«Новый Континент» Американский литературно-художественный альманах на русском языке
Ногу надо было задирать высоко. Не просто высоко, а так, как это делает караул перед Мавзолеем. Чеканить шаг. Пройти медленно и строго. Доложить громко и чётко.
Урок НВП* в десятом классе начинался с прогона сквозь строй… то есть с построения. На каждой линейке была своя жертва — дежурный по классу. Тоскливое тошнотворное ожидание экзекуции начиналось уже накануне вечером. Мысль металась в тщетной надежде найти выход. Опоздать? Зайти к медсестре? Потерять сумку и якобы долго искать?
Энвэпэшник — старый пер… упёртый пожилой бодрячок — словно вышел из анекдотов про прапорщика, ни в одной детали не изменяя образу. Его реплики записывали и цитировали, его ненавидели и за глаза издевались, но по серьёзному связываться не хотели — на кону аттестат. К тому же он был защищен, как стеной, собственным понятием о мироустройстве, а в запасе у него имелось убойное средство. Средство это уже много раз применялось на этих в-журнал-харкающих, за-спиной-гогочущих, мышей-на-стул-подкидывающих недо-людишках, не годящихся в защитники отечества. Но эффективности не теряло.
Монолог уже знали наизусть и неслышным глумливым хором повторяли за энвэпэшником текст, впрочем, он, счастливый своей слепотой, ничего не замечал.
Сначала — тихая, но страшная нотка, медленно, с расстановкой:
— Если сейчас, вот прямо сейчас, не встанет тот, кто это сделал, я скажу… я скажу ему — то! После чего! Он! Уже! Не сможет! Жить!
Все с восторгом замирают, поглядывая на «того, кто уже не сможет». Тот взирает на экзекутора с неуместным любопытством и, разумеется, не собирается ни в чём признаваться.
— Молчите? (угрожающе подымая тон) Я ведь не шучу. Я сейчас действительно скажу… смотрите — ещё секунда, и я уже говорю… Я-аа… повторяю ещё раз — я-аа-а… Я… с э-э-ти-иим… Вы меня поняли? Ра-а-аз…
В голосе появляется надрыв, по сценарию все должны холодеть, но вместо этого с трудом подавляют истерический смех.
— Я уже говорю! Ещё не поздно… Два-а-а…
Продолжались эти угрозы несколько минут, не меньше, после чего уже гремел настоящий выстрел, нет, пулеметная очередь, сражающая наповал.
— Три! Я-с этим-человеком-в-разведку-бы-не-пошёл!
Катарсис. Все умирают, расстрелянные, валятся лицом в парту.
У Аньки нвпэшник вызывал смешанные чувства, в подобные минуты его становилось жаль — за высокое к ним доверие. Но жалость иссякала мгновенно, стоило только вспомнить про надвигающееся дежурство.
Парни, конечно, справлялись с этим, почти развлекаясь. Но девочки… Представьте себя шестнадцатилетней девушкой с некими формами, в короткой, обрезанной ещё перед первым сентября юбкой, на лодочках-каблучках и с комплексами за шиворотом. Представили?
А если ты, к примеру, отличница, хоть и не зубрила, дочка учительницы биологии (когда же это забудется, ведь не работает она уже давно в этой школе, не работает!), а внешне тоже — в уродины не запишешь, но «химию» делать не стала, и ты не своя, и не куришь, а главное, характер у тебя самозащитный, а это значит — в компанию не войдёшь, затравить не получится, но жизнь отравить… Вот жизнь отравить — вполне.
Форм, правда, у Аньки не было, к её стыду и расстройству, так что приходилось носить лифчик не в тех целях, в которых это делают нормальные женщины, а чтобы скрыть отсутствие этих самых форм. Но юбка была вполне себе много-выше-колен, а ноги в ней… Да, вот ноги — да. Даже ехидная Коровина, впервые увидев Аньку в обрезанной юбке, прикусила губу и выдавила что-то типа: «А ничего…»
Но сегодня можно расслабиться. Дежурная сегодня не она, дежурная — Маринка. Однако предчувствие начало мучить Аньку с утра — на Маринке лица не было, ох, не кончится это всё хорошо. Не могла Анька представить себе вышагивающую по плацу Маринку. Сама Анька один раз в этом году уже маршировала. Невинный, искренний в своей вере садюга для достижения нужного результата заставил её тогда пройти сквозь строй трижды: «Выше ногу дери, Брагина! Грудь вперёд! Чётче шаг, не заваливаться!»
Класс отрывался по полной. Анька в ответ демонстрировала закон сильнейшего притяжения ног к земле. А потом ещё долго жила, придушенная липкой гнусью, боясь, что заденут скрытые, саднящие раны… «Брагина… ногу дери…»
Но на этой-то, на этой неделе дежурит Маринка! Жалко её, конечно, подруга — да, лучшая, но что делать? Анька же пережила… и она переживёт.
