«Новый Континент» Американский литературно-художественный альманах на русском языке
— Чо?…
— Ничо!…
— Неправильно?…
— Правильно… Продолжай!…
— Уууволенных из расположения части, — продолжал сержант, — или отправленных в составе, ну… команд, а также наличие и точный расход оружия…
— Дальше!…
— Э… — покраснев, выдавил следующий сержант, Петька, земляк, одного с солдатом призыва, мягкий, рыжий, душа-человек.
— Э-эээ, у-ууу… — старший лейтенант не скрывал своей ненависти.
— А чо… – Петька опустил голову.
— В случае!… – выкрикнув, подстегнул сержанта старший лейтенант.
— В случае происшествий…
— Принимать! – взвился офицер, — твою мать!… – и покрасневшее лицо его стало еще краше.
— … неотложные меры и…
— Немедленно!… Что?!…
— Докладывать дежурному по части…
— И?!…
— И…
— Учить!.. – старлей сунул Петру в нос острый кулак. – Сука рыжая, пшел в роту!… Проверю весь наряд, сгною в наряде!…. Следующий!…
— Чо?…
— В жопу, в чо?… Кому доклыдывать?!…
— Дежурному по части, командиру роты…
— Или?…
— …или… его заместителю….
— А в отсутствие их?…
— Старшине!…
— Чо делать при пожаре – старлей уставился на солдата.
— При возникновении пожара вызвать пожарную команду, принять меры по его тушению и немедленно доложить дежурному по части и командиру роты, а также принять меры по выводу людей и по выносу оружия и имущества из помещений, которым угрожает опасность…
Старший лейтенант зло смотрел на солдата.
— Чо, память хорошая?…
5
— Не жалуюсь.
Старший лейтетнант осмотрел дневальных, сделал несколько незначащих замечаний, вновь взглянул на солдата.
— А чо рядовой?… Сержанты кончились?…
— Вам видней… — отвечал солдат.
— А ты борзый…
— Какой есть.
— Это ты пять нарядов стоишь?…
— Так точно.
— За что?…
— Ни за что.
— Бооорзый… — старший лейтенант подошел ближе, заглянул в глаза, — дембель?…
— Так точно….
— До дембеля еще дожить надо…
Солдат внимательно взглянул на офицера.
Помолчали.
— Проверять буду, — с сладостной угрозой произнес старший лейтенант.
— Разрешите идти?… – солдат козырнул.
— Не дай бог спать у меня ляжешь…
Солдат вновь поднял руку к виску.
— Не разрешаю, – старший лейтенант улыбнулся, — дневальная служба, обязанности дневальных наизусть мне!… Ну?!…
Трижды поднимались в роту дневальные, сверяясь с книгой, шептали, словно молились, пытаясь вызубрить уставные обязанности, трижды докладывали, трижды старший лейтенант, улыбаясь, валил всех троих, принял в четвертый раз потому только, что надоело ему.
— Службы не зна-аете… — ласково пропел напоследок.
«Этот, красивый, повиснет на мне, — думал солдат, — кровосос. Ничего, я вчера выспался, я в порядке, я службу знаю. Завтра будет другой дежурный по части, завтра уж скоро, до полуночи осталось всего ничего, мелькнет за делами…»
И солдат занялся делами, понимая, что будут проверять, что проверок он не боится, что за делами незаметно времени и первая его задача – скоротать это самое время время, убить его. Медленно, с мучительной обстоятельностью, принял он наряд от предыдущей службы, привязываясь к мелочам, понуждая исправить, настаивая, выслушивая злой, сквозь зубы, мат, только перед самой поверкой подписал он сдачу наряда, получив ключи от черного хода – запасной лестницы, от обитой жестью, двери оружейной комнаты.
Поверку читал дежурный офицер, командир взвода, похмельный летенант, за пьянку разжалованный из старших лейтенантов, призванный когда-то во флот и с тех пор носивший флотскую форму, теперь потертую, обветшалую, с лохматой, на месте вывернутой, будто вырванной звезды, дыркой на погонах.
Его единственного любили солдаты, потому что жалели, и еще потому, что он ни к кому никогда не придирался. Года полтора тому назад лейтенанта бросила жена – красивая, ясноглазая блондинка, которой осточертела убогая, безрадостная жизнь на краю земли, пьяные офицерские компании, глупость, хамство, грязь. Она сбежала, летенант, связанный присягой, остался, запил, был разжалован, и с тех пор жил, словно оглушенный, не поднимая глаз, ни на что не обращая внимания, опускаясь, отправляя служебные обязанности как попало, мимоходом, ими ничуть не тяготясь, их не замечая.
— Равняйсь, бля!…
Строй дрогнул от сдавленного утробного смеха.
— Смирна, бля!…
Незаметно для себя самого, разжалованный лейтенант, годами общаясь с офицерами и солдатами стройбата перенял их образ мыслей, их лексику, и переняв, перешел на них совершенно.
Он открыл журнал, вздохнул, почесал подбородок, обметанный двухдневной щетиной. Ему было лень читать полторы сотни фамилий, ему было лень стоять, даже дышать, он не понимал, зачем он все это делает, не понимал давно. Однако привычка, а так же угроза проверки и необходимость отчитываться перед начальством взяли свое, он начал.
— Акопян, бля…
— Я.
— Алиев, бля…
— Я…
— Выгузов, бля…
— Я.
— Булат, бля…
— Когда ему надоедали фамилии, он переходил на клички, которые знал лучше многих солдат.
— Макс, бля…
— Я…
— Микуха, бля… Червонец, бля!…
В строю разговаривали уже в голос, в конце строя кто-то курил, белый дымок завивался, щипал ноздри – лейтенант не замечая, бубнил, по-прежнему не поднимая головы.
— Савельев, бля, Ванька бля…
— Какой?… – спросили из строя.
На эту шутку попадался только лейтенант. Все знали, что в роте два Ивана, что у одного из них трудная фамилия, но только лейтенант чтал ее всякий раз, будто впервые, мучаясь, ломая язык.
— Ты-на-ра-на… — начал было лейтенант, плюнул…
— Какой?… – настаивал голос.
— Ты-на…
— Тынарахтыргин, — высунувшись из строя, в сотый раз поправил его круглолицый, улыбчивый якут, — такая фамилия.