Дмитрий РАСКИН | Дама сердца, или Затянувшееся приключение

Дама сердца, или Затянувшееся приключение

Антон Родионов развелся. Наконец-то. Женился он рано, на однокурснице, был увлечен, и вот семейная жизнь, оказавшаяся долгим, муторным, тягостным и бездарным путем к разводу, окончена. Свобода. Не уходил потому, что дети еще не выросли? Потому, что их трехкомнатная хрущевка без того, чтобы не ущемить детей, не делится ни на что? И вот теперь детям будет даже легче и проще без него, а он скопил на однокомнатную. Вот так вот, к пятидесяти годам, наконец-то рассчитался со своими довольно банальными обстоятельствами, что были, как водится, неизбежными и непреодолимыми. Преодолел. А если поднабраться наглости, можно даже сказать, что у него всё впереди еще. Нет, а что? выглядит он моложе своих лет, ни живота, ни лысины. К тому же два раза в неделю у него тренажерный зал, не для результатов, в пользу жизненного тонуса и «общего оптимизма». И в то же время было понимание, что вряд ли в его жизни будет, случится хоть что-то счастливое или хотя бы яркое. Только счастье – это не так уж и важно. Вот какое открытие, да?! Есть вещи попроще… попроще и понадежнее. И есть, наверное, что-то важнее счастья. Всё та же свобода. А впрочем…

Женился Антон в двадцать лет, не зная женщин, не разобравшись хоть сколько-то в самом себе. Но Алла, его тонкая, одухотворенная Алла, что так волновала его, до преждевременной эякуляции, да? И как же она стала ограниченной, не рассуждающей, самодовольной, упертой и злой? Ему слишком много понадобилось времени, чтобы понять – она такой всегда и была, просто сие вначале было прикрыто девичьим очарованием, потом его пониманием ее «безусловных достоинств», потом… Дожить до безразличия и отвращения друг к другу, до тех моментов, когда ему требовалось делать усилие над собой, чтобы не метнуть в нее первым подвернувшимся под руку тяжелым предметом, до неожиданного такого открытия – он стал ей под стать, почти что сравнялся, а жизнь проходит. Жизнь оказалась слишком бездарной и унизительно незамысловатой. Он давно уже не претендовал на какую-то там осмысленность своей жизни, ему просто хотелось хоть сколько покоя, но жизнь самым глумливым образом игнорировала и его попытки (очень нечастые, кстати) бунта, и его торг с нею об условиях капитуляции.

Антон – архитектор, в фирме платили ему не слишком-то много, но он начал подрабатывать проектированием коттеджей для богатых. («Для себя самого могу спроектировать только лишь воздушный замок», – дежурная шутка Антона.) Общение с «богатыми» далеко не всегда было приятным, и надо было хоть как-то защищать собственное достоинство, но он достаточно быстро заработал на эту свою, говоря языком риэлторов, «однушку», пока что всего лишь на «однушку», но современную и в самом в центре города. Если перебраться в Москву, были бы совсем другие перспективы, конечно. Но, видимо, поздно уже начинать жизнь заново. Знать предел своих сил – уже счастье. В его возрасте, во всяком случае. Он всегда говорит это не без язвительности на собственный счет.

За полгода после развода он сменил трех женщин. Женщины были не очень, но он ни на что особенно и не претендовал. Важен был сам принцип свободы. Для кого-то свобода это откровения духа, возможность творчества или там поиска, а для него, Антона, вот… Ему нравилась эта его ирония. Она вроде бы примиряет тебя с самим собой на условиях некоторого твоего превосходства над обстоятельствами твоей жизни, чуть ли не судьбы.

Потом была довольно долгая связь с юной девушкой. Кончилось всё на том, что она захотела ребенка. А когда пришла к нему жить, уверяла, что ей неинтересны дети. Она ориентирована на карьеру и на него, Антона. Но, видимо, пришло ее время, а он – пусть привык к ней и дорожил ею – на ребенка так и не решился. Он действительно знал предел своих сил.

Он познакомился с Евгенией в книжном. Та не могла найти Миллера, а продавец как раз куда-то отлучился. Антон вызвался ей помочь, он вроде бы помнил, где здесь стоял Миллер. Не без труда и не с первой попытки, но привел ее к нужной полке. Правда, выяснилось, что Евгении нужен был не Генри, а Артур Миллер, которого в магазине действительно не оказалось. «При таких-то покупательских запросах никаких Миллеров не напасешься», – улыбнулся Антон. Она рассмеялась.

