Эмилия ПЕСОЧИНА | Уравнение неравенства

УРАВНЕНИЕ НЕРАВЕНСТВА

1

Танька Кашина  была голубоглазой, рыжеволосой, узкого телосложения девицей-красавицей. Это не мешало ей затыкать за пояс тюленистых или лапшистых «ботаников» физико-математического факультета, когда надо было включать быструю соображалку. Однокашники поначалу свысока поглядывали на единственную особу женского пола на курсе, однако она быстренько положила их всех по очереди на лопатки и задавила нестандартными решениями и беспощадно применяемыми знаниями теории.

Пацаны смирились с превосходством дамы, но пытались взять реванш в качестве ухажеров. Обладатель объемистой нижней половины туловища Мотя Мискин — выдающийся отличник курса — пускал слюни  в сторону Танькиного отнюдь не худосочного бюста, поигрывал перед её носом брелком новой машинки, подаренной папой-академиком, и взахлёб козырял именами знаменитых авторов учебников и монографий, побывавших в минувшее воскресенье на даче Мотиных родителей. Веня Шапкин — ещё одно потенциальное светило науки, чье тело было представлено преимущественно вертикальными параметрами — просто  ходил за Кашиной хвостиком или фланировал неподалеку, надеясь обратить на себя внимание вожделенного объекта с буйной оранжевой гривой. Ни эти двое, ни иже с ними девицу не интересовали. Она почти шутя сдавала зачеты и экзамены и, вдобавок ко всему, упорно тренировалась в женской секции карате, так что въехать в зуб ногой при необходимости вполне могла.

На третьем курсе Татьяна положила глаз на Гришку Никанорова с факультета журналистики — Грина, как его именовали. Парень был похож повадками на барса, вставшего на задние лапы, и  в глазах его то и дело вспыхивали   опасные синие огоньки, наподобие тех, что в прошлые века заманивали путников в смертельную трясину. Двадцатилетняя интеллектуальная дуреха с некоторым опытом вялых школьных поцелуев вообразила себя женщиной-вамп и затеяла играть с Грином в гляделки. Тот, опытный двадцативосьмилетний котяра, переспавший со множеством «кошечек» с младших курсов, не раз изгнанный из универа за всякие «художества» и никудышную успеваемость и снова туда же возвращавшийся, со снисходительной ленцой пошел на контакт. Если добыча — ааатличница, спааартсменка и проста крааасавица — сама  движется навстречу, то почему бы и не схавать! Приглашение на чашечку кофе в престижном кафе, демонстрация исключительно джентльменских манер, букетик чайных роз при встрече — и жертва практически парализована. Отличные математические способности и аналитическое мышление Таньку не спасли. Она строила в уме матримониальные планы  (Гришка её видел насквозь и ржал про себя), доказывала объекту влюбленности, что является очень ценным кадром, скромно упоминая о высших баллах на очередном экзамене или о намерении получить желтый, а, может быть, даже зеленый пояс карате. Собеседник восхищенно цокал языком и делал выводы. Если эту идиотку попробовать затащить в постель, она, чего доброго, своё карате задействует! Кому нужен такой интим: с вывихнутой челюстью или травмированным пахом? Значит, надо малышку нейтрализовать.  Созревший план был прост и безотказен.

На очередном свидании Грин с интимной интонацией сообщил, что собирается отметить день рождения в узком семейном кругу. Ожидаются папа и маман, а также старшая сестра с супругом и отпрысками. Затем последовало смущенное приглашение принять участие в небольшом празднике, если есть такое желание.  Танино сердечко начало радостно скакать в груди: кажется, её приглашали на смотрины! В назначенный день и час, с роскошно уложенными волосами, в элегантном наряде, с тортиком и бутылкой отличного коньяка (подарок для именинника) девушка явилась по указанному адресу. В квартире была тишина. Грин, одетый в видавшую виды футболку и застиранные джинсы, провел Таньку в комнату. Родственников не наблюдалось. На столе стояли бутылка дешевого вина и пара фужеров, на блюдечке  притулилась незатейливая закусь: ириски и барбариски.  В ответ на удивленный взгляд гостьи хозяин сообщил, что семейство прибудет несколько позже, гусарским  жестом откупорил вино и предложил пока немного выпить. Он был любезен и вальяжен, но в Танькиных мозгах вдруг что-то щелкнуло. Всё это смахивало на ловушку. Такое не раз описывали в криминальных романах, до которых  Кашина была охоча. Она моментально включила  быструю соображалку, скромно потупила глазки и сказала, что хотела бы «помыть руки». Гришка ухмыльнулся и указал на дверь возле вешалки в прихожей. Девушка шмыгнула туда, громко цокая высоченными каблуками,  щелкнула для виду задвижкой, но дверь не заперла. Она быстро сняла туфли и взяла их в руку, потом без обуви, на цыпочках, бесшумно вышла в темный коридор и оттуда осторожно заглянула в комнату. Гришка как раз вытащил из кармана джинсов бумажный пакетик, торопливо высыпал его содержимое в один из наполненных вином фужеров и хорошенько поболтал, так что порошок сразу растворился. Таня не стала наблюдать  дальше, сорвала с вешалки свою сумочку, так же, на цыпочках, подлетела к входной двери. Замок, к счастью, был самым обычным — и  через секунду незадачливая гостья уже мчалась сломя голову вниз по лестнице. Выскочив на улицу, она не снижала темпа, прислушиваясь, не гонится ли за ней Никаноров. Совершенно запыхавшись, беглянка достигла остановки, вскочила в первый попавшийся троллейбус и  быстро взглянула в окно. Грин на горизонт не появился.  Двери захлопнулись, и девушка перевела дух.

Бабулька на переднем сидении сочувственно покачала головой: «Да, на таких ходулях ноги до крови запросто стереть можно! Вот и бегаешь теперь босиком!» С ней согласилась еще одна пассажирка примерно того же возраста, обе принялись живо обсуждать неудобства современной моды и наглухо забыли про красотку, несшую туфли в руках.
Таня добралась домой. Несмотря на теплый вечер, её бил озноб. Мать и отчим озаботились, уж не простудилась ли, дали чаю с малиновым вареньем и уложили в постель, накрыв двумя одеялами. К утру дрожь унялась, а вот пережитый ужас крепко вцепился когтями во внутренности и не отпускал.

В универе Кашина больше всего опасалась встретить Гришку. Но тот решил, видимо, что игра не стоит свеч, особенно с учетом будущего желтого пояса, и на пути улизнувшей из капкана несостоявшейся жертвы больше не появлялся. Через несколько месяцев до Тани дошли слухи, что Никанорова выгнали окончательно и бесповоротно, и, более того, он попал под следствие и арестован по подозрению в хранении и сбыте наркотиков. Старый ужас от этого только усилился, хотя Гришкин арест должен был её, по логике, успокоить. Девушка шла после занятий в библиотеку, сидела там до упора, потом тащилась домой. И так каждый день. Ничего  иного ей не хотелось.

2

Дома тоже было не слишком радостно. Маманя на пятом десятке лет встретила свою большую любовь, и эта самая любовь теперь каждое утро являла на кухне  обтянутое футболкой пузо и потную лысину. Танькин родной папаня,  долговязый рыжий еврей из Томска Лёва Кашин, лихо бацавший на гитарке, родом из Томска, когда-то поступил в тот самый университет, где нынче училась Таня, окончил геологический факультет  и собирался было осуществить заветную мечту: найти никому неизвестное нефтяное месторождение и как-нибудь разумно использовать на благо себя родного, а уж стране отдать, что останется.

Но тут дорогу его планам перешла голубоглазая, русокосая, пышногрудая  выпускница юридического факультета Антонина Шохина. Она моментально покорила сердце будущего нефтяного короля, причем до такой степени, что четыре месяца месяца спустя он надел  невесте на палец обручальное кольцо, а еще через пять месяцев счастливый дедушка, известный  адвокат Андрей Иванович Шохин с умилением заглядывал в конверт с кружевами и розовыми лентами, в котором чмокала соской златокудрая новорожденная внучка. Супруга Анна Тихоновна разделяла восторг мужа и с энтузиазмом взяла на себя изрядную часть забот о крохотульке Танечке. Молодых родителей со чадом окружили заботой и вниманием и организовали для них отдельную  двухкомнатную квартиру в солидном доме с высокими потолками и паркетными полами. Лёвушку пристроили на работу в проектный институт, лишь бы чем-нибудь занять. Тоня сидела дома с ребенком, но успевала при папиной поддержке понемножку вникать в адвокатскую практику. Её муж поначалу  с удовольствием ощущал себя сыром, катающимся в масле, но постепенно заскучал и в респектабельном юридическом обществе, собиравшемся дома у тестя, и в своем бумагомарательном отделе.

Когда Танюше исполнилось три  года, терпение её отца  иссякло. Он втихаря завербовался в геолого-разведочную экспедицию, уволился с работы, а жену поставил в известность о своих деяниях за час до отхода поезда на Тюмень. Та ахнула, но Лёва ласково обнял супругу, потетешкал на руках дочь, объяснил, что не может больше чувствовать себя бездельником и нахлебником, обещал писать регулярно, слать денежные переводы с зарплаты —  и был таков.

В Тюмени Кашин на радостях  пропил своё выходное пособие, об этом стало известно начальнику экспедиции, и тот, недолго думая, немедленно уволил нового сотрудника: в походах соблюдался сухой закон. Лёва рванул в Томск к престарелым папе и маме. Начались встречи со старыми закадычными друзьями. Жизнь налаживалась, родительской пенсии с трудом, но всё же хватало на троих. В одной веселой компании свежего кавалера быстренько захомутала незамужняя Люся Сидоренкова, дочь сурового полковника службы безопасности. Через несколько месяцев она порадовала батю сообщением о глубокой беременности. Эффект был молниеносным: любовника взяли за шкирку, маленько потрясли и поставили перед выбором: или — или. Лёва перепугался вусмерть, написал Тоне покаянное письмо и умолял дать ему развод, обещая исправно выплачивать алименты. Её папа хотел было вчинить суровый иск зятьку, но дочь категорически воспротивилась  и решила: пусть катится на все четыре стороны. Развод был получен быстро и без взаимных претензий.

Люся надела свадебную фату и просторное платье, скрывавшее уже весьма солидный животик, и повела избранника в загс. Родившегося сына Лёва хотел назвать Ефимом в честь своего отца, но семейство Сидоренковых постановило наречь младенца Архипом. Кашина  определили на на бумажную работу в строительный офис. Он снова было дернулся наняться в экспедицию, но супруга об этом пронюхала и поднесла к носу мужа здоровенный кукиш. Её батя был занят своими делами и  не засек, что зять от скуки решил приторговывать антиквариатом сомнительного происхождения. Через некоторое время несостоявшегося бизнесмена  взяли с поличным на торговле краденым.  Делу об антиквариате дали  ход, разразился громкий скандал. Полковник спохватился слишком поздно и был с позором отправлен в отставку, а Лёвушку определили  в лагерь общего режима сроком на пять лет. Люся скоренько оформила развод и бывшим мужем больше не интересовалась.

Обо всем этом Антонине поведала бабушка Тани, Буся Исааковна, после суда над сыном и последовавшей за этим смерти  Ефима Израилевича приехавшая первый и последний раз навестить внучку Таню. Она оставила малышке на память старинный кулон из нефрита, бывшей невестке подарила жемчужное ожерелье (та его никогда в жизни не надела),  погостила несколько дней, вернулась в Томск и через год тоже умерла.

Антонина к этому времени уже вышла на работу, успешно справлялась с обязанностями юрисконсульта в адвокатской конторе отца и перенимала опыт. Андрей Иванович старел, слабел здоровьем и постепенно передал все важные дела своей разумной дочери, вернувшей себе  при разводе девичью фамилию и сохранившей таким образом имя фирмы.

Так что мама с дочкой жили не тужили, нужды ни в чем не испытывали. За фигуристой, симпатичной юристкой пытались ухаживать многие солидные мужики. Тоня была бы и не против снова выйти замуж, но дочка,  чем старше становилась, тем яснее показывала колючий, независимый характер. Навязывать и без того нервозной Тане чужого для нее человека мать считала недопустимым. Строптивое дитя все же удавалось всеми правдами и неправдами направлять в нужное русло. У девочки обнаружились великолепные математические способности. Она легко брала первые места на олимпиадах всех уровней и была всячески обласкана дирекцией спецшколы, по окончании которой без проблем поступила на физмат и практически сразу же выдвинулась в число лучших студенток курса.

3

Едва Тане исполнилось восемнадцать лет, мать всё же преподнесла ей сюрприз. Бездетный, дважды разведенный генеральный директор и владелец крупной транспортной фирмы Леонид Сергеевич Санин сделал Антонине Андреевне предложение.  Ей пришелся по душе серьезный, спокойный, надежный и какой-то очень «свой» мужик, и согласие на брак было дано. На первых порах они жили в квартире Тони. Дочка встретила материного супруга в штыки, но тот сумел постепенно добиться хотя бы нейтралитета в отношениях. Через полгода был готов особняк в тихом районе, для Тани оборудовали в боковом крыле спальню, кабинет для учебы и отдельную ванную комнату. Та пофыркала, поерепенилась, но на переезд всё же согласилась.

И вот теперь она, приходя с занятий, хватала на кухне какую-нибудь котлету или шницель (мать готовила сама, не признавая наемных кухарок), быстро сооружала бутерброд, наливала себе кофе и с подносом волоклась в личные апартаменты.

Тане было невмоготу ежедневно лицезреть семейную идиллию. Матушка именовала супруга Лёсиком, а он  звал дорогую жену Тосиком. Эти старые  придурки ( обоим было еще далеко до пятидесяти) ворковали между собой, аки голубки, подкладывали друг другу всякие вкусности, взаимно переживали за дела своих фирм и всем этим ужасно действовали непримиримой девице на нервы. Она взвинчивалась уже при одном виде мучнисто-белой, рыхлой физиономии отчима и его вечно потных подмышек (он принимал душ четыре раза в день и пользовался самыми лучшими дезодорантами, но пятна под рукавами рубашек и футболок всё равно появлялись и пахли соответственно). Мамане это всё было до лампочки, она сияла при виде своего Лёсика, водила на прогулки в парк,  растирала ему вечно болящую поясницу травяными снадобьями. Супруг отвечал ей тем же: с удовольствием  держал за пухлую ручку, трепал по несколько дряблой щечке с ямочками, приобнимал за пышные плечи или  почти исчезнувшую талию. Танька бесилась: ожирелые, кожа обвислая, на физиономиях морщины — а туда же! Любовь у них, видите ли!

Лёсик и Тосик на студентку не сильно обращали внимание, по выходным зазывали  к обеду. Часто пахло так вкусно, что вредина на время складывала оружие и лопала за обе щеки. К праздникам и на дни рождения и мать, и дочь получали весьма недешевые украшения, кстати,  выбранные с большим вкусом,  или наряды от известных заграничных фирм, удивительным образом приходившиеся впору.  Тоня лучилась от этих знаков внимания, а её ребенок небрежно цапал цацки и шмотки и  запихивал куда подальше. Дочь носила простые джемпера  и джинсы — ей очень шел этот стиль. Любимым украшением ко всем одежкам служил нефритовый кулон, когда-то подаренный покойной бабушкой Бусей.

4

Летом и на зимних каникулах Тане предлагались семейные поездки во Францию, Италию, Швейцарию, круизы по Средиземному морю и прочая туристическая роскошь. Прежде мама и дочка на пару валялись на пляжах Крыма, Кавказа, Болгарии, озирали Карпаты, катались по Золотому Кольцу и так далее. Но после Тониного фортеля с замужеством повзрослевший и нарастивший вредность ребенок категорически отказывался  от курортных удовольствий и впечатляющих  поездок. В итоге супруги отправлялись путешествовать вдвоем, а великовозрастное дитя уезжало к дедушке  и бабушке, жившим в дачном поселке возле села Кружалино  практически круглый год, после того как Андрей Иванович отошел от дел. Двухэтажный особняк был окружен раскидистым садом, дичавшим по мере старения хозяев.  Для внучки там было приволье. Она то бродила по полузаросшим тропинкам,  то валялась в гамаке с книгой, а то садилась на велик и отправлялась купаться  в речке Кружалке, названной так за своевольное русло, поворачивавшее то вправо, то влево. Весной  река показывала свой норов, разливалась широко и горделиво, словно надменная боярыня, но к середине лета усыхала и превращалась в смиренную, сморщенную старушку. Переплыть или перейти вброд скукожившееся русло было парой пустяков.

