СОРТИРОВКА: проза

Как только сумерки растворились в свете Луны, Ночь полновластной хозяйкой зажгла на небосводе звёзды. Она протёрла их влажной салфеткой от космической пыли и пшикнула на Луну немного спрея для мытья стёкол, натерев её до блеска. Довольно оглядев небосклон, взбила тучу, предварительно выпустив остатки дождя. Добавила контраста темноте и отправилась проверить созвездия.

Каждое уважающее себя еврейское местечко имело скрипача. Некоторые даже двух. Краснополье тоже не было исключением из правил. Но кроме скрипача реб Хони, который играл на всех еврейских свадьбах в округе, Краснополье неожиданно заимело трубача. Моня, сын кузнеца реб Ицика, убежал из дома, с проходившим через Краснополье отрядом буденовцев. Три года о нём не было ни слуху, ни духу. И в Краснополье потеряли надежду, что он когда-нибудь вернётся.

Старик давно разменял восьмой десяток, но на вид  был еще достаточно крепок, с большими и широкими в кисти руками, покрытыми синими шрамами, которые оставляют куски угля. Он действительно почти до самой пенсии проработал на отбойных молотках, на крутопадающих пластах, где, кроме прочих болезней, заработал и вибрационную. Поэтому, случалось, не мог удержать в руке обыкновенную кружку: рука дрожала, пальцы безвольно разжимались. Это и злило и обижало, и вызывало недоумение: куда ж девается в такие минуты его недюжинная, как было смолоду, сила? Лапища такая, что, сидя, бывало, в компании,  запросто охватывал ею трехлитровую стеклянную банку и, будто из обычной бутылки, разливал в стаканы пиво. А сейчас не удержать и сто грамм…

А у Всевышнего есть чувство юмора. Не знали? Я тоже – пока не довелось с ним познакомиться. Не со Всевышним – с чувством юмора Его.

Мила Леденцова была хорошей девушкой и за это ей крепко повезло: родившись в один год с олимпийским медведем, выглядела она гораздо лучше. Жизнь её текла, но не менялась. И всё у неё было. Как у людей. Но, правда, всё какое-то небольшое. Тоже как у людей: небольшая зарплата, небольшая квартира, небольшая сберкнижка, средних размеров белая кружка в красный горох. А постоянно хотелось чего-то большего, большого и побольше. И более огромного привлекательного досуга.

Иногда мне кажется, что редактор и автор самотека говорят на совершенно разных языках. Раньше в редакции было сотрудников, как в старой анекдотической задачке – «полтора землекопа», но недавно у нас с Ильей Бояшовым появилась молодая помощница Даша, и теперь есть кому вести переписку с авторами. Даша разбирает почту, пересылает рукописи нам с Ильей, а авторам шлет ответы: «Уважаемый автор, ваше письмо получено...» Стандартная форма, уведомляющая, не обнадеживающая.

Большую часть жизни я прожил в Литве. Почти северянин. И впечатление о южанах, кавказцах, у меня как о людях весёлых и темпераментных. Каково же было моё удивление, когда я увидел намеренно тусклую живописную картину озера Севан.

По переходу, вскинутому над несколькими разной вышины железнодорожными насыпями, я передвигался на равном удалении от правого и левого перил, чтобы не глядеть вниз, и чувствовал, как у меня готовы подкашиваться коленки даже от мелькания высоты в просветах на рассохшемся настиле. Отца, лётчика, болезненно уязвлял этот страх во мне.

За последнюю неделю пианистка Елена Кушнерова два раза по Зуму рассказывала о композиторе Александре Лазаревиче Локшине (1920–1987). Опять стал я думать над историей его оклеветания, и абсурдность этой истории предстала мне ещё абсурднее, чем раньше. Молодой композитор, блестяще преподававший в Московской Консерватории, в 1948 году был изгнан оттуда в ходе кампании по борьбе с «космополитизмом». И хотя Дмитрий Шостакович, Мария Юдина и другие называли Локшина гением, он до конца жизни не мог найти работу.

Большая часть моих друзей – люди пишущие или имеющие к этому отношение. Поэтому стихи на ленте фейсбука я время от времени читаю, хотя – каюсь – мало. Когда пишется, когда во мне что-то зреет и вот-вот выплеснется, читать других избегаю. Чтобы не допустить сбоев, искривлений, влияний извне. А пишу я нынче часто, редко когда не пишу.