Из книжного вышли вместе. Он проводил ее до метро. Поболтали. Прощаясь, вручила ему визитку. Она замдекана мехмата. А у него отец в свое время преподавал на мехмате. Оказалось, она помнит его отца. Он вел у них матанализ. Антон обрадовался, что вот же, мир тесен. Не хотел вообще-то говорить этой слишком уж штампованной фразы, но все равно сказал, от смущения, наверное. И видит, что Евгению покоробило несколько, поэтому сразу же дал ей понять, что это он от смущения только и сам понимает некоторую пошлость фразы. Но и это получилось у него неуклюже. Впрочем, Евгения оценила эти его усилия и была снисходительна.

Он позвонил ей в пятницу, как она и сказала. К большому его удивлению, Евгения не захотела ни в кафе, ни на выставку – пригласила его к себе. Это свое удивление он высказал ей уже наутро. Как же так, она же его совсем не знает. Евгения ответила в том смысле, а чего тут, собственно, знать, всё ясно. Это вроде бы комплимент, то есть она видит, что он порядочный, интеллигентный, добрый, да еще и легкий в общении… но эти его замечательные качества оценивались, признавались ей несколько свысока, и чуть кольнула ее самоуверенность, то, что она так вот, сходу «прочитала» его. Ладно. Пускай. Антон всегда нравился женщинам. К тому же он умел их слушать. Для многих из них он просто был, что называется, «их тип»: среднего роста, русоволосый, с хорошей улыбкой, с открытым лицом. Но здесь явно не тот случай, Евгения яркая такая брюнетка, к тому же выше его, не совсем уж на голову, но заметно выше. Женщины всегда ценили в нем мягкость и теплоту (во всяком случае, первое впечатление о нем у них было такое), Евгении, кажется, этого и не надо: она резкая и довольно много у нее «острых углов». И так вот выбрала его?!

Свободная, с мужем развелась уже давно, а взрослая дочь, программист, с прошлого года как в Штатах по рабочей визе. И муж у дочери тоже программист. И, конечно же, они все там и останутся, так ли иначе укоренятся.

У них с Антоном получилось нечто вроде гостевого брака. По выходным он живет у нее, когда есть возможность – встречаются и на неделе. Понимает, живи они вместе, он, наверное, долго не выдержал бы, с ней непросто. А так они наслаждаются лучшими качествами друг друга, все остальное оставляя за кадром. А то, что она держит его в некотором напряжении – при таких отношениях это даже бодрит. Это даже пикантно, во всяком случае, пока. Интересно, а если бы он с Аллой в свое время вступил в «гостевой брак», они не дожили бы до ненависти и отвращения друг к другу? Только до безразличия и равнодушия, да?

Ему была лестна связь с Евгенией. И дело не в том, что она замдекана… хотя, это тоже имело значение для него. И даже то, что ее бывший муж известный в городе человек, «светило медицины», тоже, как ни странно, оказалось значимо для Антона. И значимо было для него то, что он называл стилем Евгении. Но, прежде всего, он сознавал какое-то личностное превосходство Евгении, она глубже, сложнее его. Не умнее, а именно глубже. Он сформулировал для себя примерно так. Если б ему кто сказал, давай познакомим тебя с женщиной, что сложнее тебя, на которую будешь смотреть снизу вверх, он бы, конечно же, отказался. А вот сложилась так, и увлекся. Да как увлекся! Жил в ожидании, предвкушении выходных. И если она вдруг его не позовет, он чувствует себя несчастным. А она могла и не позвать, допустим, если приболела или же просто давление. Не хотела, чтобы он видел ее «такой». Он признавал ее правоту и не горел желанием лечить ее и за ней ухаживать, но без нее ему пусто и некуда деть себя. Это не любовь, Антон, собственно, никогда и не стремился к любви именно, опять же, сознавая предел своих сил. «Мой предел – влюбленность. Может, не слишком глубокая, но вполне искренняя», – понимает Антон. «Я человек середины», – и эта его самооценка только внешне выглядела, как кокетство. Но скучно и пресно было ему в «середине», а он, боязливый, за рамки ее так, кажется, ни разу и не выходил. А с Евгенией взял и вышел? Пусть и поздновато, так, в «третьем акте», ёрничает на собственный счет Антон. У него были «приключения» и по ходу брака, и уж тем более после, но… это было первое в его жизни, захватившее его целиком приключение.

Родители сколько раз уже говорили ему, что пора уже их с ней познакомить. Антон уклонялся. У мамы при виде «невесты сына» сработает инстинкт – невесту же надо поучать. Ничего нелепее такой сцены представить себе он не мог. Евгения высмеет мать, а та, скорее всего, не поймет, за что ее так зло и уничижительно высмеяли. И даже, если Евгения вдруг проявит такт, все равно это будет настолько унизительно для Антона.