Таня, держа одежки над головой, перебиралась на другой берег. Обсохнув, натягивала шорты и футболку и шла на луг. Там мальчишки пасли коней.  Деревенские пацаны милостиво разрешали «городской» покататься на одной из смирных лошадок. Вот это было удовольствие! Романтическая натура с математическим уклоном немедленно воображала себя либо английской леди, либо русской княжной и и осторожно трюхала по травке, победоносно озирая окрестности! Замечтавшись, наездница нередко сваливалась на землю (седло и прочие детали в программе были не предусмотрены), но разве несколько царапин или синяков могли затмить золотистую радость солнечного ультрамарина и медовых ароматов разомлевшего полуденного разнотравья?! К началу учебного года студентка возвращалась в город с таким загаром, который сделал бы честь любым Мальдивам, Канарам или даже Сейшелам!

А потом опять начиналась вся та же тягомотина: лекции в окружении семидесяти девяти надоевших хуже горькой редьки пацанов, залитые дождями улицы, набиравшие черноты парки, занудные беседы и идиотские радости домашних…Все это сильно напоминало свалившееся на землю, но всё еще  медленно вращающееся колесо обозрения. Повторяемость событий и пейзажей наводила тоску похуже, чем Гримпенская трясина и торфяные топи Дартмура. Вместо собаки Баскервилей  по мокрой листве трусили брюзгливые и ворчливые пёсики разных мастей и калибров! И это было тоже скучно и однообразно!

5

Однажды  студентка последнего курса Татьяна Кашина в невеселом настроении возвращалась из универа. Домой идти не хотелось. Там мать со своим пузатым Лёсиком щебечет и чуть ли не из ложечки его кормит. Возле аптеки в сквере  девушка заметила рыжего, жалобно мяукающего котенка. Она подошла поближе и присела рядом с малышом. Тот вдруг просиял всей крошечной мордочкой и прыгнул Тане на руки, крепко вцепившись коготками в её жакет. Ни взрослой кошки, ни возможного хозяина поблизости не наблюдалось. Похоже, что этот кошачий ребенок был никому не нужен. Он дрожал всем тельцем от осеннего холода  и сырого ветра. Пришлось запихнуть сиротку  за пазуху под просторный свитер, воровато оглянувшись: а вдруг кто-то отнимет! Но претендентов  на рыжика было что-то не видно. Татьяна помчалась домой, там бегом засунула котенка под теплую воду, вымыла шампунем и завернула в махровое полотенце. Он перестал жаловаться на судьбу и блаженно притих, потом в кухне  с удовольствием вылакал из блюдца теплое молочко и быстренько слопал предложенную половину куриной фрикадельки. Пришедшая  из сада мать увидела пушистое создание, от полноты чувств завалившееся на спину и уморительно болтающее лапками. Она рассмеялась: «Ишь, как ваньку-то валяет! Умора!» Так у нового жильца появилось имя Ванька, а Таня обрела преданного дружка.

Теперь восходящая звезда математики лекции слушала несколько рассеянно, впрочем, всё равно улавливая основные моменты, в библиотеках допоздна не торчала,  а наоборот, после занятий мчалась домой на всех парах. Котенок всегда ждал студентку, сидя в прихожей, и стоило ей открыть дверь, моментально карабкался на плечо, урча от восторга. Теперь оба обедали на кухне, поскольку Ванька живо интересовался содержимым холодильника и громко требовал то котлету, то сметану — по настроению. Отказа ему не было ни в чем. Тосик и Лёсик в рыжике тоже души не чаяли, и Танька ревниво уволакивала вконец заласканное  создание к себе в спальню. Там большой ребенок забирался вместе с маленьким пушистым детёнышем в постель и жалобно мяукал на человечьем языке, повествуя о своей трудной и печальной одинокой жизни. Котик слова вполне понимал, подсовывался поближе и тыкался мягкой мордочкой в несчастное личико хозяйки, словно говорил: «Да ладно, брось скулить! У тебя есть я! Неужели тебе нужен еще кто-то?» Они вместе готовились к зачетам и экзаменам, слушали музыку (Ванька предпочитал Моцарта, а Танька — Дебюсси) или просто смотрели в окно на снег или  дождь.

Возле особняка был высажен сад с фруктовыми деревьями, ягодными кустами, цветочными клумбами и высоченной живой  изгородью вокруг (правда, для надежности в нее встроили металлическую ограду и замаскировали вечнозелеными кустарниками). Поздней осенью Таня несколько раз выносила котенка на свежий воздух, но тот брезгливо морщился, касаясь лапками влажной листвы, прыгал в сторону, заслышав шуршание, и через несколько минут плаксиво просился на руки. Зимой Ваньку выпустили на хрусткий снежок, но детеныш моментально замерз и сиганул обратно в прихожую. Он предпочитал наблюдать за явлениями природы из окна и, даже если дверь на улицу была открыта, дальше порога не продвигался.

Весной  всюду в доме растворили окна, чтобы выветрить зимнее зябкое настроение и впустить птичий перезвон и весёлый запах мокрой земли, сбросившей снежную шкурку. И тут котенок словно сошел с ума. То ли враз распоясавшееся солнце на него так повлияло, то ли первые  юные инстинкты забродили в крови, но Ванька взлетел на подоконник  и прыгнул с первого этажа на теплую младенческую травку. Дальше последовали прыжки и беготня по газонам и дорожкам. Танька с улыбкой наблюдала за не в меру расходившимся дружком.

Рыжик помчался вдоль живой изгороди, обнаружил под ней изрядную дыру, образовавшуюся за зиму, легко через нее пролез и оказался  с другой стороны забора, на чужой и незнакомой улице. Он не обращал внимания на отчаянные крики хозяйки: «Ванька! Ванечка! Верниииись! Ваняяяя….» — и мчался по нагретому асфальту прямо к синему небу в конце улицы. Пока девушка выскочила за ворота, обежала полквартала и очутилась напротив проклятой дырки, беглеца уже и след простыл. Всей семьей они  до темноты прочесывали окрестности, заглядывали в соседние  дворы и спрашивали про Ваньку, потом ходили по уже сумрачному парку, смотрели под кустами, в ямках и канавках — всё безрезультатно. Калитку и входную дверь оставили открытой. Таня всю ночь просидела у распахнутого настежь окна, чутко вслушиваясь в темноту и надеясь услышать знакомое мяуканье. Но только шум еще голых веток да скрип качавшейся под ветром калитки нарушали тишину…

Рассвело. Надо было продолжать поиски. Она решила изменить направление движения и пошла в сторону многоквартирных домов, сгрудившихся под горкой в конце той самой улицы, где исчез котенок. Там было грязно, воняло старым мусором и мочой. Таня заглядывала в каждый  темный подъезд и звала тихонько: «Ванечка… Ванечка…» В одном из них она заметила приоткрытую дверь, ведущую в подвал с отопительной системой. Трясясь от страха, девушка нашла на ощупь выключатель, подождала, пока загорится мутная лампочка, спустилась вниз по лестнице,  и вдруг прямо перед ее лицом, как-то странно, в воздухе, обнаружилось рыжее тельце. Даже при  плохом освещении было видно, что шерстка  покрыта запекшейся кровью.

Котенок был подвешен за шею на колючей проволоке к трубе парового отопления. Такая же проволока туго перетягивала лапки. Судорога страшного страдания застыла на прежде улыбчивой мордочке. Несчастный детеныш уже окоченел. Таня осторожно, словно боясь причинить боль погибшему другу, размотала проволоку, освободила шею и лапки. Потом взяла Ваню на руки и вышла на безлюдную улицу. На бесчеловечную улицу.  Где-то здесь обитали нелюди.

Девушка быстро стянула с себя свитер, завернула в него котенка, накинула куртку прямо на футболку, а свою страшную ношу спрятала под полу. Она добрела до своего дома, взяла в пристройке лопату и, стараясь ступать бесшумно, прокралась вглубь сада.  Кусты малины окружали крошечную полянку, размером в несколько раскрытых ладоней. Пожалуй, для Вани больше  и не надо. Лопата легко входила в размягченную влажную землю, и небольшая ямка становилась всё глубже. Несколько молодых побегов с растущей впритык юной ели легли на дно. На них Таня положила маленькое тельце. Свитер разматывать не стала. Видеть мертвого, покрытого ранами Ванечку было уже выше её сил. Земля комьями падала на её друга и постепенно полностью укрыла. Так. Теперь присыпать сверху прошлогодней листвой. Поправить примятые ветки на кустах. Никто не должен обнаружить могилку. Она вышла из малинника и вздрогнула: на дорожке стояла мама и плакала.

Тоня не расспрашивала о подробностях и не утешала дочь. Понимала, что это невозможно. Леонид Сергеевич встретил их в доме уже полностью одетый, взглянул в лица обеих и тоже не стал задавать вопросов. Просто разлил по толстым глиняным кружкам горячий чай и положил  в каждую сахар и лимон. Таня взяла кружку и пошла к себе. Мама и отчим остались в кухне. Всё-таки эти двое кое-что понимали в жизни.   Вечером дочь появилась в кухне, и они ужинали втроем. О Ванечке не было сказано ни слова. Каждый переживал горе по-своему. О том, чтобы снова взять маленького котенка, речь не заводили ни сразу, ни потом.   Это  Танька оценила очень высоко. Она стала еще более молчаливой и менее улыбчивой, чем прежде, но к ужину теперь выходила почти каждый вечер.

6

Приближалось получение диплома, а следом за этим — экзамены в аспирантуру. Мест было всего два, а претендентов — три. Танька, Мотя и Веня. Пацаны понимали, что однокурсница легко одержит на экзаменах верх, а, значит, одного из них вышибет из седла. Оба смотрели на талантливую конкурентку,  то как кролики на удава, то как злобные гоблины на луч света.

Уже почти выпускница Кашина бродила по университетскому парку и размышляла.

Поступление в аспирантуру ей было гарантировано, об этом говорили и профессора, и декан факультета.  В перспективе светило серьезное научное будущее с плавным переходом в докторантуру и профессуру. Следовало сиять от радости. Но тоска пёрла изо всех щелей со страшной силой.  Ничего не изменится. Дом — университет — библиотека — дом. Ужин с Лёсиком и Тосиком, обеды с ними же по выходным. Падчерица в последнее время стала относиться к Леониду Сергеевичу несколько спокойней и мягче, но сути это не меняло: отчим по-прежнему очень сильно ее раздражал, хотя из кожи вон лез, чтобы Таньку умилостивить. Воодушевленный некоторым потеплением отношений, он даже однажды брякнул: доча — и   потянулся погладить строптивое создание по голове. «Доча» взбрыкнула шеей, как дикая кобылица, и ускакала прочь.

В довершение всего Таньку в универе подловили родители Моти и Вени и стали ей тыкать  в руки пухлые конверты, шепотом сообщая о содержащихся в них суммах — весьма  солидных деньгах, надо сказать. Взамен они просили девушку якобы по семейным обстоятельствам перенести поступление в аспирантуру на следующий год, чтобы «не портить мальчикам будущее и не мешать их давней дружбе». Оказывается, между «давними друзья» дело дошло до драки. Каждый из них считал, что именно он и никто другой  достоин триумфального пути в науку, а второй — просто пустое место и обязан отойти в сторону. Поскольку словесные аргументы обоих не убедили, в ход пошли кулаки, и теперь пацаны с финделями на физиономиях сидели по домам и не ведали, как показаться с такими «украшениями» на предстоящем выпускном вечере.

Кашина поглядела на конверты и предложила  чете Мискиных, а также чете Шапкиных как можно скорее отойти на безопасное расстояние, поскольку у нее почти что желтый пояс карате, а терпение не беспредельно. Максимум через тридцать секунд оно может истощиться. Солидные папы-мамы покрепче прижали к грудям конверты,  продемонстрировали изрядную резвость и, прытью достигнув конца аллеи, уже оттуда громко обозвали Таньку хулиганкой. Вечером без пяти минут аспирантка долго прогуливалась по домашнему саду, постояла возле Ванькиной могилки, погладила распушившуюся молодую елочку… На следующий день она заявилась в комиссию по распределению. Председательша была уже на месте и удивленно взглянула на вошедшую студентку: «Таня, тебе чего? Иди в научный отдел, оформляй документы на поступление в аспирантуру!» От услышанного ответа у нее глаза на лоб полезли: лучшая студентка выпускного курса просила направить её как молодого специалиста на работу в сельскую школу. Она хочет преподавать  детям математику. Имеет на это право, согласно записи в дипломе. Тут поднялась целая буча. Примчались декан, проректор по научной работе, еще четыре профессора! Все начали водить хоровод вокруг Кашиной, предлагали ей съездить к морю по льготной путевке и отдохнуть, а то, мол, от постоянной учебы нервы у кого хочешь сдадут. Советовали подумать на досуге, посоветоваться с семьей и профильной кафедрой. Но они просто не понимали, с кем имеют дело. Любительница деревенской жизни приемами карате начальство стращать не стала, а коротко спросила: где надо подписать? И куда надо ехать?

Дома новоявленная сельская училка проинформировала старшее поколение о своем решении, не подлежащем обжалованию. Мать тяжко вздохнула и прокомментировала: «Чуяло мое сердце…» Потом после паузы продолжила: «Ну, ничего, деревня — не тайга дремучая… Там тоже люди живут…» Леонид Сергеевич немного подумал и предложил взять любую из трех машин, стоящих в гараже. На селе  без личного транспорта не с руки. Танька получила водительские  права еще на втором курсе, по совету матери, но за руль больше не садилась, ездила на троллейбусе по всем делам. Она представила себя на деревенской дороге в «Ленд Ровере» или «БМВ»  — одной из двух машин Лёсика — и хмыкнула. Материна ярко-красная «Мазда» была из той же серии. Но отчим был прав:  по деревне на троллейбусе не покатаешься. Мелькнула мысль: вот  мотоцикл  был бы в самый раз! Каким-то образом Танька это нечаянно произнесла вслух. Леонид Сергеевич одобрил идею,  а мать покачала головой: дурдом да и только!

На выпускной вечер Кашина не пошла: ей пацаны за время учебы надоели, пусть без нее гуляют. Явилась в главный корпус, забрала диплом и вкладыш с оценками, характеристику, выданную кафедрой, и направление на работу в село Жужкино. В названии будущего места жительства выделила его вторую половину: кино. Подумала: ну, ясно! Ладно, пожужжим и поглядим, что за кино… Прошлась по университетскому парку, издали заметила Мотю и Веню, те глянули на Таньку, как на психбольного, заразившегося чумой, и ускоренными темпами слиняли в боковую аллею.

7

Весь июль выпускница отводила душу в Кружалино под вопросительными взглядами бабушки и дедушки. Те пытались уразуметь, не поехала ли у внучки крыша вследствие интенсивных занятий математикой. Иначе чем можно объяснить отказ от аспирантуры и  блестящих перспектив? Но, зная девкин дурной характер, в душу не лезли, только питали усиленно и заботились о ней втройне. Вдоволь повалявшись в саду, наевшись ягод, наплававшись в речке и накатавшись на лошадках, Татьяна вернулась в город, чтобы готовиться к отъезду. Войдя в калитку, она застыла на месте: во дворе стоял опасно скалящийся зверюга-мотоцикл! К нему даже прикасаться было страшновато: а ну как палец оттяпает! Будущая владелица хищника осторожно погладила нагретый солнцем бок, потом седло. На порог вышел Леонид Сергеевич и наблюдал за сценой встречи. Вроде понравилась покупка  девочке… Вон как обхаживает приобретение…

На следующий день появилась здоровенная смурная инструкторша из фирмы отчима, коротко назвавшаяся Ольгой. Она по-хозяйски оседлала машину, усадила неоперившуюся мотоциклистку себе за спину и повезла на учебный полигон. Там сначала долго гоняла подопечную по всем вопросам теории вождения, осталась недовольна, велела всё дома повторять. Потом она заставила Таньку наматывать круги по здоровенной территории, так что та чуть не одурела. Эти процедуры повторялись изо дня в день. Уверившись, что ученица  уже отлично ориентируется в  знаках дорожного движения, хорошо держится в седле и управляет мотоциклом, Ольга выпустила её на тихую улицу, а через несколько дней дала добро на самостоятельную езду.

