Евсей КАЦ | Машенька

МАШЕНЬКА

– Эта девочка нас погубит, – в ужасе прошептала мама после того, как Машенька прямо с порога радостно закричала: «Я поеду в Америку» и подбросила портфель до самого потолка их комнаты.

– Тише, соседи услышат. Знаешь, что за это может быть? Какая Америка? Кто тебя, тринадцатилетнюю, туда пустит?

– А вот и пустят, — Машенька упрямо тряхнула косами с заплетенными в них белыми бантами. – Мне наша директриса сказала. Победители детского всесоюзного литературного конкурса поедут с делегацией советских писателей. Мы там будем встречаться с американскими писателями и пионерами. Еду я и еще два мальчика. У них папы генералы. Как хорошо, что я написала о черной девочке, которую проклятые капиталисты продали в рабство.

Маша не обманывала. К ним в дом пришли двое важных мужчин. Они о чем-то долго разговорили с мамой, и вскоре за Машенькой стала приезжать машина и увозить ее на уроки английского и столового этикета. Машу научили правильно пользоваться ножом, вилкой и салфеткой. Еще ее, на всякий случай, научили делать книксен.

В Америке Маша пробыла месяц. Вернулась грустная, с недетскими интонациями в голосе. Это уже не была та девочка с белыми бантами. На мамины расспросы она отвечала неохотно. «Да, пила кока-колу. Встречалась с их писателями. Кто произвел впечатление? Ну был там один из наших. Эмигрант».

Услышав слово «эмигрант» мать тут же перестала задавать вопросы.

Прошло пять лет. Маша поступила в институт иностранных языков. Она стала изучать английский, в душе надеясь еще раз побывать в Америке.

Однажды, когда Маша была на лекциях, почтальон принес бандероль из США. Мама испугалась и хотела тут же отнести пакет в милицию, но решила все же дождаться дочки.

– Да перестань ты бояться. Ты же читала в газетах об итогах двадцатого съезда? – пожурила маму Маша.

Они разорвали плотный желтый конверт, извлекли из него английскую книгу. Наискосок титульного листа аккуратным почерком было написано по-русски «Драгоценной М, без которой не было бы Л». И под этим стояла неразборчивая подпись, начинающаяся на букву Н.

– А как это переводится? – спросила мама, ведя пальцем по заглавию.

Маша покраснела и тихо ответила:

–  Лолита.

КАК Я ЧУТЬ НЕ СТАЛ ВТОРЫМ ЯКОВОМ СМИРНОВЫМ

В 90-х в Америке имелся всего один русский стендапер – Яков Смирнов. Его шутки по поводу отсутствия туалетной бумаги в советских нужниках вызывали безумный смех у американской аудитории. Смирнова приглашали на телевидение и снимали в кино.

«Чем не карьера, – решил я. – Чувство юмора у меня имеется. Мой мастер во ВГИКе рыдал крупными слезами, когда узнал, что я уехал в США со второго курса. Он надеялся сделать из меня второго Гайдая. Смирнов тоже зарыдает».

Я записался на краткосрочные курсы комедиантов в местной Арт Академии. Преподавателя звали Джон. Поговаривали, что он актер. По прошествию трех лет я случайно увидел его в какой-то столовке. Он мыл там туалет. Джон отличался от всех остальных людей полной неспособностью сказать что-то смешное, но при этом старался закончить каждую свою фразу ударной шуткой. Я встретил его в продовольственном магазине, где он клеил на стену флаер Арт Академии.

Сэм подошел ко мне. «Чего он хочет? – подумал я. – Может он, собирается меня убить?» – так он представил нашу встречу.

С какого бодуна? Можно было подумать, что я подошел к нему с дымящимся пистолетом в руке. А я всего лишь спросил, берут ли на курсы тех, кто не говорит по-английски. Дело происходило еще до массовой стрельбы в американских барах, и его шутка не встретила понимания.

Впрочем, особых педагогических талантов Джону не требовалось. В Америке обо всем,  что тебе не терпится узнать, уже написаны пособия. Все студенты купили у него книгу «Стендап для тупых и прочих глухонемых». Она была разбита на главки. В конце каждой имелось домашнее задание.

