Владимир Царан | Говорит и слушает Федоров!

Об авторе

Царан Владимир Иванович, родился в 1948 году на Украине. Учился в Ростовском институте народного хозяйства, по диплому — финансист. С 1972 года живу в городе Никольске, Пензенской области, Россия. В начале 90-х, на перестроечной волне, стал журналистом, писал для местных и региональных газет. С 2002 по 2013 год работал главным редактором городской независимой газеты. В настоящее время — фрилансер, пишу для интернет-изданий и блогов, преимущественно исторические очерки.

Говорит и слушает Федоров!

Давно это было, лет за тридцать до появления первых мобильников. Я работал в маленькой проектной организации. Отдельные кабинеты были только у начальства, а мы, конструкторы, сметчики, технологи, архитекторы сидели все в одном большом зале. Здесь же восседал и инспектор по кадрам. Именно восседал – это был очень солидный человек, полковник запаса, фронтовик с множеством наград, лично знакомый с самим маршалом Жуковым. Звали его не совсем обычно: Федор Федорович Федоров, мы за глаза – Фэфэ. Кличка – отсыл к фильму «Любовь по-итальянски», где в постельной сцене жена говорит мужу «Фэфэ, а как ты меня любишь?»

История, которую я хочу рассказать, случилась накануне каких-то очередных выборов. Фэфэ, как человека уважаемого, партийного и не очень занятого, назначили председателем окружной (или участковой) комиссии. Однажды ему зачем-то понадобилось обзвонить своих коллег, таких же председателей, по всему городу. А поскольку телефон у нас в общем зале был всего один – и стоял он на столике посреди зала, Фэфэ, чтобы не занимать его надолго, отправился звонить из кабинета главного инженера, тот как раз был на месте.

В кабинете главного Фэфэ долго обзванивал председателей по списку, дошел до собственной фамилии Федоров, и стал звонить на тот самый телефон на столике в общий зал, откуда недавно вышел. Дело в том, что Федоровых в его списке было два, Фэфэ ошибся и позвонил по своему номеру.

Трубку взяла Галя, копировщица.

– Мне Федорова! – требовательно прозвучало в трубке.

– Он вышел.

– Что значит вышел? Найдите! – командно рыкнул Фэфэ.

Галя положила трубку на столик и стала спрашивать:

– Девчонки, где Федоров?

– У главного сидит.

Галя пошла в кабинет главного инженера и увидела там Фэфэ с телефонной трубкой в руке.

– Федор Федорович, вас к телефону!

-– Ну, ты что, не видишь, я разговариваю!

– А там ругаются, велели найти!

Фэфэ тихо выругался и протянул трубку главному инженеру:

– Слава (главный был молодой), тут меня к другому телефону приглашают. А к этому сейчас человек подойдет, ты ему объясни то-то и то-то.

Затем Фэфэ прошел в общий зал и взял трубку:

– Федоров слушает!

Это был интересный разговор! Главный и Фэфэ умудрились даже поспорить в повышенном тоне: один стал говорить «вы должны», а другой «я без вас знаю!». Первым спохватился главный:

– Федор Федорович, это вы?

На другом конце провода – пауза, а затем совсем тихо:

– Это ты, Слава?

Дня на два работа всего бюро была фактически парализована: несмотря на строгие внушения начальства, где-нибудь за кульманами обязательно звучало: «Это ты, Слава?» – и по залу катился гомерический хохот.

«Ты знаешь край…»

Давно это было, лет за десять до появления первых кассетных магнитофонов «Десна». Я жил в крошечном городке на Донбассе, учился то ли в девятом, то ли в десятом классе и писал стихи, подражательские и никудышние в поэтическом смысле, ни одного из них не помню. Время было такое, все писали. Даже в нашу пыльно-угольную глухомань доходили слухи о ночных поэтических сборищах у памятника Маяковскому, о выступлениях Евтушенко, Ахмадуллиной, Рождественского, собиравших на свои выступления целые стадионы.

И вот эта поэтическая волна накрыла нашу школу. К нам из Киева приехала практикантка и стала преподавать русский язык и литературу. Землячка, из соседнего городка.

Маленькая, худенькая, если бы не модная причёска «бабетта» с начёсом, которую девчонкам в школе носить запрещалось, вполне бы сошла за восьмиклассницу, некоторые наши сформировавшиеся ровесницы выглядели намного взрослее. И при этом – решительная походка, гордо вскинутая головка, небрежно повязанный платок на шее…

Пацаны, понятно, поголовно влюбились в Синичку (фамилия — Синицкая, имя и отчество забылись), но млели на расстоянии, очень уж у неё был строгий взгляд через невиданные у нас очки в прямоугольной оправе.

В нашем классе она не преподавала, что заметно огорчало моих одноклассников и особенно меня, «литератора». Но вот Синичка организовала кружок по литературе, в духе времени претенциозно названный поэтической студией «Современник», я, естественно, побежал записываться. Любителей поэзии оказалось человек тридцать, преимущественно мальчишек, никогда до этого ни в чём поэтическом не замеченных. На первом занятии меня особенно удивило присутствие Мишки Явкина, крупного толстяка и ярко выраженного «физика», постоянно таскавшего в карманах какие-то «сопротивления» и диоды с триодами. По литературе он имел твёрдую тройку.

Занятия в студии тоже проходили в духе времени. Синичка мастерски, по памяти, декламировала нам стихи, а знала она их великое множество. Баратынского, Фета, Брюсова и, конечно же, тогдашних кумиров: Евтушенко, Матвеевой, Заболоцкого, Чуева.

Нам предлагалось слушать, задавать вопросы, которых было немного, и читать собственные стихи, которых не было совсем. То есть они были, у меня даже карман от них оттопыривался, но после Заболоцкого…

И вот однажды на занятия студии ворвалась (он всегда именно врывалась) Синичка и начала, как обычно: «Друзья! (Да-да, она обращалась к нам так). Сегодня мы поговорим о гениальном немецком поэте Иоганне Вольфганге Гёте». Сходу, без паузы, стала декламировать: «Ты знаешь край, где апельсины вечно зреют?!» И тут случилось «чудо валаамовой ослицы»: заговорил Мишка Явкин! Он почему-то решил, что Синичка обращается именно к нему, и сказал: «Знаю, это Израиль. Нам оттуда недавно посылку прислали».

Гробовая тишина. Мишка сидит с выпученными от недоумения глазами. Синичка застыла в странной позе, с вытянутой вперёд рукой. Потом мы все с ужасом заметили: она… плачет! И убегает из класса.

Был скандал, о котором мы ничего толком не узнали. В школу приходил Мишкин отец, такой же здоровяк. Наверное, вызвали. Сам Мишка несколько дней ходил как побитый, возможно, так оно и было. Студия больше не собиралась. А у Синички вскоре закончилась практика, и она уехала.

Что это было? Какие политические, исторические или личные катаклизмы срезонировали в душе этой чудной девушки? Не знаю. Но чувствую: до конца дней моих не перестану над этим думать.

Владимир Царан