Приближался день отбытия в Жужкино. Тоня собирала ребенка, как в опасную экспедицию на Северный полюс или в пустыню Гоби. Гора шмоток: курток, свитеров, пуховиков, брючек, тёплых шаровар и всего такого прочего — становилась  всё выше. Танька устала бороться и пустила всю эту дичь на самотек. Было договорено, что дочка поедет на поезде с одним чемоданом, получит жилье, а потом туда машина из фирмы Лёсика доставит всё необходимое для жизни в деревне.  Наконец, дитя со всеми напутствиями, объятиями и объёмистой сумкой харчей на долгую пятичасовую дорогу было усажено в вагон. Состав тронулся. Татьяна Львовна Кашина впервые облегченно вздохнула и в течение всей поездки тренировалась в произношении скороговорочных фамилии, имени и отчества директора школы: Раиса Фроловна Кролева. При этом она от души жалела бедных деток и  педагогов, наверняка имевших хронический перелом языка  из-за каждодневных метаний между хитрыми «л» и «р». Хоть бы самой не запутаться и не обозвать директрису Алисой Кролевной  или Ларисой Хлоровной!

Путь от станции до школы занял четверть часа и прошел под монотонный репетиционный бубнёж: «Здравствуйте, Раиса Фроловна!» Наконец, Таня, оставив чемодан на попечение технички, постучала в дверь директорского кабинета, вошла и сказала: «Добрый день!» Сидевшая за столом усталая и не излучающая оптимизм тетка лет сорока пяти коротко сказала: «Садись! Давай документы!» Она полистала приложение к диплому, где красовались сплошные «отлично  с восклицательным знаком», характеристику со всеми возможными превосходными эпитетами и лаконично подвела  итог: «Чушь какая-то! Чего тебя к нам в деревню понесло? Чего в городе не сиделось?».

Таня восприняла вопросы как риторические и помалкивала. Директриса тяжко вздохнула — точь-в-точь, как маманя Тоня — и продолжила: «Значит, так! Раньше, чем через три года, отсюда уезжать и не мечтай! Назвалась груздем — полезай в кузов и работай! Жить будешь у бабы Лиды. Это недалеко от школы. У нее флигель во дворе свободный стоит, сын с семьей в райцентр перебрался. Она дорого за жилье не возьмет, а заплатишь чуть больше, так  и готовить тебе будет. Она аккуратная, ты не думай! Да, еще одно: ты меня просто Раиса зови, но на Вы. А то язык сломаешь. А я,  уж извини, к тебе на «ты» стану обращаться, если не в классе, конечно. Зеленая ты еще совсем.  Ладно… Помалу разберемся.» На том аудиенция завершилась.

Флигель бабы Лиды был чистеньким, но гулким и пустым. В коридоре стоял отопительный котел, от  него в три небольшие комнаты и кухоньку были проведены трубы. В наличии имелись крошечная кабинка для душа, умывальник и туалет. Таня, морально  готовая к «удобствам во дворе», обрадовалась такому милому обстоятельству. Хозяйка с гордостью сообщила, что сын всё делал своими руками, для семьи строил, но  пошел на повышение, и они все в райцентре теперь живут. Назвала цену за жилье, постоялица сразу согласилась. О готовке за дополнительную плату тоже легко сговорились. Лидия всё равно готовила для себя и мужа, Фёдора Макарыча,  так что труд был невелик: на одну тарелку больше наварить. Вот только мебели у неё не было, сын все с собой из флигеля увёз. Девушка заверила, что мебель ей привезут вместе с разными вещами. На первый случай  Макарыч поставил посреди одной из комнат раскладушку, постель тоже нашлась, и Татьяна проспала всю ночь беспробудно.

Три дня спустя напротив двора бабы Лиды остановился  огромный фургон, предназначенный для дальних грузоперевозок. Следом прибыл тяжеловесный «Ленд Ровер», и из него — ясное дело, а как же иначе? — выкатились Тосик и Лёсик. Они  с тревогой оглядели оставленное без надзора дитя и, увидев его вполне живым,  несколько успокоились. Водитель и двое рабочих откинули настил и первым делом выкатили звероподобный мотоцикл. За ним во флигель начали таскать мебель, тюки с одеждой, посудой и всякое такое прочее. Танька стояла красная, как ушедший в прошлое пионерский галстук, и разве что только не шипела от злости. Она в первый же вечер после поселения во флигеле продиктовала по мобильному список необходимого, в стиле минимализма и аскезы. Результат был, что называется, налицо!

Мать, как всегда, всё решила по-своему. Леонид Сергеевич обнаружил очень подходящий для хранения мотоцикла сарайчик, быстренько переговорил с хозяйкой и сунул ей «за аренду» пару крупных долларовых купюр. Баба Лида просияла, засуетилась, Макарыч  слазил в подпол за закусью. Порожний фургон укатил, а дорогих гостей провели в  залу да за стол усадили. Отчим пил  домашний квас на изюме, Антонина, поскольку за рулем не была, хлопнула водочки и не поморщилась, чем очень  приглянулась хозяевам. Дитя сидело над кружкой с квасом надутое, как воздушный шар на первомайской демонстрации. По  окончании трапезы оно получило подробные инструкции по обращению со встроенной в мотоцикл сигнализацией, пламенные призывы к  осмотрительности и наилучшие пожелания успехов в труде. Убедившись, что драгоценная крошка находится под надежным приглядом, экспедиция посещения уселась в «БМВ» и растворилась в ночи, а баба Лида поинтересовалась у квартирантки: «Ты что это папку и мамку так неласково встретила? Они вона как за тебя переживают!» Танька презрительно хмыкнула, и объяснила, что это не папка, а отчим. Макарыч покачал головой: «Вишь, молодец какой твой отчим! Родные отцы так о своих детях не всегда заботятся, как он о тебе! А ты глядишь, как сыч! Негоже! Грешно! А мать-то хоть родная? Не похожи вы совсем друг на друга.» Девица снова порозовела, но всё же сообщила, что мать родная. Лидия вздохнула: «Тоже хорошая женщина. Не заносится. Мы-то ей не ровня, а разговаривала со мной и с дедом очень уважительно. Ты, девка, брось это дело. Родителей любых почитать надо, а уж таких тебе на руках носить положено. Любят они тебя, это ж ясное дело. А ты выкрутасы выстраиваешь!»

Оба повернулись к жиличке спиной и ушли  к себе в дом. Татьяна поплелась во флигель. В голове  свербела мысль, что старики, пожалуй, правы. Родной папаня, как исчез из жизни дочки, так больше ни разу и не появился за без малого двадцать лет. Хорошо, что мама все дороги всегда забегала, а Таня горя не знала. А теперь вот Лёсик тоже заботится о ней, как о родной. А в ответ что он  имеет? Выпендрёж один! Стыдоба получается… Как там Макарыч сказал? Да, именно негоже….

8

Утром первого сентября училка Кашина покрутила в руках выписанные мамой по каталогу «строгие, но элегантные костюмы для учителей», повесила их обратно на плечики в шкаф, натянула светленькие джинсы в обтяжку, любимый голубой джемпер с вырезом мысиком, поверх нацепила подаренные Лёсиком оранжевые африканские бусы до пупа и в таком неотразимом наряде заявилась в школу. Одышливая краснолицая завуч Марьванна открыла было рот, но под взглядом шефини захлопнула. Нового педагога представили ученикам и оставили наедине с орущей и бесящейся кагалой. Татьяна подошла к столу, оценила уровень энтропии и буднично поинтересовалась, нет ли у кого случайно лишнего бутерброда, но чтобы обязательно с маслом.  Класс изумленно затих. Озабоченно оглядев не отягощенную жировыми отложениями фигуру учительницы и пожалев «городскую», прямо с утра оголодавшую, ребята дружно полезли в сумки за бутербродами. Раз хочет человек есть, значит, надо кормить. Математичка выбрала наугад один  ломоть хлеба, покрытый толстым слоем сливочного масла, кружки колбасы аккуратно сняла и вернула хозяину, огляделась, заметила в углу кем-то забытую старую газету и развернула на столе. Потом высоко подняла над  газетой хлеб, повернув его маслом вверх, и отпустила.

Ломоть кувырнулся в воздухе  и шлепнулся на поверхность намазанной стороной вниз. Класс взвыл, а дылда Лёнчик ехидно заметил: «Татьяна Львовна, газетка-то пыльная! Маслице теперь кушать вредно!» Та на него даже не глянула и повторила манипуляцию.  Снова тот же результат: масло смачно сдобрило серо-желтую бумагу. Тогда Танька ткнула испорченный бутерброд в руку Лёнчика и велела воспроизвести эксперимент. Он оторопел, но послушался. Опять маслом вниз. Через минуту половина класса окружила стол учительницы, а остальные наблюдали за процессом швыряния злосчастного ломтя. Проходившие по коридору Раиса и Марьванна услышали непонятный шум за дверью девятого класса и тихонько заглянули внутрь. Ученики с азартом бросали на стол кусок белого хлеба под хоккейные вопли болельщиков. Обе учительницы переглянулись, потом директриса осторожно прикрыла дверь и уволокла за собой жаждавшую вмешаться завучиху.

Через десять минут масло с хлеба почти полностью перекочевало на газету, а девятиклассники притихли и вопросительно глядели на учительницу, ожидая комментариев. Татьяна спокойно, без всяких формул, на пальцах, но  очень доходчиво объяснила девятиклассникам, почему бутерброд  падает маслом вниз. Народ ошеломленно молчал. Математичка, не меняя тона, так же по-простому изложила материал урока, задала домашнее задание и пообещала  в следующий раз доказать, что дважды два равняется пяти, но только,  если останется время после проверки заданного на дом и ответов у доски. Поэтому ответы должны быть точными и компактными.  Раздалось осторожное хихиканье, но быстро заглохло. Кто её знает, эту Татьяну Львовну… А вдруг и вправду возьмет и докажет…

К вечеру в продуктовом магазинчике сливочное масло шло нарасхват.  После этого улицы опустели. Жужкинцы ставили массовый эксперимент, а  чада сопровождали его многозначительными компетентными комментариями. На следующий день Танька шла в школу и едва успевала отвечать на уважительные пожелания доброго утра. В учительской пожилой историк вытащил из портфеля заранее заготовленный хлеб с маслом и смущенно попросил молодую коллегу рассказать, что к чему, а то из объяснений внука он толком ничего не понял. Через пять минут он сиял и благодарил дорогую Татьяну Львовну.

Девятый класс выучил уроки назубок. Кашина в оставшееся время от основной темы время немного поморочила ребятам голову шутливым доказательством невероятного результата, потом указала на подвох в расчетах и признала, что дважды два —  всё-таки четыре. Но тут же вбросила фразочку об искривлении пространства в неевклидовой геометрии. Это может быть дополнительной темой следующего занятия. Условия  те же: отличное знание основного материала.

И процесс пошел. Танька с удивлением обнаружила, что ей самой невероятно интересно открывать простые для нее математические истины своим ученикам и читать удивленное восхищение в их глазах. Раиса ходила и довольно хмыкала, Марьванна бухтела, педагогический коллектив в кулуарах обсуждал вольные наряды Кашиной, но директриса велела всем  девку не трогать и даже неинтеллигентно погрозила кулаком. К концу второй четверти пятерых отобранных Татьяной Львовной учеников послали на районную олимпиаду. Все пятеро разделили между собой призовые места и были отправлены уже на городское мероприятие. Там было посложнее, один занял третье место, остальные вошли в первую десятку. Председатель комиссии подчеркнул умение жужкинских школьников нестандартно мыслить.

Конечно, Тане работа давалась не так легко, как это казалось со стороны. Надо было себя брать за шкирку и часами сидеть за  рутинной проверкой контрольных. Часов ей накидали много: второй математик, семидесятилетняя бабуля Вера Алексеевна, увидев, что есть кому, наконец,  передать дело жизни, быстренько оформила долгожданную пенсию, оставив себе минимальное количество уроков. Так что Кашина с утра до ночи пропадала в школе, тетради проверяла поздно вечером и, лишь понукаемая гудением бабы Лиды, шла в постель и проваливалась в короткий сон. Зарплата была очень даже неплохая, но деньги тратить было особо и некуда. На новогодних каникулах она съездила домой и рада была видеть маму и отчима. Она даже позволила Леониду Сергеевичу себя коротко обнять. Танька впервые в своей жизни купила им подарки под елочку. Лёсик получил фирменную рубашку, а матушка — ожерелье из серых агатов. Себе самой она тоже сделала подарок и купила неплохие лыжи. Теперь по воскресеньям она совершала лыжные прогулки вокруг села, не решаясь углубляться в засыпанные снегом леса. До школы и до местных магазинчиков можно было легко дошагать пешком, поэтому мотоцикл пока стоял в сарайчике без дела.  Однажды ночью включилась  сигнализация. Кто-то явно интересовался машиной. Макарыч выскочил  с дробовиком, но застал только следы на снегу да сломанный засов на воротах. Он не стал проводить следствие, но на утро объявил  во всеуслышание, что, ежели кто сунется к мотоциклу, то получит заряд дроби прямо в…, и четырьмя буквами четко обозначил цель. Видимо, сообщение достигло адресата, и сирена больше не завывала.

Близился к концу Филипповский пост, Лидия с мужем говели, но для квартирантки по-прежнему готовили скоромное, поскольку она желания поститься не выказывала. В Святой Вечер они принарядились, сложили в затейливую корзинку разные яства (после Рождественской всенощной сельчане оставались в храме на совместную трапезу и разговлялись) и постучали во флигель к Татьяне: «Ну, ты идешь? Что ж не одета-то?»

Учительница удивилась: «Куда это?» Баба Лида ахнула: «Как это: куда? Да ты что, девка? Ты ж крестик вроде носишь! Сочельник  сегодня! Всенощная в  храме! Давай бегом собирайся, а то на службу опоздаем!».  Девушка залилась краской, потом смущенно объяснила, что её крестили маленькой, а бабушка Аня крестик велела не снимать, вот он всегда и при Тане. В храмах она бывала, но только на экскурсиях, когда с мамой по Золотому Кольцу ездила, или в других городах.  Там очень красиво. А на службах никогда не присутствовала.  И уже совсем тихо добавила, что её родной отец еврей. Макарыч отреагировал: «Дык хоть китаец или  эскимос! Какая разница! Сын Божий тоже еврей был! Ты другое лучше скажи: в Бога веруешь? В Отца, и Сына, и Святого Духа? Вот это главное!». Татьяна помолчала, потом ответила, что много думала над этим вопросом и пришла к выводу, что Бог есть, то есть, она в Бога верит. Старики  вздохнули и велели быстро одеваться, дальше в храме пусть сама решит, лежит у неё к Богу душа или нет. Макарыч вышел на свежий воздух, а Лидия объяснила, как одеться к праздничному богослужению.

В церкви уже горело множество свечей, пахло воском, ладаном,  еловыми ветками, украшавшими храм, а еще   свежеиспеченной сдобой, принесенной прихожанами для предстоящей  трапезы. Священник в  праздничном облачении ходил с кадилом, а все перед ним склоняли головы. Таня выполняла все указания бабы Лиды: писала записки о здравии родных, покупала свечи и ставила перед иконами, крестилась и кланялась вместе со всеми. Всё это было ново, странно и как-то очень радостно.  С некоторым удивлением она увидела  среди присутствующих и  Раису, и Марьванну, и многих других учителей. Ученики тоже были  здесь со своими семьями. Они стояли чинно и торжественно и совершенно не походили на школьных бузотеров и забияк. Родители, бабушки, дедушки, увидев Татьяну Львовну, ей кланялись издали, а те, кто поближе, подходили и поздравляли с Праздником. Народ всё прибывал. Мужчины были при галстуках, а женщины покрыли волосы нарядными светлыми шалями или косынками. Началась служба. Зазвучал голос чтеца, потом  высоким многоголосьем вступил хор. Тане казалось, что ей снится какой-то чудесный сон. Но баба Лида, стоя рядом, вполне реально  толкала  девушку в бок, чтобы та не забывала креститься и кланяться, когда следует.

Домой вернулись  под утро и улеглись спать. Уже в десять Татьяну разбудили смех и разговоры:  к старикам приехал сын с женой и тремя детьми, чтобы поздравить с Рождеством Христовым. Через полчаса все сидели за праздничным столом, и квартирантка, приглашенная к трапезе, чувствовала себя почему-то совсем не посторонней.

