на него кусочек колбасы. Когда она потянулась за вторым кусочком, хозяйка ей строго заметила: «Деточка, следует есть ХЛЕБ с колбасой, а не КОЛБАСУ с хлебом».

Всё приятное впечатление от приёма и от этих людей у меня сразу пропало.

Но сейчас, когда я об этом думаю, мне кажется, что так было сказано не в воспитательных целях и не от жадности, а потому, что такое понятие бережливости сохранилось у людей в крови.

***

Моя мама вспоминала, как в 46-м году в дверь постучался оборванный пленный немец. Их тогда в Риге было много. Попросил хлеба.

Мама, закончившая немецкую гимназию, сказала ему на его родном языке: «Я дам тебе хлеба. Но хочу, чтобы ты знал – я еврейка, и у меня в этой войне погибла вся семья».

Немец схватил хлеб, пробормотал что-то вроде сожаления, поблагодарил и поспешил скрыться.

***

Я уже давно себе не покупаю хлеб. Только когда приходят гости. Хотя очень его люблю. Что поделаешь – диета!

Но если на улице вижу кусок хлеба, кем-то брошенный, всегда отодвигаю его так, чтобы никто не наступил.

И постоянно при этом появляется мысль, что были война, голод, гетто и те несчастные, которые радовались бы даже такому пыльному, грязному огрызку хлеба на тротуаре…

ГОСТИ

«Если к вам пришли гости, а у вас ничего нет, пошлите человека в погреб, пусть принесёт фунт масла, два фунта ветчины, дюжину яиц, фунт икры, красной или чёрной и приготовьте лёгкие закуски…»

(из старинной поваренной книги)

*

Мои родители были общительными и гостеприимными людьми. Особенно отец. Мама иногда сердилась, что сил уже никаких нет на этих гостей: ведь вся забота об угощении – варка-парка, а потом мытье посуды и уборка, ложилась в основном на её плечи. Не говоря уже о расходах.

Но так было заведено по тем временам почти у всех – гости заходили без предупреждения, так, между прочим, «проходя мимо». И тогда на стол выставлялось всё съестное, что имелось в доме. Что уж говорить о праздниках, семейных застольях со всеми трудоёмкими чудесами еврейской кухни.

Через годы, на новом месте, эта традиция нашего рижского гостеприимства продолжалась. Тогда мы с мамой дружно стояли на кухне и, несмотря на жару, готовили, накрывали на стол, подавали, убирали.

Угодить гостям, произвести приятное впечатление было делом чести.

Когда-то, в той жизни, мой муж провёл восемнадцать лет в ссылке, в Сибири, в Красноярском крае. Его семью, как и многих других, советская власть сочла буржуазными элементами, врагами простого народа.

Потом были реабилитация и репатриация в Израиль.

Когда стало возможным и началась волна туризма на Землю Обетованную, то, как я шутила, весь Красноярский край перебывал у нас в гостях.

Гости привозили копеечные, никому не нужные сувениры, чтобы, как им казалось, скрасить нашу «тоску» по прошлому. Естественно, останавливались у нас в доме, зачем было ещё тратиться на гостиницу?

Мы со своей стороны радушно компенсировали их затраты на шкатулочки из бересты, расписные деревянные ложки и ещё всякую хрень – застольями, ночёвками, подарками, деньгами, экскурсиями: не дом, а пятизвёздочный дармовой отель!

Гостями были старые друзья, знакомые, их дети, бывшие соседи, бывшие коллеги, родственники дальних родственников – разве всех упомнишь…

Некоторые со временем перебрались в Израиль и совсем неплохо устроились. Мой муж хлопотал и помогал всем сколько мог.

Знаете, иногда по жизни совсем незначительные моменты как заноза остаются в памяти.

Вот один из них:

Однажды некий сибирский друг, уже будучи новым репатриантом, получил в Хайфе квартиру (до этого он приезжал к нам из Красноярска вместе с сыном и останавливался у нас).

Друг этот приехал по своим делам в Т-А, появился у нас в доме и, уплетая за обе щеки вкусный обед, начал расхваливать свою новую хайфскую квартиру. А под конец добавил, обращаясь только к моему мужу, хотя я тоже сидела за столом:

«Когда ТЫ к нам приедешь, то сам всё увидишь!»

А у меня такой характер: я долго могу терпеть, проглатывать и молчать, улыбаться, быть приветливой и любезной. Но последняя капля решает всё!

Сдались они мне, эти чужие люди! Больше, никаких гостей! С меня хватит. Я не обслуживающий персонал.

Всё это я высказала мужу, а он, бедный – добрая душа, чувствовал себя неловко и извинялся за того бестактного засранца, заодно и за других гостей проходимцев-прихлебателей. Это называется «испанский стыд».

Конечно, мы сами были виноваты – доброту всегда используют, известное дело.

