Андрей Васильев | «Пять»

— Видались.

Лейтенант огляделся.

— А чо шепотом?…

— Солдаты спят.

Лейтенант взглянул на солдата, прикрыв рот тихо покашлял.

— Журнал поверки неси, солдат.

— Есть.

29

Солдат подал журнал, офицер взглянул на цифру, губы его шевельнулись, было видно, что он повторил ее, как школьник.

— Пошли.

Лейтенант зажег фонарь, начал считать.

— Воняет мастикой, — лейтенант остановился, — не могу, глаза ест… Как вы тут спите?…

Солдат не ответил.

— Покурим, а, солдат?…

— Покурим, товарищ лейтенант.

Лейтенант завязал на спинке кровати полотенце.

— Тридцать четыре тут.

— Тридцать четыре, — повторил солдат.

Лейтенант курил в умывальне, солдат стоял рядом, держась за раковину, то за щербатую, кафельную стену.

— Что с тобой?…

— Устал.

Солдат улыбнулся из последних сил. Лейтенант вздохнул.

— Та же хуйня…

Солдат хотел сесть на каменную ступень, высившуюся перед тусклыми кранами, на подоконник, на пол, и не мог. Теперь он не мог позволить себе, солдату, в присутствии офицера, дежурного по части…

Лейтенант зевнул, взглянул на солдата. Казалось он ждал вопросов, ему хотелось поговорить. Солдат молчал.

— Узбеки ушли… — сказал лейтенант, словно самому себе.

— Что?…

— Трое.

Лейтенант собирался зевнуть в другой раз, подавил зевок.

— Из моего взвода…

Лейтенант тряхнул головой.

— Такие ж вот, как у тебя…

Солдат собрался с мыслями.

— Куда?…

— В побег ушли…

Лейтенант по-прежнему ни к кому не обращался, словно был один. Солдат передвинулся к окну, краешком ягодицы едва заметно присел на подоконник. Ему стало легче.

— Сутки искал их, по морозу бегал, в каждую щель заглядывал…

Лейтенант шаркнул ладонью по лицу.

— По железной дороге километров сорок отмахал…

— Зачем?…

— Сказали, будто видели их…

Лейтенант намочил ладони, обтер лицо, провел мокрой рукой по волосам.

— Будто шли по дороге…

Глаза у лейтенанта закрывались.

— Думал – под поезд попали.

— Нашли?…

— Нашли. – Лейтенант помолчал. — У земляка в санчасти… Земляк посылку получил, фельдшер, Ашур, дембель ебаный… Сыр козий, пастилу, урюк, водку в грелке…

— М-м…

— Жрали, пили…

Лейтенант шмыгнул, согнал на язык, сплюнул.

— Нажрались – спать полегли…

— В санчасти?…

— А хули — места много.

Солдат пересел, освободив одереверенелую ягодицу.

— Чевела приехал – наряд мне вкатил… Наказал, значит…

Лейтенант поднялся, подошел к крану, высморкался, утерся рукавом.

— И правильно сделал!… Дураков работа любит.

Лейтенант натужно захохотал.

— Ладно, пошли считать, солдат, а то я, неровен час, на ходу засну.

Лейтенант не помнил тридцать четыре это вверху или внизу. Отвязав полотенце, начали сначала. Лейтенант считал быстро, время от времени похлопывая по одеялу, проверяя, не кукла ли.

— Из солдат я, понимаешь?… – шептал лейтенант, — всю хуйню знаю…

Солдаты вздрагивали, скрипели зубами – солдат не слышал, он знал, что они вздрагивают и скрипят зубами, он знал, что из варева времени, которое с каждым часом становилось гуще, обхватывая его все туже, ему не выбраться.

Не выплыть.

Никогда.

Он не сопротивлялся. Он плыл, покуда двигалось еще время, покуда волокло за собою всех, которых застало.

— Шестьдесят шесть, шестьдесят семь… — бубнил лейтенант.

Солдат переходил от кровати к кровати, схватываясь за серые, бугристые спинки, на которых повисал, чтобы не упасть перед лейтенантом, перед самим собой. Он ждал, когда лейтенант закончит, когда уйдет, он ждал, словно с уходом лейтенанта закончится его мука, словно можно будет отдохнуть, чтобы набраться сил, чтобы все забыть, затереть, затоптать, чтобы жить снова, жить надеждой, перспективой скорого дембеля, избавления, встречи…

— Девяносто шесть, девяносто семь…

Солдат взялся за спинку следующей кровати.

— Не могу больше, — взмолился лейтенант, — девяносто семь внизу!… – крикнул он, уходя, — привяжи полотенце!…

Солдат привязал. В умывальне лейтенант высунулся в окно, долго дышал, покашливая, плевал с высоты пятого этажа.

— Скоты, — надышавшись, произнес лейтенант.

Солдат вздрогнул.

— Командиры ваши, скоты!…

Солдат прикрыл глаза, он не хотел продолжать разговор, он будто заражался от лейтенанта злой усталостью. Сейчас солдат чувствовал себя гораздо хуже, чем до его прихода, он молился, чтобы ушел лейтенант, чтобы перестало маячить перед глазами его изможденное лицо.

— Нахуйнахуйнахуй… — одними губами неслышно повторял солдат.