Наступило Крещение. Таню снова позвали в церковь, и ей было опять хорошо и радостно. Однажды  в будний день она шла мимо храма. Дверь была отворена. Внутри горели немногочисленные свечи. Несколько старушек перетирали церковную утварь, чистили подсвечники от следов воска. Они не обращали внимание на вошедшую и продолжали заниматься своим делом. Девушка стала тихонько ходить от иконе к иконе. Во время праздничных служб она не решилась этого сделать, поскольку люди стояли вплотную друг к другу, и не хотелось их беспокоить.

Татьяна подошла к иконе Иисуса Христа, потом  к Богородице. И Сын, и Мать смотрели на нее внимательно и немного грустно, как будто жалели. Она перекрестилась и поклонилась, как учила Лидия. Потом двинулась дальше и остановилась перед изображением очень старого человека  с крестом на груди и в длинной рясе, шедшего, казалось, прямо к Тане, опираясь на посох. На другой иконе он же стоял  коленями на большом камне и смотрел куда-то вдаль.  Наверное, это очень больно — вот так стоять! А если долго — так вообще невыносимо! Однажды в детстве мама поставила непослушную дочь за какую-то провинность в угол на коленки. Девочка выдержала ровно две минуты, потом решительно встала и заявила, что больше терпеть не может. Мама её простила и больше никогда не наказывала. Они научились как-то договариваться друг с другом.

«Серафимушка… Ты ему помолись, поклонись, доченька… Свечку поставь… А если какая беда или забота, так ты всё как есть расскажи. Он придет и поможет!» Одна из старушек стояла позади Тани и ласково смотрела то на неё, то на икону. «Бабушка, Вы меня простите, а что это за старичок?» Та удивилась: «Нешто не узнала? Это же святой преподобный Серафим, Саровский чудотворец!» «Бабушка, а почему он тут коленками на камне? Это же ужасно больно! А он старенький совсем!»  Старушка вздохнула: «Вишь, пожалела ты Серафимушку… Видно,  сердце у тебя доброе, девонька… А на камне том он тысячу дней и ночей простоял и всё просил: «Господи, помилуй!» За нас, грешных, просил, за весь белый свет страдал… А с Богом в душе всё возможно вытерпеть. Вот и он терпел. Вот, детка, возьми свечку и зажги. А милостыньку потом в ящик бросишь, сколько захочешь. И вот что: если есть кручина какая, то ты не медли, не тяни. Прямо вот здесь всё ему говори, как есть. А мы пойдем. Я позже приду, свечи погашу, да церковь закрою.» Она перекрестилась, поклонилась старичку на иконе и вышла вместе с другими  женщинами из храма.

Старец смотрел на Таню. Она оглянулась на Божию Матерь. Богородица чуть-чуть улыбалась, словно говорила: «Не бойся, дитя! Мы с тобой!»

Когда девушка вышла на улицу, старушка терпеливо сидела на лавочке возле выхода. «Ой, бабушка, миленькая, извините меня! Пожалуйста! Я Вас так долго ждать заставила! Вы, наверное, совсем замерзли! Ох, простите, простите!» Бабушка улыбнулась: «Ничего, доченька, не переживай! Для доброго дела времени не жалко! Лишь бы тебе Господь по молитвам Серафимушки помог! Да и не холодно сегодня! Весна уже скоро!  Пусть тебя Господь хранит!» — и исчезла в глубине храма.

9

Весна действительно через неделю наступила. Враз повсюду заголосили птицы, оживились почки на деревьях.  На околице синие стрелы пролесок  дружно пробивали снежную корку. Солнечные лучи прожигали дырки в сугробах, постепенно оставляя от них лишь черный кружевной нагар. Начались первые, но  очень громкие кошачьи свадьбы.  Таня ходила среди всей этой веселой и звонкой  кутерьмы  и с удивлением обнаруживала, как в её собственной душе быстро и  бесследно исчезает слежавшийся,  заскорузлый, как высохшая коровья лепешка, давний и, казалось, неизбывный ужас. Мерзкая улыбка Грина, страшная смерть Ванечки, глухая тоска, невыносимая монотонность существования, ежедневное созерцание чужой любви и отсутствие своей, навсегда исчезнувший папа — всё это слепилось в плотный комок, а потом растаяло,  как снежок, попавший  в сверкающую мартовскую лужу!

Мама и Леонид навестили дитя и нашли, что оно повеселело и даже несколько прибавило в весе. И немудрено! У бабы Лиды не забалуешь! Сунет под нос тарелку какой-нибудь вкуснотищи — и попробуй оставить хоть капельку! Сразу начиналось ворчание и причитание: мол, готовила, старалась, а все равно не угодила! Приходилось все до капельки подчищать. Кроме того, в рабочую сумку учительницы Кашиной укладывались килограммовые бутерброды. Их тоже требовалось съедать  до крошки, а выбросить в мусор излишки у Тани рука не поднималась. Лёсик притарабанил в подарок хозяйке разные кухонные электроприборы: тостер, миксер, блендер, электрокофеварку и кофемолку (с парой килограммов отличного кофе в придачу), электрочайник-автомат, а Тося показала, как ими пользоваться. Старики были просто на седьмом небе, а квартирантку принялись кормить с удвоенным усердием!

Танька решила, что и впрямь растолстела, и решила сгонять вес. Она съездила в райцентр, купила там вполне приличный велосипед и гоняла по подсохшим улицам и околице. Заодно и мотоцикл был извлечен из сарайчика. Появление училки верхом на первоклассном «БМВ», как будто взятом из крутого боевика, произвело фурор как среди учеников, так и в кругу педагогов.  А некоторых особо отличившихся  математичка в качестве поощрения усаживала на заднее сидении и катала  вокруг школы. Она даже Марьванну, страдавшую радикулитом и отложением солей,   несколько раз  на малой скорости подвозила из школы домой, и завучиха теперь на кашинские изыски в области джинсов и свитеров взирала с доброй материнской улыбкой.

Начался великий пост. Старики предложили Татьяне поститься вместе с ними, и та согласилась. Но порции постной грибной похлебки были ничуть не меньше, чем  скоромного борща с мясом, а постные жареные пироги с капустой таяли во рту так же, как и сдобные плюшки на сплошной седмице. Макарыч представил девушку местному священнику, отцу Арсению.  Тот долго и  обстоятельно беседовал с новой прихожанкой. В одно из воскресений, незадолго до Благовещения, Таня впервые исповедалась и причастилась.

Когда земля  хорошо подсохла, Кашина решила восстановить изрядно подзабытые навыки карате. Улучив момент, когда хозяева ушли по своим делам, она достала с верхней полки шкафа костюмчик, в котором прежде  ходила на тренировки, вышла во двор, за сарайчик,  и начала там сигать, пытаясь вернуть былую прыгучесть и сноровку. За этим занятием Танька и была застукана вернувшимися домой стариками. Они жалостливо вздохнули: мол, опять у девки что-то идет сикось-накось… Лидия переглянулась с мужем и изрекла авторитетно: «Замуж тебе надо, милая! Замуж!» Макарыч возразил: «Да где тут у нас жениха взять! Холостых, почитай, всего трое: дед Емельян, Васька-алкоголик да Пашка-инвалид!» Тут он почему-то запнулся и обменялся с супругой взглядами, значение которых училка не поняла. Баба Лида махнула рукой и ушла в дом, за ней последовал дед, а каратистка вновь принялась за упражнения.

10

Миновала Пасха Господня. Май плескался  и летал по садам, катя  нежные кремовые волны вишневого и яблоневого цветения и распластываясь крыльями пахучих черемух. Таня взялась  помогать дедке  и бабке в саду и огороде, и те обучали её, неграмотную, премудростям сельского хозяйства. В школе начались четвертные и годовые контрольные, шла подготовка к выпускным экзаменам. В общем, некогда было даже в гору глянуть. Но всё-таки иногда на выходные удавалось  покататься на велике по молодым лугам и  лесам, красовавшимся в новых ярких салатных одежках.

Однажды Таня шла к просторной поляне по лесной тропинке, петлявшей между кустов, и вела велосипед рядом. Она уже почти вышла на открытое пространство, как вдруг послышался звук конских копыт. На поляну откуда-то сбоку выехал всадник на черном коне. Седок был виден только со спины: могучее туловище с широченными плечами, мощные руки, уверенно державшие поводья. На затылке были перехвачены резинкой в хвост светлые, курчавые и довольно длинные волосы. Наблюдательница тихонько хихикнула: не то Илья Муромец, не то Добрыня Никитич. Алеша Попович не подходит, он, кажется, был брюнетом. Вот только в седле богатырь держался как-то странно: качался то влево, то вправо и почти не работал ногами, сидя на лошади. Танька перепугалась: пьяный, что ли — и  решила повременить с выходом из кустов.

Между тем Илья или Добрыня остановил коня и стал  медленно, неуклюже с него сползать. Спустившись на землю, он сделал несколько шагов, и девушка поняла: нет, не пьян. Просто инвалид. Походка была мучительно напряженной и неуверенной. Неожиданно парень развернулся, так что стали видны его молодое, широкое лицо и зачесанные назад волосы над высоким лбом, и подошел чуть ли не вплотную к кустам, где притаилась Таня. Он остановился и негромко сказал: «Ну, хватит прятаться! Кто там есть — выходи!» На свет божий показалась стройная,  рыжеволосая девица с голубыми глазами, одетая в ярко-синюю рубаху свободного покроя и обрезанные ниже колен джинсы. Правой рукой она придерживала за руль велосипед  и настороженно-вопросительно  глядела на говорившего. Богатырь рассматривал незнакомку с весёлым удовольствием, потом протянул навстречу крепкую ладонь и представился:  «Павел Белов. Местный инвалид». Девушка ответила на рукопожатие и назвала себя: «Татьяна Кашина, местная  учительница». Собеседник изумился: «Татьяна Львовна, что ли? Учитель математики? Мне сын соседей, Славка, все уши прожужжал про Вас. То бутерброд маслом вниз, то кривое пространство, то мотоцикл клёвый! Так что, видите, я всё про Вас знаю!»

Танькина быстрая соображалка уже давно просчитала, что перед ней тот самый третий холостяк на селе, Пашка-инвалид,  на упоминании о котором споткнулся в своей речи Макарыч. Ну-ну… Вслух она произнесла: «А я вот о Вас ничего не знаю». Павел ухмыльнулся: «А что обо мне знать-то? Вы ведь сами только что изволили всё пронаблюдать!» Но не на ту напал. Математики предпочитают как можно больше известных величин в уравнении и  поменьше неизвестных. Поэтому вопрос был задан в лоб: «У Вас, что, детский церебральный паралич? У нас одна девчонка училась с таким диагнозом, на курс старше. Ходила плохо,  с костылями, но соображала куда как лучше быстро бегающих!» Белов усмехнулся уже намного мягче: «Нет, Таня… Ох, можно без отчества? Так вот, то, что Вы видите — это последствия травмы. До двадцати лет я был здоров, как бык.» Снова последовал уточняющий вопрос: «В воду неудачно нырнули? Головой о дно?» Парень рассмеялся: «Вы, я вижу, крупный специалист по травмам! Нет, с головой у меня всё в порядке! Если не скучно и не торопитесь, могу рассказать свою историю… Вот только Мирона отпущу пастись…» Он вытащил из чересседельной сумки высокий складной стульчик, снял прикрепленные с другой стороны седла костыли и, опираясь на них, уселся. Потом, как фокусник, достал из той же сумки небольшую квадратную подстилку и ловким движением распластал на траве: «Соблаговолите присесть, мадемуазель!»

Павел подождал, пока девушка устроится, и начал рассказывать: «Я в архитектурно-строительном учился. Нас на третьем курсе послали на стройку практику проходить. А там в первый же день прораб полез на «леса» и мне велел за ним следовать. Фокус в том, что я высоты боюсь. Когда я в четвертый класс перешел, мы с родителями на Кавказ поехали. Однажды решили на фуникулере покататься. Интересно же. Но что-то заело в барабане, через который канат проходит, и мы несколько часов провисели над пропастью, пока аварийка не приехала и поломку не устранила. Никто не пострадал, но с тех пор не могу с высоты вниз смотреть, сразу все перед глазами плывет и кружится. Врачи говорят, на нервной почве. Короче, на «леса» я полез, постеснялся признаться в своем страхе. Между вторым и третьим этажом площадка была, и меня оттуда так потянуло вниз глянуть, что я не удержался и посмотрел… Ну, сразу всё завертелось перед глазами, я руками замахал, спиной на горизонтальную доску, предохраняющую от падения, начал валиться, а она моего  стокилограммового веса не выдержала и треснула пополам. Я вниз на асфальт спиной брякнулся. Три поясничных позвонка сломал и спинной мозг повредил, ноги сразу повисли, как тряпки,  и чувствительность потеряли. Руку тоже сломал, но она быстро срослась. А вот ходить я совсем не мог. Три операции сделали, но без толку. Мне инвалидную коляску выписали, я с помощью рук  в нее с кровати пересаживался и дальше катил уже по двору нашему. А потом меня отец в Болгарию два года подряд летом возил. Там костоправ один есть, вот он меня худо-бедно на ноги поставил и на костылях передвигаться научил. Архитектурный я заочно закончил. Отец меня машине да на коляске на экзамены доставлял. Я учился, как зверь, боялся, что мне, как инвалиду, поблажки делать будут. Так что я свой красный диплом честно заработал. Но архитектор на костылях никому не нужен, вот в чем штука. Я во всех резюме о своей проблеме честно пишу. А в ответ вежливые отказы и пожелания успехов получаю. Сейчас на менеджера заочно учусь. Может, хоть так на что-то сгожусь. Ещё я в технике соображаю, всякие железки людям чиню, косилки там или другие машины, чтобы без дела не сидеть. Вот такие дела, Татьяна Львовна… А Вас, если не секрет, каким-таким макаром к нам занесло? Романтики вроде давно перевелись, а прагматику здесь тоже узреть трудно!» Татьяна ответила коротко и, пожалуй, слишком сухо: «На свежий воздух потянуло».

Белов кивнул, с помощью костылей встал со стульчика, свистнул и позвал коня: «Мирон, давай сюда, нам пора!» Девушка тоже поднялась, сложила коврик и протянула парню. Тот всё сложил в сумку, прикрепил  костыли, потом подтянулся на руках и одним движением оказался в седле. Уже сверху он спросил на Таню: «Не боитесь одна  по лесам бродить?  У нас в селе придурков вроде не водится, но чужие иногда захаживают. Кто их знает, что у них в головах…» Ответ снова был лаконичным и даже с надменной ноткой в тоне: «У меня разряд по карате. Справлюсь, если что». Павел снова кивнул, пожелал успехов и ускакал.

Училка Кашина тоже уселась на велосипед и покатила домой. Она была ужасно недовольна собой. Получалось, что человек, попавший в ужасную жизненную катастрофу,  душу, можно сказать, открыл — и  что взамен получил? Фигу с маслом! Тоже мне, королева Марго! Знаменитость уездная! Тьфу! Правильно бабушка Аня  о внучке говорит: дурной характер у девки!

Через пару дней проштрафившаяся девица решила съездить на ту самую поляну, но никого на ней или поблизости не обнаружила. Хромой богатырь не появился  ни на следующий день, ни еще два дня спустя. Обиделся!  Конечно!  И правильно сделал! Зачем ему снова с такой стервой и дурой встречаться! Танька чуть не плакала.

11

Придя в воскресенье на литургию, она как раз ставила свечи к иконам и вдруг неожиданно буквально наткнулась на Павла, сидящего в инвалидной коляске перед высоким подсвечником. Он тоже увидел учительницу и вежливо к ней обратился: «Татьяна Львовна, будьте добры, поставьте мою свечу, а то я не дотянусь, а вставать без костылей несподручно». Та выполнила просьбу, потом присела, так что их лица оказались на одном уровне, и тихонько произнесла: «Паша, ты извини меня, пожалуйста, за тот раз, на поляне! Я не знаю, что на меня нашло. Мне очень неудобно. Прости!» Белов усмехнулся: «Ладно, проехали. Пристрелка прошла не на высшем уровне. Всё бывает. А тебе это здорово идет!» Он кивнул на голубенький, воистину скромный платочек, великолепно оттенявший рыжие волосы и голубые глаза собеседницы. Тут началась служба,  и разговор прекратился.