Со временем вся эта сибирская братия куда-то сдулась, пропала, исчезла, испарилась, мы их больше не слышали, не видели…

Шли годы, время вносило свои коррективы, стало не до гостей, да и гостить в доме, где больные люди и всё «не слава богу», ни у кого желания не вызывает.

Теперь живу почти без гостей. Хорошо это или плохо – не знаю. Всё очень относительно.

Дело, конечно, не в застольях и вкусной еде. Не это определяет, кто настоящий друг, а совсем другие обстоятельства.

Совсем другие…

Для самых близких и родных людей двери моего домы всегда открыты, и они это знают!

ВЫГОРАНИЕ

«Знаешь, кто выгорает первым? Тот, кто всегда старается быть хорошим.

Ты понимаешь…Ты терпишь… Ты ставишь чужие чувства выше своих….

Ты объясняешь их жестокость, потому что у них, наверное, свои причины…

Но в какой-то момент ты сгораешь… Не громко… Не трагично… Ты просто становишься пустым……

Это и есть выгорание. Когда даже те, кто были в сердце — не вызывают ни одного удара в груди…»

(Том Харди)

*

У одной женщины умер муж…

Нет, не так я хотела начать…

Я с ней случайно познакомилась, обстоятельства свели. Она зашла ко мне домой, плохо одетая, старая, седая, измученная женщина. После того, как мы обсудили причину её прихода, она вскользь рассказала, что живет с очень больным мужем, он в инвалидной коляске – зонд, катетер… короче, очень ей тяжело.

Прошло около года, и я её снова встретила. Она сама подошла ко мне на улице. Я её сперва не узнала: передо мной был совсем другой человек. Хорошо одетая дама чуть за шестьдесят, блондинка, стрижка, фен. Но главное, она светилась лицом и глаза сияли.

Какая красивая и совсем не старая, — мелькнуло в голове.

Сказала, что уже полгода, как овдовела. Мы ещё немного поговорили и разошлись.

Если честно, я от души порадовалась за эту почти незнакомую мне женщину.

И подумала, что похожая ситуация была и у меня.

Сравнительно недавно я узнала про такое понятие как «выгорание».

И стало ясно, что я тоже прошла через ад выгорания.

Я тогда вышла на досрочную пенсию, чтобы полностью посвятить себя уходу за близкими людьми.

Думала – будет больше времени для них и для себя. Не стану так выбиваться из сил, метаться между домом, работой, покупками, готовкой. Будет легче, и все мы будем довольны и счастливы насколько это возможно.

Но так казалось только вначале.

Кто с таким не сталкивался, наверно, не поймёт.

Работая, я ежедневно уходила из дому на восемь часов. И как бы тяжело не было, отвлекалась, занималась делом и находилась среди коллег.

На пенсии же превратилась в домработницу-сиделку-медсестру на полную ставку и даже больше. Ни выходных, ни праздников, ни отпуска. Ни дня, ни ночи.

Приступы отчаяния, слёзы и чувство безысходности приходилось подавлять, чтобы никто не видел.

Ныть и жаловаться? – не хотела ничьей жалости. И что бы это мне дало?

И тогда постепенно… началось выгорание.

Ушла любовь, ушли улыбки и смех. Появилось раздражение и плохое настроение, постоянно.

И, что греха таить – зависть к тем, у кого все здоровы и кто живёт полноценной нормальной жизнью.

Отошли на задний план друзья и знакомые, общение свелось к минимуму.

Мир ограничился домом, кухней, стиркой-уборкой.

Плюс врачи-лекарства-больницы.

Я перестала покупать себе одежду. Зачем? – всё равно никуда не выхожу.

И скажу вам совершенно откровенно, что и жить мне больше не хотелось.

Когда я читаю «мудрые» советы, что надо уходить оттуда, где тебе плохо, то воспринимаю это с усмешкой.

Куда уходить-то? Уйти и бросить беспомощных близких людей и тогда обретёшь счастье? Какая ерунда!

Спихнуть их в дом престарелых? А вы там были, видели? Врагу не пожелаешь.

Вот так я и жила… и не один год, а много лет.

Когда я прошла через все круги ада, и когда всё закончилось, то призналась сама себе: «они меня освободили».

Не судите (меня) и не судимы будете.

Но вот ведь как устроен человек – всё равно я по ним скучаю.

И, кажется, была бы готова через всё это снова пройти, лишь бы мама и муж были живы…

 

КАК Я ДОМОЙ ДОБИРАЛАСЬ

О поездке в Германию к моей племяннице Илане и её семье в красивый город Кассель.

Август 2021 года. В доме моих родных мне было очень хорошо: максимум внимания, заботы, желания доставить мне как можно больше удовольствий и впечатлений.

Но как всё в этой жизни, так и мои Кассельские каникулы подошли к концу, пришла пора возвращаться домой.