— Отпиздить бы их!… Просто и прекрасно собраться и отпиздить!!!… — лейтенант сплюнул.

Помолчал.

— А-а, все равно…

Солдат дотронулся до холодного крана, взялся за него всей рукой, так было легче стоять.

— Горбатого могила исправит… — бубнил лейтенант.

Голос тихий, тусклый, разносился в умывальне, наливаясь, и солдат слышал его.

— Гнилое все… Говно все… Не лечится…

Солдат открыл кран.

— Взять бы всю эту хуйню, весь ебаный отряд, всех этих узбеков, таджиков, армян, офицеров, сержантов, прапаров, всех вместе, в кучу собрать бы, да запалить!!!…

***

Солдат уставился на лейтенанта.

— Кончать пора… — лейтенант потер глаза. – Пошли солдат, управимся — может часок покемарим перед подъемом …

Солдат кивнул, закрыв кран, шагнул из умывальни.

Цифры не сошлись. Из ста сорока девяти солдат сто сорок пять были в роте, тогда как, согласно журнала должно быть сто сорок четыре. Один был лишний. А может ошиблись они. Он. Лейтенант. Солдат не считал, думая о том только, чтобы не упасть. Лейтенант сник. Пересчитывать ему не хотелось, однако бросить он не мог.

— Что за хуйня, солдат?…

— Не знаю.

— Проверка вчера была?

— Была.

— Лишние были?…

— Нет.

— А теперь есть!…

Солдат кивнул. Он не хотел спорить.

— Будем считать опять?…

— Как скажете.

Держась рукой за спинку кровати, солдат опустил голову, его качнуло.

— Сколько стоишь, солдат?…

— Третьи сутки.

— За что?…

— Не приветствовал командира…

— Дурррак!…

Солдат кивнул.

— В другой раз приветствуй!…

Солдат кивнул опять.

— Подохнешь тут, солдат!…

Солдат кивнул.

— А к матери кто поедет, солдат?!…

Солдат уронил голову.

— Кто, блядь?!…

Солдат не ответил.

— Пересчитывать не буду, — наконец решил лейтенант, — пересчитаешь, завтра доложишь, солдат!…

— Есть.

Лейтенант ушел.

Третья ночь подходила к концу. Истончаясь, стиралось тело третьей ночи, темная ее туша громоздилась еще в зловонной казарме, но в сознании солдата, в его мечте из кромешного мрака, из-за моря, уже ползло, ширилось, разбегаясь сперва голубоватым, серым сумраком, набирая силу, охватывая осьмушку неба, четверть и больше, полотнище света, раскинутое громадным ковром, по которому вот-вот ступит светило.

Солдат думал о своей матери.

Он хотел бы не думать о ней, но лейтенант вновь натолкнул солдата на эту мысль. Он не написал ей письма. Он был занят, он смертельно устал. Письмо лежало в кармане, как лежало сутки тому назад, двое… С тех пор в письме прибавилось немного. Две строчки. Может быть одна… Солдат не помнил. Он помнил, что слова в письме были глупы и их было мало. Очень мало. Кто сказал, что их должно быть много?…

Солдат задумался.

Никто…

Так выходило само собой… Так получалось, он писал сперва помногу, потом меньше, но не меньше одного листа… Теперь это казалось немыслимым. Написать целый лист…

Как его написать?… Про что?…

Целый лист?…

Неизвестно. Лучше не думать…

Солдат старался не думать, но письмо все-равно не шло у него из головы, понуждая думать о нем, черт бы его взял… Солдат посмотрел на часы – пять.

Госсподи, как рано… Как страшно рано… Госссподи…

А что узбеки?… Он совсем забыл о них. Один из них, с покрасневшими глазами, маялся на тумбоче, где же другие?… Они вымыли ленинскую комнату, бытовку, коридор?.. Вымыли или нет?… Как это узнать?… Солдат некоторое время думал – ничего не приходило в голову. Надо спросить?… Некого…

Солдат посмотрел на дневального. Этого спросить?… Невозможно. Далеко. Надо идти…

Солдат все еще держался за гладкую спинку кровати, страшась выпустить из рук.

Нет. Не буду.

Нет.

— Службааа… — позвал наконец солдат.

Никто не отозвался.

— Службааа…

Солдат постоял какое-то время, попробовал отпустить спинку, отняв руку, отнял, сделал шаг, качнулся, сделал другой, пошел. После ухода лейтенанта ему стало легче. Не на много, но все же… Он мечтал о сладком, горячем чае, которого негде было взять, потому что рассыпал его падло Шахов, за которым можно было послать дневального на камбуз, который жил и топился уже вовсю, готовя на тысячу человек каши, белесого кофейного напитка…

Не дадут узбеку. Не дадут. Самому идти надо, самому идти – мочи нет.

Солдат добрался до бытовки, сел, отдышался, обмахнул лицо, взглянул на часы. Половина шестого.

— Служба…

Узбек с удивлением заглянул в бытовку.

— Где дневальные?

— А?…

Солдат не любил, когда включали дурака.

— Через две минуты не найдешь мне дневальных – убью, — спокойно сказал солдат.

Узбек сошел с тумбочки, отправился в спальное помещение, через минуту привел заспанных дневальных, в глазах которых полоскалась ненависть.