После литургии Паша сидел возле ограды и наблюдал за выходящими из церкви прихожанами. Увидев девушку, он помахал ей рукой и жестом показал в сторону улицы. Белов передвигался на коляске, вращая колеса руками, а Таня молча шла рядом. Чуть погодя, она спросила: «А ты  Мирона теперь на какой-то другой поляне пасешь? Я там несколько раз проезжала, но тебя не видела». Архитектор быстро повернул лицо в сторону говорившей, и что-то молниеносно промелькнуло в его взгляде, а спутница смутилась и покраснела. Потом он вздохнул: «Жаль, что ты на лошади  ездить не умеешь. Могли бы на пару покататься, вдвоем ведь веселее…» Учительница удивилась: «Как это не умею? Очень даже умею! Я прежде у бабушки с дедушкой в дачном поселке все лето проводила, там речка Кружалка,  а на другом берегу пацаны табун пасли и мне покататься разрешали. Правда, без седла. Вот седлать коней я не умею, это точно». Белов оживился: «Отлично! Давай послезавтра в шесть вечера приходи на околицу, знаешь, туда, где старые бревна кучей свалены! Я Майку с собой приведу. Подышим свежим воздухом. Лады?»  Татьяна несколько растерянно кивнула, а Павел лихо оттолкнулся и покатил прочь.

Кашина шла и ломала голову над предстоящей странной встречей. Если Пашка назначил ей свидание, то зачем он собирается какую-то Майку с собой приводить? Может, это младшая сестра? Или, может, у него дочка есть? Да нет, Макарыч говорил: холостяк. А вдруг это его девушка? И тогда это никакое не свидание, а просто дружеская совместная прогулка. Тут училка поймала себя на том, что ей очень хочется прийти именно на свидание, а не на дышание свежим воздухом, как сформулировал архитектор, и покачала головой: совсем с ума сошла, что ли?..

Строго в назначенное время и ни минутой раньше девица появилась возле кучи бревен. Кавалер уже был там и восседал на коне. Никаких человеческих особей вблизи не наблюдалось. Рядом с Мироном стояла рыжая оседланная кобыла со шкодливой физиономией и ухмылялась в сторону Таньки.  Пашка поздоровался и похлопал ладонью по седлу: «Ну,  вот тебе транспорт для прогулки! Давай, садись и осваивайся!» Кашина осторожно  взобралась на кобылу и спросила: «А эта девушка не пришла еще?» Белов изумился: «Какая еще девушка?»  — «А ты говорил, что Майку с собой приведешь!» В ответ раздался хохот. Отсмеявшись, парень потрепал «транспорт» по холке и церемонно произнес: «Майя, позволь тебе представить Татьяну Львовну Кашину — математического и педагогического гения всех времен и народов!» Майка мотнула головой и нетерпеливо переступила ногами: мол, чего стоим-то? Мирон тоже слегка подался вперед,  иронически косясь на всадницу. Та прыснула, покраснела и тут же себя за это мысленно отругала. Нечего краснеть без конца! На юную гимназистку не тянешь, голубушка!

Павел пояснил: «Мне родители сначала Майку купили, чтобы я по окрестностям ездить мог. Но что-то мы с ней не сошлись характерами. А Мирон — мужик солидный, положительный, точь-в-точь, как я! Он меня отлично понимает. А вы с этой девушкой одной масти, так что разберетесь!»

С тех пор они стали вместе кататься по вечерам. Темнело поздно, так что времени  для разговоров хватало. Когда от заходящего за поля солнца  оставалось только медно-рыжее темя над горизонтом, всадники возвращались в село,  чинно доезжали до Таниных ворот, договаривались  о следующей встрече и, очень вежливо попрощавшись, расставались. Девица всё гадала: на кого больше похож её новый знакомец: на Добрыню или на Илью.  Конь вороной — значит, на Муромца! Хотя при чем тут конь? Да и староват был богатырь по центру картины. Добрыня вроде помоложе…

12

Однажды училка неожиданно рано освободилась в школе. Свидание на это день не было запланировано. А почему бы не прокатиться на велике? Погода-то золотая… Тепло, солнечно, тихо… За околицей вообще стояла благодать. Густой неподвижный воздух, казалось, можно было черпать ложками. Не шевелилась ни одна травинка. Монотонно гудели шмели, ввинчиваясь  до упора в доверчиво открытые лона цветков. Допавшись до неги,  охальники медленно двигали мохнатыми, серебристо-полосатыми гузками. Нестройно и нервно стрекотали кузнечики. Какая-то птаха затевала звонко, уходила голосом в запредельную высоту, а потом, словно испугавшись собственной смелости, вдруг обрывала пение.

Татьяна  беззаботно крутила педали и ехала в сторону солнца,  очень медленно спускавшегося по зеленоватому небу к темной полосе на горизонте. К пяти вечера велосипедистка незаметно для себя оказалась очень далеко от села. Полоса на западе почернела и стала разрастаться. Глухо, но угрожающе хохотнул гром. Надо было срочно разворачиваться и удирать домой. Кашина надавила на педали  и помчалась по проселкам. Она решила сократить путь, свернула на достаточно просторную для проезда тропинку и ехала между стоящих высокой волной трав,  не сбавляя скорости. Почти в конце тропы, перед выездом на асфальтированную дорогу, вдруг раздался хлопок, велосипед дернулся и завалился на бок. Таня бахнулась на землю. Удар пришелся на правую коленку, и та немедленно отозвалась дикой болью. Потребовалось несколько минут, чтобы прийти в себя и понять, что произошло. На пути торчала довольно острая коряга, невесть как здесь очутившаяся.  Она пробила переднюю шину. Значит, велосипед придется  вести, ехать на нем уже не получится. Коленка на глазах раздувалась и превращалась в синий шар. Таня попробовала встать, но  тут же заорала и снова опустилась на землю. Между тем, туча приближалась. Поднялся и окреп резкий и неприятный ветер. М-да… Кино… Жуж-кино.. Но до Жужкина еще километров пять-шесть, как минимум. Это даже если на велике, то еще чесать и  чесать. А с шаровидной коленкой пёхом далеко не уйдешь. Можно, конечно, и в поле было бы ночевать, лето ведь. Но гроза… Здесь молнии бьют в поля густо. Надо  выбираться  на дорогу, может, какая-то машина будет ехать, или хотя бы велосипедист.

Таня попробовала оттолкнуться и встать, но кинжальная боль моментально ударила в колено. Придется терпеть. Она перекрестилась, подняла глаза к разбушевавшемуся лилово-черному  небу и куда-то за тучи сказала: «Господи, помоги!». Потом снова взглянула вверх и уже совсем жалобно проговорила: «Пресвятая Богородица, спаси меня, пожалуйста!»

Гроза подкатывалась всё ближе. Девушке удалось поднять лежавший велосипед и, опираясь на него, встать на ноги. Сцепив зубы, она сделала первый шаг, потом еще один… Ей казалось, что боль в коленке сверкает, как молния в небе. Всё же удалось дохромать до асфальта и пройти еще пару метров в сторону села. Остановилась. Подышала. Еще два метра. Гром шарахнул уже почти над головой. Может, лечь на дорогу и ждать, пока пройдет гроза?

И тут ей почудился отдаленный топот копыт. Да нет, показалось… Или вправду кто-то скачет? Она даже оглянуться не могла. Нога не давала развернуться. Топот нарастал. Кто-то мчался на коне во всю прыть! Пока Таня всё же пыталась  поворотиться и посмотреть, что там за спиной, прямо рядом с ней раздалось громкое ржание, и в плечо ей  ткнулась ироническая физиономия Мирона. На нём, естественно, восседал Пашка. Он глянул сверху вниз и удивился: «Ну, ты и нашла время для прогулки! Мы с Мироном тоже, правда, недооценили обстановку и загулялись!» Потом посмотрел более внимательно и испуганно спросил: «Таня, что стряслось?» Та сквозь зубы  с трудом сказала: «Шину коряга пробила, я упала и повредила коленку! Можешь, когда приедешь в село, кого-то на помощь прислать? Я, кажется, дальше идти не смогу.»

Белов сполз с коня, увидел шар вместо коленки и охнул: «Ну, ничего себе!» Помолчал и через несколько секунд скомандовал: «Велосипед брось здесь! Кому он сдался! Завтра на машине приеду, заберу  и починю!» Таня перебила его: «Ты что, водишь машину? Так, может, ты меня потом заберешь? Ну, когда домой приедешь? А я тут посижу пока…»  Пашка  покачал головой: «Гроза идет. Здесь нельзя сидеть. Плохое место. Молнии часто сюда бьют. На Мироне сейчас вдвоем поедем. Он мужик крепкий, довезет…Только как же ты на него с такой ногой залезешь? Ага, сейчас… Организуем…» Он попросил друга: «Мирон, слушай, надо помочь… Ты же видишь, какая беда случилась… Давай,  опустись на колени… Пожалуйста…»   — и потянул поводья вниз. Таня  тоже сказала: «Мироша, миленький, выручай!» Тот, видимо, дотумкав, что от него хотят, медленно опустился на колени. Таня села сначала боком, потом перекинула левую ногу через спину коня на другую сторону и уселась верхом. Мирон поднялся и вопросительно взглянул на хозяина. Павел долго приноравливался,  наконец, уцепился за поводья и с трудом, подтягиваясь на руках, уселся позади Тани, существенно подвинув её вперед.  Они тронулись. Надо было спешить. Било уже совсем близко и серёзно. Упали первые капли дождя. Конь, чуя опасность, перешел на галоп. Девушка боялась, что вылетит вперед, через голову Мирона, но могучие  мужские руки, державшие натянутые поводья, крепко сжали её с боков, словно каркасом окружили.

Танина спина и всё, что ниже, оказались плотно прижатыми к богатырской груди, животу и к… Ну, в общем, ко всему… Училка Кашина строго сказала себе: «На войне, как на войне! Сиди и не выпендривайся!» —  и немедленно ощутила себя раненым бойцом, которого вывозят из-под обстрела. Обстрел, между тем, нарастал. Молнии шарахали в поля по обеим сторонам дороги. Ставшее бурым, с болотным оттенком,  небо пузырилось, слоилось  и  почти без передышки вываливало на землю огромные кипы грома. Дождь лупил уже в полную силу. Холодные капли жалили несчастную коленку, и от этого она болела еще сильнее. Таня решила, что под дождем слёз не будет видно, тем более, если командир сидит сзади,  и решила немного поплакать. Но Пашкин голос сказал прямо в ухо: «Танька, не реви! Прорвемся!» По непостижимой женской логике  тихие слезы перешли в громкий плач.  Но тут богатырь ткнулся лбом в мокрую рыжую гриву  страдающей героини и начал шумно дышать ей в шею,  так что тепло прошло даже через волосы. Раненый боец замер и от удивления перестал реветь.

13

Они мчались сквозь ливень. Самый опасный, открытый всем грозам участок пути остался позади. Теперь дорога петляла меж небольших холмов, покрытых кустарниками и невысокими деревьями. Мирон отлично знал дорогу и не нуждался в понукании и командах. Впереди  сквозь водяную завесу замаячило Жужкино. Конечно же, как только всадники — двое, а лошадь одна! — влетели  в село, дождь немедленно прекратился. Гроза неслась дальше, не сбавляя темпа. Первые нежные звёздочки, выглянувшие на востоке, поспешно прятались в сиреневое марево горизонта, завидев неотвратимо приближающегося, разъяренного, рыкающего зверя со вздыбленной черной шерстью, с которой сыпались электрические разряды.

Конь замедлил бег и повернул к реке. «Устал, пить хочет…» —  снова прямо в ухо пояснил Пашка. Они ехали теперь не спеша и  постепенно приходили в себя после бешеной скачки под молниями. Умиротворенное золотисто-зеленое небо осторожно вливало в остановившийся воздух прозрачные чайные  сумерки. Синяя шкурка реки  начинала серебриться. Цыганская серьга месяца уже была вдета в мочку розоватого атласного облака.

Мирон подошел к воде и стал жадно пить. Таня почувствовала, как затекли спина и мышцы бедер, и спросила: «Нельзя ли мне на пару минут сойти на землю? Коленка чуть-чуть притихла. А ноги совсем занемели, сил нет терпеть…»

Павел перестал дышать ей в затылок, отодвинулся назад и соскользнул вниз. Танькиной спине сразу стало холодно, одиноко  и грустно.  Богатырь стоял, широко поставив ноги,  и глядел на нее снизу вверх. От дождя и скачки обычно аккуратно стянутые резинкой на затылке, светлые, курчавые волосы рассыпались по плечам. Теперь это был никакой не Добрыня, а древний викинг с бронзовым лицом и горящими странным серо-голубым светом глазами. Мокрая, выбившаяся из штанов и распахнутая на груди серая рубаха в лунном свете поблескивала, словно кольчуга…

Мирон напился, но категорически отказался ложиться на холодный, сырой песок. Командир попытался спустить раненого бойца вниз, на землю, с помощью костылей, потом решил помочь лично… Потом… Потом обнаружилось, что Таня стоит на одной ноге, прислонившись спиной к теплому боку Мирона, а пострадавшая нога как-то очень удобно устроилась на левом бедре викинга. Его огромное тело без малейшего зазора было прижато к узкому и упругому туловищу героини, но кольцо могучих рук старалось не останавливаться на достигнутом и  неуклонно сужалось вокруг талии. А что же сама героиня? Конечно же, она обнимала героя и целовалась с ним так, что у обоих было темно в глазах. А, может, просто месяц деликатно ушел за  облако…А  потом… А потом…

Потом кольцо рук внезапно разжалось. Белов отстранился, оступился, чуть не упал, но все же удержался на своих нетвердых ногах. Глаза горели бешеным серым пламенем, но зазвучавший голос был холодным и острым, как сталактит в карстовой пещере: «Таня… Мы заехали не туда. Самое время остановиться, пока не поздно. Посмотри на себя. Ты очень красивая, умная, талантливая девушка. Твоя коленка заживет через неделю, максимум,через две.  И ты снова будешь  бегать, ездить на велосипеде и делать всё то, что положено нормальным здоровым людям. Теперь посмотри на меня. Я даже с коня тебя толком не сумел снять. Неравенство между нами, Таня… Ты ведь  математик… В уравнении обе стороны должны быть равны. На то оно и уравнение. А я инвалидом был, есть и буду. Калека , который повиснет на тебе стокилограммовым грузом. Ничего не изменится ни сейчас, ни потом. А, впрочем, изменится. Ты начнешь изнывать от постоянного присутствия в твоей жизни неуклюжего, ни к чему не пригодного мужика. Я не хочу для тебя такой судьбы. Ты… Ты заслуживаешь лучшей… И неравенства я тоже не хочу. Это не жизнь тогда. Так что выбрось всю нашу историю из головы. Однажды устроишь  свою личную жизнь. Всё будет хорошо. Поверь, я желаю тебе счастья. От всего сердца. Поэтому мы должны остановиться. Прости.»

Татьяна закаменела. Наверное, если  бы конь отошел, она так и осталась бы стоять на одной ноге, как танцовщица в сказке об оловянном солдатике. Но её солдат — нет,  командир!, нет, викинг!— только что объяснил, что она ему не нужна. Он, конечно, говорил совсем другое, но  женская логика твердо знала, как оно есть на самом деле! О, дайте очаг, в котором можно немедленно сгореть! Но очага  в окрестностях не наблюдалось, а до все еще сверкавших на востоке молний было так же далеко, как до счастья.

Танцовщица опустила вторую ногу на песок и очень официальным тоном произнесла: «Отойди в сторону, пожалуйста! Дай пройти!» —  хотя никаких препятствий к движению не было. Она гордо подняла голову, сделала шаг вперед и тут же упала. Павел вздохнул,  одной рукой ухватился за костыль, второй взял Таньку за шкирку и потащил на относительно сухое место. Потом взял Мирона  под уздцы,  долго убалтывал, кормил остатками размокшего в кармане хлеба и сахара и всё же упросил опуститься на колени, после чего пристроил девицу, словно пленницу половецкого хана, поперек лошадиной спины, поднял коня и подтянулся в седло. Кашина решила молча терпеть унижение. Всё равно хуже уже некуда. Ровно через две минуты ее аккуратно сгрузили возле ворот дома и даже осторожно вставили в калитку, так что можно было  держаться за скобу. На этом викинг посчитал героический поход завершенным, а миссию выполненной, и ускакал прочь.  Встревоженный Макарыч поспешил Тане навстречу: «Пришла! Слава Богу! А мы с Лидией тут уже не знали, что и думать! Гроза страшенная, к ночи дело идет, а от  тебя ни слуху, ни духу! Хотели  уже идти искать! Лида, Лида! Пришла девочка! Всё в порядке!»

