ПРОИЗВЕДЕНИЯ

Рыжий улетел на небеса, хотя он не птица, а кот. У всех смертных души летучие, а уж его совсем невесомая, потому как не было в ней груза никакого — злобы, обид и зависти. Чистая душа, лёгкая. Наши-то потяжелее будут.

Вождь и учитель – так я в шутку называю Альберта Маркова. Есть такой нехитрый приём – произнести с иронией нечто возвышенное, чтобы люди с хорошим вкусом не поморщили нос. Ирония служит прикрытием того, что на самом деле эти слова произносятся или пишутся всерьёз. Так вот: Альберт Александрович Марков – действительно стал в музыке, да и в каком-то смысле в жизни моим Учителем и наставником.

Никогда такого не было и вот опять. Полезли со всех щелей. Ну что же. Придется рассказать молодняку, каким был СССР.

Прежде, чем перейти к главному герою рассказа, хочу сказать вам, друзья мои, что в голове моей время от времени родятся каламбуры. Происходит это помимо моей воли и как бы само собой. Я не морщу лоб и не чешу в загривке, выдумывая что-либо, а просто этот каламбур выплывает из головы, словно он всегда там был. Это чем-то похоже на включение электрической лампочки: ничего, кроме темноты, не было, и, вдруг, щелчок выключателя и свет.

Если бы снова вернуться в Мариуполь. За сутки до войны.  Ходить по городу, рассматривать каждый дом и запоминать. Фотографировать и гладить стены. Встречаться глазами с прохожими и говорить им "Здравствуйте". Каждому. Чтобы жили подольше и здоровье не подвело в холодном подвале.

Выла сирена. Пятая за сутки. По всей Украине.  Мерзкий протяжный звук метался по квартире, бился о стены, острой болью сдавливал голову, наполняя душу отвратительным ужасом безысходности. Девятилетний мальчик сидел на стуле и отрешённо смотрел, как его мама мечется по комнате, зажав ладонями уши, не зная где спрятаться от пронзительного вопля.

Мне во сне вчера встретился слон -
Совершенно бесстрашных пять тонн.
На меня тяжеленный свой взгляд
Бросил он килограмм в пятьдесят!

Револьвер мне продал Терлецкий. Привёз утром. Раздеваться не стал, прошёл прямиком на кухню. От чая тоже отказался, сказал, что спешит. Мы сели напротив друг друга — он в плаще, я в махровом халате. За окном серело московское небо, середина июля походила на глухой ноябрь. Лето закончилось, не успев начаться.

Сказать, что в будке сапожника Шакро было тесно, считай, ничего не сказать. Более или менее комфортно тут могли разместиться только два человека – сам мастер да клиент со своей обувью. Когда сюда кто-то заходил, Шакро щурил свои обычно круглые глаза, оглядывал посетителя с ног до головы и только тогда принимал ботинки или туфли. Не за всякое дело брался. Говорил, если вижу, что может ещё человек походить в старых туфлях, отсылаю обратно. Но когда человеку уже деваться некуда, садись и смотри, как я тебе деньги на новую обувь сэкономлю. Денег с людей Шакро брал редко. Зарабатывал игрой в секу. А когда в будке играли в секу, здесь обычно умещались все четыре человека. Сидят, проигрывают, курят. Говорят, ещё никто у Шакро не выигрывал. За глаза называли напёрсточником, шулером, но ходили и ходили. Верили в карту. И ходили, как на заклание ходили. Один Шакро не верил в удачу, потому и выигрывал. Молдаване в уральской ссылке научили, как это делать.

Заметки о романе Валерия Бочкова «Рисовальщик»