ПРОИЗВЕДЕНИЯ

– Как хорошо быть арбузом! – подумал Кот. – Лежишь, весь из себя красивый… Круглый, полосатый…  Нисколечко не лохматый… Бока солнышку подставляешь…  Мышей не гоняешь… И кошка Мурка не ревнует тебя к кошке Нюрке!

С утра пораньше, как на работу, на «копейке» Толяныча мы приехали за Жекой. Зябко поёживаясь и прикрываясь руками, открыла заспанная голенькая Маруська.

Для спокойной жизни мне не хватает размеренности в делах и поступках, а к ней – такой добродетели, как терпение. Появилась интересная идея? Бросаю все, чтобы сразу взяться за  воплощение. Лишаюсь сна, аппетита, нахожусь в состоянии особого транса, удивляя близких отрешённостью от дел домашних и отвечая невпопад на их взволнованные вопросы. В общем, творческий период превращает меня в сплошное домашнее недоразумение. Поэтому вся семья – муж, сын и кот – с нетерпением ждет момента, когда моя очередная творческая затея завершится.

Ивана Фёдоровича Прохорова назначили председателем колхоза «Путь Фомича» и он стал выпивать ещё чаще, поддавшись чёрной магии молочного скотоводства. Раньше он занимал должность пронумерованного секретаря недосреднего партийного звена, но район не потянул его идеологической фантазийности (не тот масштаб) и прибегнул к скамейке запасных секретарей, умеющих с душой петь блатные песни в узком кругу ограниченных людей. Он ушёл с удовольствием, поскольку не преследовал карьеру и исчерпал все запасы цинизма. Имея патриархальное подсознание, попутно имел и совесть, которая не позволяла ему делать то, что порой очень хотелось сделать. Для того, чтобы что-то изменить в мире, нужно приложить усилий больше, чем минимально необходимо для этого изменения.

В нашем пролетарском районе он был единственным, кто вежливо  приподнимал шляпу при встрече и легким наклоном обозначал свое с вами знакомство. Район был простой, суровый, заставленный унылыми пятиэтажками и забросанный выкидываемыми с их балконов окурками. С неизменной тросточкой в стареньком пальто и больших серых башмаках он любил прохаживаться трогательной чарли-чаплиновской походкой мимо наших окон, вдоль дома и соседнего с ним заодно.  На скамейках с тетками не сидел, семечки не лузгал и не кричал по вечерам пронзительным пьяным криком в окно соседу с первого этажа: "Ю-ра-а!.. Ю-ра-а!.."  Короче, Евгений Маркович был несколько другим, чем все вокруг.

То сентябрьское утро 1942 года началось весело, несмотря на то, что стояла удушающая жара под тридцать градусов. У подножья горы Шлоссберг, недалеко от старой ратуши, на газоне между парком и придорожным кафе на берегу реки Драйзам, величаво раскинулся брезентовый шатер, выкрашенный в красно-белые цвета, усыпанный звездами из золота и обшитый яркими лентами и колокольчиками, звеневшими от дуновения ветра. Вокруг шатра полукругом были расставлены пёстро размалёванные тарантасы, фургоны с узкими окнами, оклеенные цветастыми афишами, и две железные клетки, составлявшие, пожалуй, весь передвижной зверинец бродячего цирка, если не считать привязанных к ним лошадей с длинными, заплетёнными в косы гривами.

Дни похожи, будто близнецы.
Ночь свои развешивает флаги.
Звёзды взяли вечность под уздцы -
Только надрываются, бедняги.

Почему-то с годами труднее услышать друг друга.
Как глухие упрямцы, мы внутрь обращаем свой взор.
И неясной тоской одиночество ходит по кругу,
вызывая к барьеру - на долгий мужской разговор.

Дед однажды на полу
Завести решил юлу.
Ох, и пела та юла,
И крутилась, как могла!

С утра пораньше туч пузатых вече
Решает, не пора ли справить дождь.
На постаменте, изувековечен
И голубвеобилен, бывший вождь.