Потом внимательно посмотрел на квартирантку, понял, что до порядка далеко, и негромко произнес: «Голуба, да  ты вся в песке… Мокрая… Бледная…» Выглянул за калитку. Велосипеда не было. «Ты как домой добралась-то? И велосипед где? Или стряслось что?» Девушка, наконец, разлепила губы: «Макарыч, велосипед в поле за селом остался. Далеко отсюда. Шина передняя пробита. А я упала и колено повредила. К счастью, нашлись добрые люди, до дому подвезли.» Дед удивился: «Подвезли, говоришь? А мне конский топот послышался. Почудилось,что ли? Но вроде прежде мне ничего не чудилось…»

К ним уже спешила баба Лида. Супруг ввел ее в курс событий. Та заохала, запричитала. Старики подхватили хромоножку под руки и кое-как приволокли во флигель. Через две минуты Макарыч притащил из сарая здоровенные костыли: «Вот, держи… Я два года назад ступню вывихнул, вот и прыгал целый месяц, как кузнечик на лугу. Тебе эти штуки не по росту, больно велики, но всё ж какие-никакие подпорки.»

Таня еле-еле допрыгала до душа, отмылась от песка и грязи, потом поскакала до кровати и с трудом улеглась. Нога болела невыносимо. Лидия притащила из погреба лепешку холодного творога, шлепнула на раздувшуюся коленку и велела терпеть, мол, от ушибов это первое средство. Потом пыталась накормить ужином, но без толку. Пострадавшее дитё (хоть и большое, а как есть, дитё!) выпило чай и две таблетки обезболивающего, от остального отказалось. Заглянул Макарыч, проверить, как идут дела. Тут он увидел Танькину рубаху, висящую на спинке стула, и воскликнул: «Слышь, голуба, как тебе удалось под ливнем всей вымокнуть,  а спина на рубахе сухая осталась? Это что за чудо такое приключилось?»  Баба Лида строго поджала губы: «Фёдор Макарыч, а тебе спать, часом, не пора? Ночь на дворе, а ты тут людей пустыми вопросами донимаешь!» —  и вытурила мужа из флигеля. Сама уселась на табуретке рядом с кроватью и внимательно посмотрела на девушку: «Милая, с тобой ничего, кроме коленки, не приключилось-то? Ты говори, как есть! Нечего секреты со мной секретничать! Тебя ведь Пашка на лошади привез? Я ж видела из окна, как он мимо проскакал!»

Пришлось рассказать, что Павел ехал на лошади по полю, увидел пострадавшую, подобрал и  до дому довез, а больше  ничего и не случилось. Потому рубаха частично сухая осталась, что он  сзади сидел, и дождь  к ней на спину не попадал. Вот и вся история. Лидия глянула подозрительно, но более вопросов не задавала, оставила на тумбочке возле кровати воду и чашку,  выключила везде свет и удалилась.

Таня, наконец, осталась одна. Она думала, что немедленно расплачется, но, как ни странно, слёз не было, а только холодная, давящая пустота внутри. Как будто сердце вынули, а вместо него ледяную воду внутрь налили… Обезболивающее действовало, наверное, и как снотворное. Сон пришел почти сразу. Среди ночи она выпила еще две таблетки и снова заснула.

 14

Утром стало совершенно очевидно, что учительница Кашина на  работу не ходок. Колено распухло еще сильнее и стало сине-красным. Нога не сгибалась, стать на нее было невозможно. Макарыч  вывел из гаража видавший виды «жигуль»,  задвинул квартирантку на заднее сидение и повез в райцентр, в больницу. По дороге заехали в школу, и дед поставил Раису в известность  о несчастном случае. Директорша выскочила на улицу, подбежала к машине, увидела Танькину коленку, ахнула, велела ждать и убежала. Через пять минут вернулась с бумажкой в руках. Там был записаны фамилия и номер кабинета главного хирурга района, с ним по телефону всё договорено, он посмотрит и сделает, что нужно.

Макарыч довез училку до больницы, нашел доктора, объяснил, что пострадавшая сама идти не может. Кашину уложили на каталку и повезли на рентген, а потом в кабинет к главному хирургу, Алексею Аркадьевичу, очкастому дядьке с сильно взъерошенными седыми волосами. Тот на снимках переломов не обнаружил, а вот внутри коленного сустава имелось большое количество крови, и ее следовало извлечь. На поскуливания пациентки и жалкие предложения обождать недельку специалист не обратил ни малейшего внимания, вогнал сначала лидокаин под кожу, а потом толстенную иглу в коленку. Кровь пошла наружу под напором. Танька позеленела. Подошла медсестра и приобняла ее за плечи. Изъяв всю кровь из сустава (её оказалось больше стакана), врач наложил на колено тугую повязку, велел дома все время прикладывать сухой холод, повязку не снимать неделю. Он выписал обезболивающие таблетки,  костыли и  больничный на две недели,  сказал, что при надобности еще продлит, и отправил пострадавшую домой.

День спустя после обеда во флигель ввалилась толпа учителей во главе с директрисой и завучем, притащили всякие домашние вкусности: пирожки, печеньки, плюшки… Начались охи и ахи, объятия и пожелания здоровья. Биолог Наталья — молодая мама троих детей — велела   есть побольше витаминов, учительница пения и рисования принесла диск с музыкой Чайковского для создания хорошего настроения, а преподаватель русского языка и литературы Марфа Вильгельмовна подарила томик сонетов Шекспира в переводе Александра Моисеевича Финкеля. Коллеги проторчали у Таньки часа два, нашумелись, наговорились и, наконец, ушли, донельзя довольные собой.

Едва Кашина перевела дух и выползла на костылях наружу нюхнуть свежего воздуха, как калитка отворилась, и Слава Бобрин, ученик седьмого класса и Пашкин сосед, вкатил во двор её собственный велосипед, приведенный в полный порядок. Славка затараторил: «Ой, здрасьте, Татьяна Львовна! Ой, это Вы на костылях? А я  в третьем классе ногу поломал и тоже  с костылями  прыгал! Ну, оно пройдет! У меня быстро прошло! А Вам дядя Паша, сосед наш, велик починил, а я вот привез! Велик теперь нормальный, я на нем сейчас ехал!» Танька, девка с дурным характером и по совместительству танцовщица, вчера мечтавшая сгореть в первом попавшемся очаге, попросила поставить велосипед за сарайчик,  а также спросить у уважаемого соседа Павла, сколько она ему должна за ремонтные услуги. Пусть пришлет счет, а она оплатит!

Славка, гордый своей миссией гонца, немедленно кинулся выполнять поручение. Через полчаса он снова появился во дворе и с радостной улыбкой вручил учительнице тщательно заклеенный конверт: «Вот, Татьяна Львовна! Дядя Паша Вам передал»! Танька с надменным видом наследницы трех королевских престолов двумя пальцами брезгливо взяла конверт,  небрежно надорвала, достала оттуда лист бумаги и развернула. Выражение её лица немедленно изменилось, а глаза метнули пару молний, способных испепелить, скажем, крупный неприятельский флот, если он, на свою голову, окажется поблизости. На листе в верхнем углу наискось было размашисто начертано: «ДУРА!», а чуть ниже, уже совсем по диагонали: «ИДИОТКА!»

Училка Кашина, гордость университета и Жужкинской средней школы, попросила гонца немного обождать. Через несколько минут он уже мчался в обратном направлении с новым конвертом, тоже тщательно запечатанным. Пашка  пацана поблагодарил и отпустил, послание распечатал и довольно хихикнул. На белом листе по диагонали четким почерком дисциплинированной отличницы была выведена фраза: «Свою кобылу Майку учи!»

Посланцы от Пашки больше не появлялись. Зато к вечеру раздался топот копыт, и через забор перелетел букет полевых ромашек, перетянутый резинкой. Танька приковыляла к весёленьким цветочкам, подняла их и перебросила обратно на улицу. Через сутки та же участь постигла колокольчики. Затем настал черед васильков и маков. Судьба чайных роз была ничем не лучше.

Через неделю повязка с больной ноги была снята. Отек с колена почти ушел, но палитра оттенков кожи удовлетворила бы самого требовательного ценителя живописи. Костыли Макарыч отнес в сарай. Уже получалось ходить без них, правда, чуть-чуть прихрамывая.

Старики ушли по своим делам, а Таня решила потихоньку разрабатывать ногу и гуляла по двору. Калитка отворилась. Вошла незнакомая женщина со светлыми курчавыми волосами и серыми глазами, подозрительно смахивающими на беловские. Она шагнула к девушке: « Это ты, что ли, учительница математики? Ты чего Пашке голову морочишь, а? Захотела над инвалидом потешиться? Бесстыжая! Люди добрые рассказали, что он тебе букеты каждый божий день возит, а ты их через забор выкидываешь! Нет, вы видали такую цацу? Если человек хромой, так над ним издеваться можно? Езжай себе с городскими мужиками валандаться! Небось, еще остались на твою долю! А сына моего  оставь в покое! А не то возьму коровий кнут да отделаю тебя так, что и костыли не помогут! Поняла, фифа рыжая?»

Фифа выслушала эту тираду молча. Потом повернулась и ушла во флигель.

Через неделю начались летние каникулы. Таня позвонила домой, выяснила, что Тоня и Леонид собираются в Венецию, и выразила желание к ним присоединиться. Для нее были немедленно заказаны отдельный номер люкс и билет на самолет.

Таня виделась с матерью и отчимом за завтраком и за ужином, остальное время одна бродила по городу, казавшемуся ей странным, почти нереальным. Запутанные, темные лабиринты переулков; витые решетки и причудливые балконы; разукрашенные гондолы с веселящимися пассажирами; нижнее белье, сохнувшее на веревках, протянутых между домами, чей возраст перевалил  за полтысячи лет; нескончаемые ряды лавок с диковинными сувенирами и страшноватыми масками; стеклянное литьё острова Мурано, хранящее внутри некую средневековую тайну; утыканный ватагами буйных туристов мост, по которому несколько веков назад водили осужденных на казнь или вечное заточение — всё это напоминало не то средневековый фарс, не то пьесу в духе фантастического реализма. В заливе волны катили к парапетам отражения  шпилей и куполов, как будто  переправляли время из одной эпохи в другую…

16

Вернувшись из Италии, Татьяна пару недель провела на даче у бабушки и дедушки. Всё бури у нее внутри вроде бы утихли, холодная вода, налитая вместо сердца, затвердела и превратилась в жгучую льдинку. Но это можно было как-то терпеть. Возвращение в Жужкино почти не пугало. Там ведь всё кончено. Будут просто школа и ученики, литургии по воскресеньям (главное — не  смотреть по сторонам!), прогулки на велосипеде по лесам (на ту поляну не заглядывать!) и лугам (завидев всадника на лошади, немедленно уезжать прочь!). Зимними вечерами она станет проверять контрольные, а потом слушать музыку Чайковского и читать только что полученный  важный журнал «Сельский учитель».

Баба Лида и Макарыч встретили её объятиями, прослезились, пожурили, что не писала (а и правда, могла ведь хоть открытку прислать, идиотка!; да, всё правильно: идиотка…), и под белы рученьки (после пляжей Венецианского побережья загар великолепный!) повели к столу обедать. Флигель ждал постоялицу, и спалось в нем снова отлично.

Татьяна решила пока воздержаться от поездок на велосипеде и совершать исключительно для пользы здоровья ежедневные пешие прогулки. Она ходила, высоко и прямо держа голову,  и ни в коем случае не смотрела по сторонам! Ни-ни! И, когда на улице рядом с пешеходкой остановился темно-серый, пусть подержанный, но всё же элегантный «Опель», она ничего такого не подумала! Абсолютно! С какой стати?

Дверца с водительской стороны открылась, высунулся Пашка (только не подумайте, что у так и не сгоревшей в очаге танцовщицы забилось сердце, там ведь теперь была огненная ледышка) и сказал: «Привет! Садись, подвезу!». Но математики твердо идут к намеченной цели — вот  и учительница Кашина решительно продолжила свой путь! «Опель» медленно катил рядом. Белов опустил вниз стекло и повторил: «Садись! Надо поговорить! Или Вы опасаетесь за свою нравственность, Татьяна Львовна?» Вот еще! Ей совершенно всё равно. Неужели неясно? Пусть говорит, если ему так приспичило! А мы будем хранить гордое молчание.

Девица обогнула  машину. Дверца была уже предупредительно распахнута, так что оставалось только усесться рядом с водителем (кажется, он за несколько веков (ах, несколько недель? — ну, что ж, возможно!)  ничуть  не  изменился).

Они молча доехали до известных бревен на околице и вышли. Павел глянул исподлобья: «Ну,  как дела? Как отдыхалось в Венеции?» Девка с дурным характером завелась с полуоборота: «Спасибо, всё было отлично! Каждый день новый любовник, каждую ночь бары-рестораны! И наоборот!» Собеседник спокойно кивнул: «Ну, я понял! В передаче «Из жизни звезд» об этом сообщали. Ты ведь у нас звезда, не так ли?» Танька и не думала униматься: «Да, звезда! Как бы некоторые ни старались доказать обратное!  Кстати, как поживает твоя кобыла Майка?» Белов усмехнулся: «Майка? Замечательно поживает! У неё большая любовь с Мироном вышла! Ну, мы же не изверги, мешать не стали!»  Кашина ехидно поинтересовалась: «Что, даже твоя мама не возражала?»

Паша тяжело вздохнул: «Таня, давай сядем, что ли… Ты же знаешь, я долго стоять не могу… Иначе бахнусь перед тобой на колени… Или это входит в твои планы?» Две голубых разряда — по миллиону киловатт каждый — шарахнули по богатырю. Тот всё же устоял.  Повелительница молний молча уселась на бревна  и опустила ресницы — от греха подальше… Белов неловко пристроился рядом. «Тань, слышишь, хватит со мной ссориться! Если я тогда, на берегу, в чём-то по форме неправ был, то ты меня прости. А по сути поговорить надо. И на мать зла не держи. Она на днях повинилась, рассказала про свой визит к тебе. Видела ведь, что со мной творится после твоего отъезда. Понимаешь, когда я по больницам валялся и, ты уж извини за интимную подробность, под себя ходил, мама работу бросила (она ветеринар, у нас в селе работает) и меня полгода, как младенца, ворочала, мыла, купала, пеленала. Вот только вес у меня не младенческий: центнер. После третьей операции у меня с туалетом, к счастью, всё наладилось. А она себе спину сорвала, теперь у нее боли страшенные бывают. Ну, а дальше ты знаешь… Я тогда на поляне, при первой встрече, рассказывал. Понимаешь, родители всё делают, чтобы я себя инвалидом не так сильно чувствовал. Сначала лошадей купили, потом машину на ручное управление переделали. На курорты возили. Ну, я держусь, конечно, чтобы их не огорчать. Но я ведь инвалид, по сути. И всем это ясно. Но мать, если меня кто-то обижает, немедленно наскакивает, как наседка… Ей всё кажется, что я маленький цыпленок, и сам не справлюсь, не смогу за себя постоять. Я уж сколько раз просил её прекратить эти штуки, но она уймется на время, а потом опять срывается. Переживает за меня сильно. Ты её прости, Таня… Зла не держи…»

Математик Кашина исподтишка хлюпнула носом: «Паша, всё нормально. Я поняла. Теперь ты послушай. Мы  в универе социологию учили как потенциальные педагоги. Так вот, нам объяснили, что инвалидность — понятие не физическое, а социальное. Общество вешает на человека с физическим недостатком ярлык неполноценности, заранее выводя его  за пределы нормальной жизни. Это ярлык можно позволить на себя нацепить, а можно встать на дыбы и сказать: идите отсюда, сами вы инвалиды! И найти свою миссию в жизни. Понять, что можно сделать для мира, для людей, в нем живущих. А, значит, и для себя самого. Тебе нужно вышвырнуть этот ярлык на мусорку, понимаешь?»

Белов помолчал, потом иронически прокомментировал: «Учебник-то,  небось, с английского переведен…Там у них эта теория, наверное, вполне справедлива. А здесь тебе на каждом шагу напоминают, что ты существо второго сорта, и нечего лезть к тем, кто себя в первосортные записал. Неравенство — и никаких уравнений! Вот о том и речь, Таня… Моим маме и папе сколько раз во всяких учреждениях советовали: сдайте парня в дом инвалидов, что вы с ним маетесь?! Но мы не  сдаемся! Я вот на менеджера выучусь, тогда за программирование возьмусь. Программисты везде требуются. Но многие своих близких в интернаты сдают. Устают от инвалидов. Дети родителей спихивают на государственное обеспечение, а родители — детей. Ну, и мужья — жен, а жёны — мужей… Я по больницам всякого насмотрелся. А тебе, Таня, вся эта канитель ни к чему. Ищи себе нормального мужика. Двуногого, а  не такого, как я. Вот так вот… Я не хочу, чтобы молодая, красивая, умная женщина рядом со мной мучилась. Люблю я тебя. Что уж тут скрывать. Это факт. Поэтому счастья для тебя хочу. А со мной одно несчастье тебя ждет».