Например, требовалось сочинить шутку о дантисте. Моя шутка о стоматологе стала впоследствии вишенкой на моем комедийном торте. Поначалу она звучала она так: «Я сегодня должен много улыбаться. Мой дантист сидит в зале, и я хочу показать его работу».

Затем мой сосед по парте подсказал мне панч. Этот парень был самым талантливым в классе и подавал надежды. Прошло три года, и я узнал его на мойке, где он мыл мою машину.

После окончания курсов я получил свой первый контракт. Это был ресторан. Там по выходным выступали стендаперы. Качество их работы определялось количеством проданных спиртных напитков во время выступления. Естественно, ценились те, кто доводил публику до лыконевяжного состояния.  Хозяином этого заведения был один китаец. Он лопотал что-то со своим акцентом. Я отвечал со своим. В итоге мы друг друга не поняли, но нам понравилось.

Мне дали десять минут. Передо мной выступала моя сокурсница, молодая девушка. Ее представление целиком состояло из общения с публикой.

– Где, вы думаете, я держу свою кредитную карточку? Вот здесь. Пластик к пластику, – она совала карточку в прорезь между своими силиконовыми грудями.

– А какое имя у вашего члена? – спрашивала она у молодых парней. – Каждый должен иметь имя.

Года через три, это был воистину год неожиданных встреч, я попал в дорогой гольф-клуб и увидел ее. Она мыла тарелки в клубном кафе.

Свое выступление я начал с заявления, что я русский и, если зрители по какой-либо причине не поймут мой английский, я перейду на свой родной язык и им мало не покажется. После этого я пожаловался на свой акцент, из-за которого у меня возникают серьезные проблемы.

– На корпоративной вечеринке мой начальник спросил меня, знаю ли я его жену? Я ответил, да, я знаю ее. Это должно было звучать «yes, I know her».  Но в «her» вместо «ё» я произнес «о» и получилось «whore». Да, я знаю эту блядь.

Из зала донесся чей-то радостный и не очень трезвый голос:

– Точно! Они все такие.

Он меня вдохновил. Я почувствовал, что налаживаю контакт с залом, как того требовало пособие.

Не откладывая в долгий ящик свое главное оружие, я упомянул дантиста.

– Я сегодня буду много улыбаться. Мой дантист сидит в зале, и я хочу показать его работу.

Переждав смех, я добавил:

– Мой проктолог тоже хотел прийти.

И вот здесь случилось такое! Я совершенно не вру, все так и было. Это был мой настоящий звездный час. У меня этот час длился три минуты. Грохнул хохот в зале. Из подсобных помещений выскочили уборщицы. С улицы забежали прохожие. Люди смеялись до слез, толкали друг друга в бок и на радостях заказывали дорогое виски. Эти три минуты спасли меня. В запасе у меня оставалась одна единственная хохма. Кроме нее я больше ничего по-английски сказать не мог. И не будь, вызванного «проктологом», удачного перерыва на смех, я бы ушел со сцены гораздо раньше положенного времени. Просто расписался бы в своем непрофессионализме.

– Как вы считаете, что это такое? – спросил я, показывая на свою раннюю блестящую лысину. – Нет, это не то, что вы думаете. Это моя татуировка.

В то время татуирование только набирало силу и по этому поводу в обществе происходили дебаты. Не бог весть какой прикол, но он попал в цель. Среди публики нашлось несколько лысых мужиков, подруги которых сразу стали весело тереть их черепа. На гребне успеха я закончил свой перформанс и сошел со сцены. Китаец был в восторге. Он показывал на мой зад и поднимал большой палец вверх. Чек на сто долларов был вручен мне тут же, а вместе с ним приглашение приходить еще.

Но я не пришел. Я понял, что трех шуток и лысины недостаточно для того, чтобы стать знаменитым.

Иногда, удобно устроившись на веранде своего дома на берегу океана, я потягиваю дорогое виски и думаю: «А вот если бы я тогда пришел, что бы я сегодня мыл?»

Евсей Кац