Полёт на Тель-Авив был из Франкфурта. А из Касселя шёл прямой поезд до франкфуртского аэропорта.

У меня набрался большой чемодан моих вещей, подарков-покупок, плюс ещё довольно тяжёлый рюкзак – ручная кладь.

Племянница купила для меня билет первого класса, чтобы в поезде мне было комфортно и не тесно. Из Касселя до Франкфурта предстояло ехать более двух часов.

Не люблю прощаться – это всегда грустный момент, сопровождаемый мыслью «когда теперь ещё увидимся, и увидимся ли…»

Подошёл поезд, и я с моей поклажей поднялась в тамбур вагона. Ещё раз оглянувшись на мою племянницу и её сына, увидела, что они взволнованно мне кричат и машут руками: выходи-выходи, это не тот поезд!

Я не суеверна, но по опыту знаю, что если что-то в начале дня не заладится, то, как правило, и дальше всё пойдёт сикось-накось.

В последний момент я выкатилась из неправильного поезда – он тут же начал отъезжать, а мы побежали на другой путь садиться в правильный поезд. Тоже в последний момент успела залезть в один из последних вагонов.

Мне с моим чемоданищем, тяжёлым рюкзаком на спине, сумкой в руках пришлось пробираться через множество переполненных вагонов и тамбуров с крайне узкими проходами. Я с трудом продвигалась вперёд к своему заветному вагону первого класса, который находился в начале состава.

Тут начал трезвонить мой мобильник. Звонила племянница. Оказывается, «мой» прямой поезд до аэропорта сломался, и всех пассажиров перевели в поезд, где я сейчас нахожусь. Иными словами, объединили два поезда.

Этот поезд не идёт в аэропорт, а только до вокзала. Там всех тех, кому надо, с 7-го пути пересадят в поезд, который едет прямо в аэропорт.

Я в стрессе плохо понимала и соображала. Почему вместо неисправного поезда не подали другой, а впихнули всех в один поезд? Бардак ещё тот, где же хвалённый немецкий «орднунг»? А мы ещё жалуемся на наши израильские беспорядки!

Вот так я оказалась в переполненном поезде одна, с моей необъёмной поклажей и моим жалким немецким языком.

Наконец добралась до своего вагона, до своего места. Как обычно, места в вагоне у окна по четыре: два напротив двух, между ними столик. Но оба места у окна заняла пожилая пара, а на сиденьях рядом разложили свой багаж. Они уютно сидели друг против друга и разговаривали.

Я, извинившись, на своём ломанном немецком сказала, что одно место у окна моё.

– Наайн! Даа ист резервиирт! (нет, здесь резервировано!) – возмутились они на меня.

Их не интересовал ни мой билет, который я хотела им показать, ни то, что я стою с большим чемоданом в узком проходе и мешаю другим проходить. Они оккупировали четыре места!

На моё счастье, появилась проводница, я её остановила, показала свой билет. Сидевшая пара снова проблеяла «резерви-и-ирт!», на что проводница им ответила «зоо геет эс нихт! (так это не пойдёт!)», и мужчина пересел к своей супруге, а я заняла место у окна.

Всю дорогу они сидели, поджав губы, и смотрели на меня с ненавистью, как прокурор на преступника.

А я думала: да застрелитесь вы, фашисты проклятые! В гробу я вас видала. Главное, что я еду и пристроила рядом свой чемодан и рюкзак.

Во рту пересохло, от волнения не могла прийти в себя. Обдумывала, как я буду добираться дальше. В голове уже созрел план взять такси до аэропорта, если опять что-то пойдёт не так. Как в воду глядела…

Когда, наконец, поезд прибыл на франкфуртский вокзал, я пошла на пересадку, на седьмой путь, так, как объяснила мне Илана. Но там ничего и никого не было – ни поезда, ни людей. Я минуту постояла в полной растерянности и двинулась вперёд, куда глаза глядят.

Тут я заметила двух пареньков. Подошла, спросила, как мне добраться до «флугхафен» (аэропорт). Они мне долго показывали и объясняли – почти ничего из сказанного я не поняла. Прервала их и умоляюще попросила, чтобы они меня проводили. Один из парней пошёл мне показывать дорогу. Шёл он быстро, я бежала за ним с моим огромным чемоданом и рюкзаком. Картина маслом!

Шли мы долго, дважды поднимались и спускались на эскалаторе сумасшедшей глубины и крутизны, пока не оказались на станции метро.

И несмотря на то, что парень оказался плохо воспитан и не помог мне, пожилой тётке, тащить чемодан, всё равно я ему была бесконечно благодарна.

Так, на метро, я наконец доехала до аэропорта.

Там уже пошла в нужном направлении, дошла до места и, услышав родной иврит, на котором говорил один человек по телефону, сказала себе: «Слава Богу! Домой!»

Мириам Свердлов