Танька опять взбеленилась: «Ах, скажите, пожалуйста! Какие мы мудрейшие! Тоже мне, Онегин нашего времени!» —  и с иронией продекламировала:

«Но я не создан для блаженства;
Ему чужда душа моя;
Напрасны ваши совершенства:
Их вовсе недостоин я.
Поверьте (совесть в том порукой),
Супружество нам будет мукой. »

Потом её понесло дальше: «И вообще, ты меня спросил, пойду ли я за тебя замуж? Ноги слабые — это ерунда, не в ногах счастье! А вот на голову ты слаб — это главная проблема! Это же надо: здоровенный мужик, прямо Добрыня Никитич, способностей куча, возможностей вагон, а ты сидишь и причитаешь, как баба Лида, когда у ней  в сарае куры не несутся! Помнишь,  капитан Врунгель пел: «Как  вы яхту назовете, так она и поплывет!»  Ты себя в инвалиды лично записал, залез в домик-раковину, а теперь  боишься высунуться: а вдруг по лбу щелкнут! Ну, так у тебя лоб вон какой просторный! Потерпишь!»

Павел смотрел на разошедшуюся девицу как-то очень пристально (у неё даже мурашки по коже побежали), и в глазах у него опять плескался бешеный серый огонь… Как тогда, у реки… Нет, он всё-таки викинг… И голос его звучал тоже странно, как будто крайнюю басовую струну на гитаре слишком сильно натянули: «Хорошо, Таня, рассмотрим вышеизложенное под иным углом зрения… Если я тебе предложу выйти за меня замуж, неужели же ты согласишься?»

Математик Кашина немедленно приступила к уменьшению количества неизвестных в уравнении: «А  ты предлагаешь мне выйти за тебя замуж?»

Белов оперся на костыли, встал, твёрдо произнес: «Таня, я люблю тебя и прошу стать моей женой!» — и умолк.Девка с дурным характером долго не размышляла,  а сразу брякнула: «Даже не надейся, что я скажу «нет»!»

Пашка — Добрыня и викинг в одном флаконе — помотал кудрявой башкой, словно годовалый бычок, и жалобно попросил: «Тань, ты мне по-нормальному скажи… Я от тебя совсем с ума сошел… Я ничего не понял… Ты пойдешь за меня?»

Танька Кашина — математический гений и  педагогический талант — хлюпнула носом (на этот раз откровенно), покраснела, очень чётко произнесла «да» и безотлагательно кинулась к Белову на шею: обниматься и целоваться. Поскольку в совокупности с костылями при этом возникли технические сложности,  процесс был перенесен на переднее сидение «Опеля»  и длился на этот раз довольно долго, пока новоиспеченных жениха и невесту не  спугнули два трактора, кативших  мимо по своим тракторным делам.

Павел высадил Таню возле ворот, сам тоже вылез из машины и сообщил: «Я сейчас домой поеду, своих новостью порадую! Завтра тебя им как свою невесту представлю. А ты со своими родителями тоже созвонись. Поеду свататься и просить у них твоей руки!»

Невеста хихикнула, согласно кивнула, а потом вдруг ойкнула: «Слушай, я тебе одну важную вещь не сказала! Мамин муж, Леонид Сергеевич — это мой отчим. А мой родной отец — еврей! Он нас с мамой бросил, когда мне три года было, но это дела не меняет. Я наполовину еврейка. Так что,  если ты истинный ариец и борешься за чистоту расы, то говори сразу. Отпущу на все четыре стороны.»

Жених хохотнул: «Да что ж я, дурак — от такого счастья отказываться?! Я фаршированную рыбу страсть как  люблю! Тётя Фира — мама моего лучшего друга и бывшего сокурсника Борьки Этельзона — так это блюдо готовит, что язык можно проглотить! Кстати, Борька с тобой в одном городе живёт и у нас на свадьбе свидетелем будет! Я тебя с ним познакомлю! Госпожа еврейская невеста, признавайся: ты умеешь готовить фаршированную рыбу?» Танька быстренько ответила: «Нет!» —  и шмыгнула в калитку.

Баба Лида пошла к ней навстречу: «Таня! К тебе гостья!», потом крикнула куда-то в сторону сада: «Валя! Валентина Викторовна! Давай! Иди сюда!»

Из сада вышла Пашкина мать. Она приблизилась и негромко сказала: «Здравствуйте, Татьяна Львовна! Мне бы с Вами поговорить… Уделите пять минут внимания!» Таня поздоровалась и жестом пригласила неожиданную гостью во флигель. Валентина вошла и начала извиняться: «Таня, ты меня прости. Знаю, что сильно тебя обидела. И ни за что обидела. Но ты  не сердись. Нервы мои  совсем никуда не годятся. Я с тех пор, как с Павликом вся эта история приключилась, какая-то психованная стала. На людей кидаюсь. Даю себе слово, что это в последний раз, а потом снова возьму да и сорвусь. Хоть на цепь себя саму сажай. Прости, милая…» — и она  вдруг горько разрыдалась. Танька подключилась к ней через пять секунд. Сначала каждая плакала отдельно, а потом они обнялись и объединили усилия. Первой стала утихать старшая. Она  напоследок всхлипнула: «Знаешь, как мне за сына бывает обидно! Он ведь парень замечательный, порядочный, умница, на все руки мастер! А ноги вот слабые — и всё! Никому не нужен, оказывается! А ему двадцать семь уже! Как же мне не переживать?» Младшая смущенно шмыгнула носом, потупилась и сказала: «Валентина Викторовна, Паша как раз домой поехал, хотел Вам хорошую новость сообщить!»  Мать всполошилась: «Что за новость? Случилось что-то?»  Будущая невестка её успокоила: «Нет-нет, не волнуйтесь, ничего плохого! Паша Вам сам скажет!» Валентина подхватилась, еще раз извинилась и помчалась домой новость вызнавать.

Семейство Беловых приняло новость, а потом и будущую родственницу на «ура»! Мама сияла. Папа, Михаил Матвеевич, в плечах еще шире сына, радостно тарахтел, как комбайн на первой уборке зерновых. Младший брат, шестнадцатилетний Димка, не сильно отставал по габаритам от родных и смущался перед математичкой, появившейся в их доме в такой необычной роли. Встреча, как обычно пишут в газетах, «прошла  в теплой, дружеской атмосфере». Свадьбу решили играть в конце сентября в Жужкино, если Танины родные не будут возражать. После застолья жених с невестой заглянули в конюшню. Мирон и Майка встретили гостью радостным ржанием: наконец-то! где тебя носило, дорогуша?

Через несколько дней Павел повез Татьяну в город. Она не ждала от встречи с матерью и отчимом ничего хорошего. Лёсик, может, промолчит, но будет поддерживать Тосика, а уж маманя отреагирует по полной программе! Вряд ли ей жених на костылях по душе придётся! Пашку невеста предупредила, чтобы был готов к круговой обороне, а уж она сама, если что, сразу пойдет в атаку. Заранее информировать домашних о том, что у Белова проблема со здоровьем, Танька не стала! Решила драться изо всех сил и не сдаваться ни за что!

Они подъехали к дому. Дверь уже была открыта. В гостиной стояли Антонина и Леонид. Таня шагнула первой, за ней вошел Паша на костылях и поздоровался. Старшие секунду смотрели на младших, потом быстро подошли к ним и обняли с двух сторон. Тоня сказала: «Дети, вы не волнуйтесь! Всё будет хорошо! Мы же с вами! Совет да любовь!», а отчим шепнул падчерице на ухо: «Ты молодчина! Просто молодчина!» —  и посмотрел на неё серьезно и одобрительно, как  командир  на бойца, не бросившего раненого товарища на поле боя.  Танька в который раз спросила себя, почему она все время выкаблучивает и игнорирует очень даже неплохого мужика, а потом шепнула ему, тоже на ухо: «Спасибо, папа!» Тот замер, выдохнул и вдруг погладил её по голове, как маленькую.

Вернулись в Жужкино, стали потихоньку готовиться к свадьбе. Слух  о ней быстро распространился по селу и дошел до Раисы. Она немедленно развернула бурную деятельность и  распорядилась организовать праздник прямо в школьном дворе. Сентябрь — месяц  теплый, двор просторный, занятий на выходные нет. Если вдруг дождь затеется, то столы можно накрыть в столовой и вестибюле. Тоже места на всех хватит. На том и порешили.

17

До начала школьных занятий оставалось две недели. Татьяна договорилась с Павлом встретиться в час дня, а сама с утра отправилась на мотоцикле в райцентр, в книжный магазин: может, там новые учебные пособия по математике появились. Машины на дороге почти не встречались.  Августовский день неторопливо раскатывал свой свиток. Солнце подмигивало сквозь еще зеленую листву лениво перелетающим с ветки на ветку пернатым. Ювелирно выточенные стрекозы, не ведая о силе притяжения, впадали в транс и  зависали над высоким  разнотравьем. Бабочки грациозно складывали  изящные бумажные крылышки, садились на соцветия  и, словно манерные барышни, томно лакомились горячим медком из духмяных чашечек.

Райцентр уже проснулся и зашевелился. В книжном магазине Татьяна купила  пару неплохих сборников задач, в кондитерской выпила чашечку кофе с пирожным и поехала обратно в отличном настроении. Училка сегодня очень себе нравилась: малахитового цвета блуза с мелким бирюзовым рисунком ей шла невероятно! Короткие брюки-бермуды были подобраны в тон. Кашина решила, что  переодеваться не станет, а в этом наряде и заявится на свидание пред серые Пашкины очи.

Она осторожно, на малой скорости, миновала крутой поворот: мало ли какой ненормальный может выскочить! Дальше путь был прямым,  и Таня разогнала мотоцикл, впрочем, не превышая дозволенной скорости. По обочинам росла высокая густая трава.  С обеих  сторон дороги стоял сосновый бор, и пахло разомлевшей от жары хвоей. Ни одной машины не было видно. Вдруг из травы на середину дороги выскочил  рыжий котенок и помчался прямо навстречу мотоциклу. Таньке почудилось, что это Ванечка вернулся и бежит к ней.  Сейчас он попадет под колеса страшного зверя. Нет! Тормоз! Руль вывернуть до отказа! Машину занесло на обочину. Девушку выбросило из седла и швырнуло  на траву. По правой ноге прошло колесо мотоцикла, потом он свалился на бок.  Тело сильно и глухо ударилось об землю, потом правая нога ниже колена словно попала в костер.  Таня хотела спасти ногу от  этой жгучей боли, но на небе появились четыре солнца и завертелись так быстро,  что даже затошнило. Где-то рядом плакал котенок, его тоже надо было спасти. Но небо вращалось с нарастающей скоростью и почему-то становилось темным. Это было неправильно. В летний полдень небу не положено темнеть. На сосне кричала какая-то птица, кажется, сойка. Огонь в ноге становился всё сильнее. Потом над лежащей возник старик в рясе и с посохом. Где-то она его уже видела. Да… Вот и крест у него на груди. Надо  бы пожаловаться дедушке на четыре солнца и костер в ноге. Но язык почему-то не слушался. Старик покачал головой и посадил девушке на грудь рыжего котенка. А потом её накрыло плотное чёрное облако, и дышать стало невозможно.

Таня вынырнула из белой, вязкой мути и открыла глаза. Она лежала на высокой койке, к левой руке тянулась трубка капельницы. Больница? Да, похоже… Так…  Почему? Ах, да, авария на мотоцикле. Ясно. Значит, что-то с телом не так, раз она в больнице. Руки…  Гипса нет. Голова… Вроде соображает… Что там дальше? Спина. Надо попробовать повернуться. Немножко получилось. Стоп. Костер в правой ноге. Рука метнулась под одеяло и нащупала бинты на колене и ниже.  Надо откинуть одеяло. Так. Они куда-то дели полноги. Ниже колена было пусто. Вот смех! Куда они полноги уволокли? Танька огляделась вокруг: нет, не видно нигде. И тут она снова провалилась в белый  туман.

Когда Кашина окончательно вышла из наркоза, в палату светило яркое солнце. На соседних койках храпели две старухи, обе под капельницами. Нога! Полноги исчезло! Наверное, это просто бред такой был! Сейчас! Надо откинуть одеяло и убедиться, что это именно бред. Но… Ниже колена нет ничего. Простыня только. Больше ничего. Может, это бред продолжается?

В комнату вошел пожилой врач с всклокоченной шевелюрой. Он уселся на круглый табурет рядом с койкой. «Татьяна Львовна, доброе утро! Вы меня помните? Я Алексей Аркадьевич, главный хирург района.  Вы ко мне по поводу травмы правого колена обращались. Как самочувствие?»  Танька быстро спросила: «Куда нога делась? Это у меня бред, да? Мне кажется, что я половину правой ноги не вижу? Это осложнение от наркоза, да?»  Хирург вздохнул: «Нет. Это не бред. Ногу ниже колена пришлось ампутировать. Вы попали в аварию, потеряли много крови и лежали без сознания, судя по всему, довольно долго. Колесо мотоцикла полностью раздробило кости голени и размозжило мягкие ткани. К тому же,  Вы получили сотрясение мозга при падении. Вас нашел Павел Белов и привез к нам в больницу. Я сразу вызвал из города профессора-травматолога и главного сосудистого хирурга. Они прилетели на вертолете. Операция шла три часа. Мы пытались спасти ногу. Но сделать ничего не смогли. Все крупные сосуды оказались разорваны и раздавлены. Сшить их было невозможно. Уже начинался  массивный некроз — омертвение тканей. Надо было спасать Вашу жизнь, Татьяна Львовна! Если бы мы голень не ампутировали, то Вы бы погибли. Когда культя полностью заживет,  мы направим Вас к специалисту, и он изготовит протез. А сейчас нужно набираться сил и поправляться».

Таня молчала. Алексей Аркадьевич похлопал её по руке и вышел. Пришла медсестра, измерила температуру, приладила новую капельницу, сделала укол, и больная снова уснула.

18

На следующее утро Кашину перевели в обычную палату. Она оказалась единственной лежачей больной. Остальные после завтрака и обхода разошлись кто куда: на процедуры, на улице погулять, на лавочках языками почесать… Дверь отворилась, и в палату через узкий для него проем протиснулся Пашка. Он прислонил костыли к кровати, плюхнулся рядом на стул, сказал: «Привет! Уф! Наконец, к тебе можно! А то не пускали, пока ты в интенсивной терапии лежала. Вот, держи, тут мама тебе передачу собрала: куриный бульон, яички всмятку, компот, кефир, сок яблочный, свежий, только что выдавили. Алексей Аркадьевич велел тебе пока только легкую пищу приносить» — и  расставил всё на прикроватной тумбочке. Таня кивнула: «Передай маме  спасибо, только аппетита совсем нет. Паша, врач сказал, что это ты меня нашел и сюда привез». Белов подтвердил: «Да. Нашел и привез. Я в тот день к часу дня, как договорились, на наше место приехал на Мироне и Майку с собой взял. Думал, покатаемся. Погода-то высший класс! Ну, вот… Жду, а тебя нету и нету. Странно, думаю. Ты всегда точно приходишь. Я заволновался, лошадей быстро домой увел, а сам в машину — и  к бабе Лиде. А она мне и говорит, что ты еще с утра на мотоцикле в райцентр за книжками поехала, обещала туда и обратно, а до сих пор нету. Решил  я поехать  в сторону райцентра и посмотреть: может, твой железный зверь сломался, и ты где-то на дороге сидишь-кукуешь… Проехал весь путь  аж до книжного магазина— не нашёл тебя.