Юбка у Маринки — длиннее колен, обувь — на низком, фигура — сутуло-худющая, ломано-длинная, но зато — формы… Вот формы у Маринки что надо… и даже более чем. Гогот над её сильно-подвижным при ходьбе бюстом, чуть косолапой походкой и вечно от физкультуры-освобождённой фигурой мог состояться отменный. Отличницей Маринка тоже была, но самозащитной — в меньшей, чем Анька, степени. Лицо у Маринки красивое, только бледное, напряжённое. Но лицо никому не нужно… У самых популярных девиц вообще нет лица — только рот.
Они-то, маршируя, не вызывают такого издевательского смеха, только ухмылки — всё же свои, или к своим подползающие. Двух-трёх, особенно популярных, ребята даже заменяли на построении — фюреру-то по барабану, кто доложит. Ни Аньке, ни Маринке рассчитывать на это не приходилось.
«Класс, строй-сИ!» — бодрячок был в отличном настроении, а значит, полон живодёрских идей.
«Дежурный, доложить обстановку!»
Полная тишина. Маринка стоит даже не бледная — поганочно-зелёная — кажется, что её сейчас стошнит. У Аньки внутри всё свело: следующая по списку — она, и, если…
«Та-а-ак… Кто сегодня дежурный?» — зычно.
И — как нарочно — никто не помнит, кто сегодня дежурный, лишь бы не он! Анька нервно сжимает пальцы: хоть кто-нибудь, назовите фамилию!
Нет, не помнят, гады!
«Нет в отряде дежурного?»
Спазм в горле. Приступ ледянящего страха, дрожь в ногах. Взгляд на Маринку. Толчок Маринке в бок. Та не шевелится.
— Марин… Марин, ты же… ты же сегодня… — тихо, очень тихо, но как будто невыносимо громко — для них обеих.
Лицо подруги покрывается пятнами. Она бросает на Аньку полный негодования взгляд. У Аньки сводит скулы — к страху примешивается злость на Маринкину подставу.
— Та-ак. Кто следующий дежурный? — брови нахмурены. — Ра-а-аз… Два-а-а… Или назначу сам. Кто давно не дежурил?
И в ту же секунду — конечно, конечно! — чьё-то подловато-радостное, тягучее наслаждение: «Брагина! Брагина давно не дежурила!»
Кто сегодня — они не помнят, а вот про Брагину…
И тогда уже в полной панике — Маринке, сильнее — в бок, шёпотом:
— Иди, слышишь… Иди же!… Ведь ты!
Лицо Маринки становится свекольно-бурым. Она не двигается.
Анька — громко — в бессильной ненависти — во все стороны:
— Да? Щасс! Коровина, вот и иди сама! Сам пошёл, Петров! Ага… ну и не я. Заткнись, Борзин!
«Отбиваться, опять, всегда — отбиваться… Господи, сколько же можно! Когда закончится это счастливое школьное время? Ненавижу его. Никогда не вспомню добром!»
И вдруг…
— Да ладно, давайте я!
Что это? Кто это? Кто этот спаситель, герой, мачо, комиссар Каттани? Да никто. Всего лишь новенький — смазливенький Рома. Он ещё не знаком с местными порядками — кого можно выручать, кого нет. Странное дело, так до конца никогда их и не поймёт… дурачок. Ясен перец — это надо с первого класса. Не с любого, не с «Б» или «В», а именно с их, «Г», класса гениев.
Так вот, Ромка выходит, нормально так марширует, высоко поднимая длинные ноги и сам над собою подшучивая — и всё как будто на сегодня заканчивается. Во время Ромкиного доклада тело слабеет от короткого, быстро исчерпанного счастья.
Выдох облегчения. Второй, мысленный, слышится рядом — Маринка приобретает нормальный цвет.
«Всё хорошо, пронесло, пронесло…»
Но всё почему-то плохо.
Чушь, чепуха! Анька ещё может за себя постоять — и перед самою собой, у неё ещё не остыли ответы: правда же, в тот момент не было выбора — или ты, или тебя… так почему же всегда она, всегда так… через неделю ей снова… А вот Маринка… Маринка-то нагло выкрутилась, избежала положенного позора! Ей полагалось, а она ускользнула… нечестно, несправедливо… её благородно спасли… она пойдёт домой, как человек! Ежедневная Анькина мечта — уйти домой человеком, до следующей, завтрашней битвы за своё право им быть.
А через секунду…
— Предатель, — Маринка, сквозь зубы.
— Я что, должна была вместо тебя, и это я ещё предатель… я, между прочим, тебя не назвала… а если бы ты?…
А толку… «Сейчас я скажу тебе то, после чего-ты-уже-не сможешь…».
***
Ну а потом-то что… Да ничего. Маринка подругу простила ещё в тот же день. На следующем НВП дежурила уже Анька. Она опять плохо задирала ноги и получила свои шпицрутены по полной программе. А в конце года ненормальный фюрер вручил Аньке грамоту — угораздило же её лучше всех отстреляться в тире!
Грамота дожила только до мусорки в туалете.
_____________________________
Примечание: НВП – начальная военная подготовка
Галина Маркус