Продавщица в отделе учебной литературы тебя хорошо знает, ты  у них частая гостья. Она сказала, что ты в отдел заходила сразу после открытия магазина, купила пару книг и  домой торопилась. Тут я совсем перепугался!  Поехал обратно. Медленно так еду. Никого нигде. Только сосны по сторонам дороги.  И никаких аварий там или скорых, ничего такого не наблюдается. Да и машин  нету почти. Мало народу по этой дороге ездит. Потом смотрю, а на обочине котенок рыжий сидит. Один-одинешенек. Ну, думаю, кто-то, наверное, малыша из машины выбросил, а сам уехал. Есть такие люди на белом свете. Остановил я машину, вылез наружу, иду к котенку и вдруг вижу среди травы ступню в босоножке. Твоя босоножка, я сразу признал. И кровь на ней. А ты в высокой траве лежишь, без сознания. А ногу мотоциклом придавило. Кровь течет. Я эту зверюгу пытался сдвинуть, но куда там! Он тяжеленный, зараза! К счастью, двое мужиков на машине мимо ехали, я их тормознул, мы втроем мотоцикл сдвинули в сторону, тебя ко мне в машину положили, и я помчался сюда, в больницу. Ты, видно, там, на обочине, не один час лежала… Трава высокая, одежка у тебя зеленая, как у кузнечика из песенки… И мотоцикл тоже на боку валялся, с дороги не видно. Могла бы еще неизвестно сколько пролежать… Если бы не котенок, я бы тоже мимо проехал. Так что он спаситель твой, можно сказать… Вот, гляди!» — и Белов жестом циркового иллюзиониста вытащил из-за пазухи рыжего пушистика. Тот удивленно уставился на Таньку зелеными глазами. Она пересадила малыша к себе на одеяло и погладила: «Привет, маленький! Не бойся! Ах, ты мой хороший мальчик!»

«Я его Прошкой назвал!» — сообщил Павел.— «Не возражаешь?» В это время в палату вошла медсестра, увидела котенка и заругалась: нарушение гигиены, нельзя животных в палату. Посетитель моментально запихнул детеныша обратно за пазуху и сделал большие глаза: «Да где тут котенок? Был — и убежал!» Медсестра оставила на тумбочке таблетки, погрозила пальцем в сторону пазухи  и ушла.

Пашка поинтересовался: «Тань, а ты хоть помнишь, как ты в аварию попала? Что случилось-то?» Та вздохнула: «Вот этот глупыш рыженький вдруг мне чуть ли не под колеса из травы выскочил. Дурачок маленький… Видно, хотел, чтобы на руки его взяли… А мне Ванечка, к тому же,  почудился… Помнишь, я тебе рассказывала, у меня котенок рыжий был, а его убили… Не могла же я малыша задавить… Тормознула, руль выкрутила, вот так всё и получилось…»

Они оба помолчали. В палате было пусто и тихо, только Прошка тихонько хныкал, видно, что-то снилось… Потом Таня сказала: «Вот что, Паша… Давай, чтобы всё сразу было ясно. Свадьбы не будет.»

Жених отреагировал на это заявление на удивление спокойно: «Угу… Ну, что же… Будем мыслить логически. Накануне упомянутого выше ДТП ты мне клялась в вечной любви, если я ничего не путаю. Далее ты практически беспробудно пребывала в полном отсутствии сознания. Отсюда вывод: ты никак не могла успеть меня разлюбить. Мои позиции в этом плане тоже незыблемы. При наличии взаимного вечного чувства не вижу резона отменять свадьбу, дорогая невеста!»

Танька не собиралась сдаваться: «Слушай, дорогой жених, не валяй дурака! Одноногая невеста и, тем более, жена с одной нижней конечностью — это нонсенс со всех точек зрения, согласись!»

Однако Белов тоже был не лыком шит. Он по-хозяйски откинул правую сторону одеяла, оглядел забинтованную культяпку оком директора фермы, неожиданно обнаружившего неучтенное коровье стадо, и довольно хмыкнул: «Ну, ног у тебя всё-таки полторы! Даже одна целая и шесть десятых, если придерживаться математической точности… А это, согласись, немало для начала семейной жизни! Тем более, что кое-кто мне не так давно рьяно доказывал, что не в ногах счастье. И помнится  мне, что мы оба  тогда горячо поддержали этот тезис и единогласно проголосовали «за»! Переголосовывать не будем!»

Математик Кашина решила внести ясность: «Неравенство получается у нас… У тебя ног по совокупности всё же немножко больше…»

Но Павел двинул вперед тяжелую артиллерию: «Ясное дело, что неравенство! Ты, между прочим, всего лишь побочный продукт моего ребра! Так что никакой уравниловки! А я как будущий суровый глава семьи намерен держать тебя в ежовых рукавицах! Готовься к домострою! Ты меня обязана убояться,  по определению! Так что лежи и тренируйся!  Как правильно: «лежи и убояивайся» или «лежи и убояйся»?

«Продукт ребра» не выдержал и хихикнул. Тогда приверженец домостроя продолжил: «И еще один существенный момент: насколько я разбираюсь в медицине, органы, необходимые для появления на свет Кирилла Павловича и надежного обеспечения его же  регулярным питанием, у тебя не пострадали! Так что всё в полном порядке! Оснований для волнений нет!»

Невеста вытаращила глаза: «Пашка! У кого из нас сотрясение мозга! Или это заразно, и у тебя крыша поехала? Какой Кирилл Павлович? Ты о чем? О ком, то есть?»

Последовал несокрушимо спокойный ответ: «Кирилл Павлович — это наш будущий сын. Ты мне его родишь в установленные сроки.»

Потенциальная мамаша совсем разволновалась: «Белов, ну-ка, погляди на меня! У тебя с головой вправду всё в порядке? Что ты несёшь? Или ты бредишь? О каком сыне ты говоришь? Я напоминаю: мы еще не женаты. И даже еще не…» Тут она запнулась…

Павел невозмутимо продолжил её мысль: «Ты права на все сто, дорогая! Мы еще не… Но  напоминаю: наша свадьба состоится через  шесть недель. Так что ровно через шесть недель мы будем уже да! Я надеюсь, что Кирилл Павлович появится на свет девять месяцев спустя. Или немножко позже, что тоже допустимо и приемлемо…»

Танька сердито отвернулась к  стенке: «Ты просто  балда, Пашка!»

Балда в ответ расплылся в радостной улыбке, словно подтверждая  правоту будущей супруги.   Кашина — через шесть недель мадам Белова — полежала-полежала и спросила: «Паша, а если девочка родится?» Жених — через шесть недель муж — совершенно растерялся: «Девочка? Почему девочка?  У нас ведь будет мальчик! При чем тут девочка?» Девка с дурным характером хотела было  прочесть лекцию по поводу распределения вероятностей при зачатии, но вместо этого задумчиво произнесла: «А и правда… При чем тут девочка…»

За пазухой у Павла завозился и пискнул Прошка, а через секунду у жениха на рубахе возникло и распространилось вширь мокрое пятно, постепенно переходя и на джинсы. Белов прыснул: «Ну, всё! Теперь у меня подмоченная репутация! Памперсы для младенца я не захватил. Прошка описался, а штаны придется менять мне! Где справедливость?» Он встал, чмокнул невесту в щеку,  сказал,  что снова придет вечером, и удалился.

19

Она выписалась из больницы и прыгала на костылях по двору. Попросила Пашу отвезти ее в церковь и долго стояла в храме перед иконой преподобного Серафима Саровского, произнося благодарственные молитвы и  дивясь чуду его явления и помощи в час, когда с ней приключилась страшная беда. Таня беседовала и  с отцом Арсением, поведав ему обо всех обстоятельствах аварии и явлении Саровского Чудотворца. Священник не удивился, а на литургии отслужил благодарственный молебен великому святому.

За две недели до свадьбы стало ясно, что школьный двор всех гостей не вместит! Село Жужкино в полном составе желало принять участие в празднике!  Еще бы! Знаменитая учительница математики  Татьяна Львовна выходит замуж! За всеми уважаемого жужкинца Павла Белова! Решили накрывать столы на околице! На случай дождя заготовили навесы! Но погода стояла отменная… Неугомонная Раиса организовала выезд сотрудников районного загса  в село. Сюда же должны были прибыть  родственники невесты.

Леонид Сергеевич заказал в Германии  и подарил будущим супругам два электрокресла с аккумуляторами  и программным управлением. Одно нажатие кнопки — и  можно было  кататься по улицам поселка, поворачивать направо и налево. Пашка был доволен до невозможности, благодарил Лёсика, а вот Таня стеснялась и дальше двора не показывалась. Она чуть не плакала, когда представляла себя в свадебном наряде и на костылях перед  всем честным народом. Перемещение в чудо-кресле тоже не вызывало энтузиазма.  Однако Белова как генератора идей осенило…

Настал день свадьбы. Свидетелем со стороны жениха выступал архитектор Борис Этельзон. Невеста попросила стать свидетельницей маму троих детей, школьного биолога Наталью — училки за год сдружились!  На «Лендровере» и «Мазде» прибыли Леонид и Антонина, с ними, конечно же, дедушка Андрей и бабушка Аня. Следом тянулась кавалькада фургонов с яствами для свадьбы. Жужкино тоже не поскупилось на угощение, так что столы к полудню уже ломились от закусок и напитков.

Сотрудники ЗАГСА прямо во дворе у Беловых провели регистрацию брака в исключительно узком семейном кругу и в присутствии свидетелей.  Почетными гостями были баба Лида и Макарыч — нарядные и торжественные, они сияли от оказанного им доверия и уважения. Борька, великолепно игравший на скрипке, лихо исполнил марш Мендельсона! Шампанское пенилось, как волны Черного моря!

Венчание в церкви проходило при закрытых  дверях. Только церковный клир  и те, кто был при бракосочетании во дворе у Беловых,  находились в храме. Сельчан, по желанию жениха и невесты,  попросили воздержаться от присутствия на таинстве. Молодоженов  доставили на «Лендровере», привезли электрокресла. Отец Арсений совершал обряд,  трижды обводил вокруг аналоя едущих в креслах Павла и Татьяну, а Наталья и Борис несли над ними венцы.

В полдень на околице собралось, почитай, всё Жужкино, от мала до велика.  Прибыли родственники и свидетели на машинах. Но жениха и невесты с ними не было. Народ волновался. Ведь свадьба всё же была необычной. Послышался и приблизился конский топот, и из проулка прямо к свадебным столам выехали молодожены на лошадях. На невесте было роскошное длинное платье из белоснежного гипюра, пышная фата развевалась на ветру… Шею новобрачной украшало серебряное колье с голубыми топазами, в ушах переливались такие же серьги (Паша ездил в город и лично выбирал подарок  для Тани). Белов на черном коне, в сером смокинге, шикарной сорочке,  с «бабочкой» на могучей шее, выглядел, как аристократ девятнадцатого века (дедушка невесты, Андрей Иванович, знаток этикета и дресс-кода, собственноручно препроводил внучкиного избранника к лучшему портному города и присутствовал на примерках, придираясь  к каждой мелочи, пока не добился безукоризненного исполнения). Гривы лошадей были украшены белыми цветами и лентами. Рыжая Майка  как истинная дама кокетничала и демонстрировала свою невиданную красоту. Мирон ухмылялся иронически и всем свои видом показывал, что не одобряет эту затею с цветочками, но вынужден смириться!

Во главе стола, там, где должны были расположиться молодые, стояла высокая ширма. К ней с обратной стороны подскакали Павел и Татьяна. Когда ширму убрали, супруги уже чинно восседали за столом. Начался пир горой! Звучали заздравные тосты, весёлые и серьезные пожелания. Под дружные крики «горько!» жених и невеста целовались сидя, но с большим энтузиазмом, с полному удовольствию гостей. Когда народ был сыт и в меру пьян, настал черед танцев. Борис взял на себя обязанности диджея,  поставил  какой-то ему известный диск и объявил танец жениха и невесты. Воцарилась полная тишина.  Ширма вновь появилась у стола, и через несколько минут из-за неё на лошадях молодая чета выехала на площадку, отведенную для танцев. Зазвучал знаменитый Второй вальс Дмитрия  Шостаковича. Умело ведомые  лошади плавно кружились под музыку, а наездники то протягивали друг другу руки, то на несколько мгновений расставались, чтобы вновь соединиться. Грациозность огневласой невесты, импозантность жениха-богатыря, красота и необычность действа завораживали. Все  притихли и замерли, словно боялись спугнуть волшебное зрелище. Музыка умолкла. Раздались овации, сделавшие бы честь самой  грандиозной премьере. Под крики «горько!» Паша и Таня целовались, не сходя с лошадей.  Потом они поклонились гостям и умчались в луга.

На горизонте стояли пепельно-розовые и сумрачно-персиковые облака. Ранний вечер и ранняя осень смешивали свои тона,  выбирая на палитре оттенки  липового и гречишного меда. Травы колыхались  перисто-бежевыми и густо-коричневыми волнами.   Палевые полосы на проселках постепенно темнели до кукушечье-серого цвета. Расплавленное золото заходящего солнца остывало и тускнело. Его неяркие лучи смягчали полыхание рыжих волос всадницы, а вырвавшиеся на свободу кудри ее спутника обретали медный оттенок. Небо разворачивало над ними легкую дымчато-голубую ткань, едва колеблемую дуновениями ветерка.  Синяя бархатная тишина покрывала землю.

На востоке опаловый софит луны становился всё ярче в противовес медленно угасающему багровому прожектору на западе. Освещение неба постепенно убывало, словно в огромном театре перед началом действа.

Мир ставил вечерний спектакль для двоих. Они были главными актерами и единственными зрителями. Сероглазый викинг и его небесноокая женщина уезжали все дальше и дальше в глубину сцены. Очертания всадников постепенно сближались, пока не слились в одно целое в своей первой звездной ночи.

Эпилог.

Через неделю после свадьбы в Жужкино прибыл специальный автобус из фирмы Леонида Сергеевича. Молодожены отбыли из села на юг Германии. Там им предстояло провести медовый  месяц и пройти двухмесячный курс реабилитации, оплаченный родителями. Из поездки они вернулись: Павел с палочкой, но без костылей, а Татьяна пока на костылях, но с отличным протезом для ноги. Его можно было надевать только  на короткое время, поскольку рубцы на культе были  слишком свежими, но в перспективе через полгода от костылей велели полностью отказаться и ходить на протезе самостоятельно.

Прошли зима, весна, лето… Танин больничный лист плавно перетек в декретный отпуск, и появившийся в сентябре  на свет Кирилл Павлович солидно сопел, вкушая  мамино молочко.  Он был розовый, толстощекий, с носиком-кнопкой, и Танька Кирюшу немедленно переименовала в Хрюшу. Пашка бухтел, что она сама Хрюша. Дед Миша и баба Валя сияли на всё село и гордо катали в коляске внука-первенца. Баба Лида  и Макарыч тоже чувствовали себя причастными и, как бы между прочим, но со знанием дела сообщали соседям, что у мальца уже два передних зуба прорезались. Тосик и Лёсик частенько наведывались по выходным и с восторгом тетешкали Хрюшу.

Когда Кирюше исполнился год, пришла весть, что Леонида Сергеевича срочно госпитализировали. У него оказался обширный инфаркт. Понадобилась безотлагательная операция на сердце, длившаяся почти шесть часов, но закончившаяся удачно. Таня впервые узнала от своей матери, что отчим  в молодости служил в ракетных войсках и там, по-видимому, облучился, хотя  армейские медики это категорически отрицали. С тех пор его мучили приступы слабости, боли в костях, малокровие. Санин не любил жаловаться и жил так, как если бы  был абсолютно здоров. Но в последние годы он слишком переутомлялся и как  генеральный директор компании работал, что называется, на износ. В результате — инфаркт! Леонид Сергеевич всё же оклемался, но ему было ясно, что постепенно дела надо большей частью передавать в другие руки. Он призвал молодую чету Беловых и предложил оставить сельскую жизнь и занять небольшие должности в компании, чтобы набраться необходимых знаний и опыта. Предложение было принято. Семейство перебралось в город. Работа обоим пришлась по душе.  Танины  «быстрая соображалка»  и великолепные математические способности оказались как нельзя кстати,  чтобы постоянно прокручивать  в голове  сотни комбинаций, быстро принимать решения, просчитывать последствия. Паша — генератор идей и фонтан энергии — тоже  был востребован. Оба быстро пошли в гору. Уже через несколько лет Беловых ввели в совет директоров компании.

На совещания супруги  являлись вместе: Татьяна шла, свободно и гордо неся свою рыжую гриву,  и держала под руку мужа, опиравшегося на элегантную трость. Но раненные в давних сражениях викинги имеют на это право, не так ли? А уютно устроившейся в мамином животе Арине Павловне предстояло еще шесть месяцев ждать своего выхода в свет.

Эмилия Песочина

Фотоиллюстрация автора