Возраст такой, когда, казалось бы, не может быть каких-то откровений в постели. Да он и не искал откровений, но для него оказалось так значимо это ее выражение предельной отрешенности и покоя в те минуты, когда он любит ее. Он дает ей покой? И эти ее закрытые глаза – на правом жилка пульсирует синим. Это ее полнота приятия, и чуть слышный вздох, как только он закончит. Для нее это всё – она выложилась, достигла. И они будут лежать обнявшись. И ничего не надо. Впрочем, сама Евгения относилась ко всему этому проще, и когда он однажды попытался с ней говорить об этом, она не поняла и не стала вникать.

Антон при любой возможности говорил с коллегами о Евгении, не называя имен, не раскрывая подробностей, называл ее «дамой сердца». Не без иронии, разумеется, но это ирония не на ее, скорей, на собственный счет. Только никто особенно подробностями и не интересовался. Ну, хорошо человеку, и слава богу. А так что? Своих проблем хватает.

Евгения напросилась сходить с ним к клиенту (речь о «левых» подработках Антона), что уже в который раз заставлял Антона переделывать проект. Антон представил ее как коллегу. Жирный самодовольный боров, считающий своим долгом играть в жирного самодовольного борова, новый вариант коттеджа забраковал сходу. Долго и с наслаждением выговаривал Антону.

– Вам предлагают дом на вырост, – вклинилась в его словесный поток Евгения.
– Какой еще на вырост! – возмутился боров.
– В робкой надежде, что вы когда-нибудь, может быть, всё-таки дорастете до того, что значит английский дом, – эти ее непередаваемые интонации. – Вы же требуете себе свинарник. Хорошо! Пусть будет свинарник, – кивнула на чертежи. – Покажите, где покрыть позолотой, и закончим на этом.
Клиент, в отличие от Антона, стилистики Евгении не оценил. Антон лишился заказа, но впервые, пожалуй, впервые! получил удовольствие от этих своих приработков.

Смеялись. Сходили в кафе, условно говоря, отметили, ну да, некоторую победу Антона над этой его лямкой вынужденного труда. А заодно Евгения прочла ему весьма назидательную лекцию о том, как важно сохранять дистанцию, «санитарную дистанцию» между собой и собственной жизнью, между собой и своим профессиональным успехом. Антон согласен, конечно же, но деньги, что получил бы он от борова, так были нужны ему сейчас.

К ним приехал архитектор из Москвы, намечался совместный проект, в фирме наконец-то запахло более-менее серьезными деньгами. Гость оказался театралом, и раз уж он здесь, то пусть ему покажут местный театр. В театр гостя поручили сводить Антону. «Потому что я самый интеллигентный?» – съязвил Антон, но в театр пошел с удовольствием. Но тут отказался гость. Антон сначала его не понял. «Двое мужчин пришли в театр!» – гость считал, что объяснил всё более чем ясно. Антон оставался в неведении. А когда наконец дошло, изумленно глянул на гостя: «Неужели?!» И по его глазам понял: «Да!» Личные ли его комплексы или они в Москве теперь все настолько продвинутые? Антона подмывало сказать примерно следующее: в театре они постараются скрыть свои чувства, не станут держаться за ручки или еще что-нибудь в этом же духе, так что причины для беспокойства вроде как нет. Но гость был совершенно серьезен. И знал, чтобы оградить его от недостойных подозрений местной публики, нужна женщина. Антон в сочетании с женщиной – только на таких условиях он согласен посетить местный храм искусства.. Антон стал вызванивать «даму сердца», она же как раз его упрекала, что он не водит ее никуда. К счастью, она сегодня вечером свободна, то есть вечер спасен.

Спектакль оказался настолько бездарным, что Антону было стыдно перед гостем. Антон в общем-то знал, что архитектура их городского (одного из старейших в стране) театра превосходит доступную этому театру драматургию, но чтобы до такой степени! Но гость и Евгения так остроумно высмеивали и саму пьесу, и режиссуру, и игру, что оказались в итоге счастливы. Антон же, как человек неразвитого театрального вкуса, поддерживать разговор не мог. Но так радостно слушал. Его не обижало чужое интеллектуальное превосходство. Гость же был очарован Евгенией, и это было приятно Антону.

Вскоре выяснилось, что проект так лишь проектом и останется. Запах денег развеялся. Но вряд ли из-за того, что москвичу не понравилась провинциальная драматургия, или же потому, что чары Евгении все же оказались недостаточными.

Евгения же, поблагодарив Антона за «приятный вечер», заявила, что в следующий раз она пойдет в театр, только лишь подчиняясь решению суда.

Через пару лет Антон с ней расстался. И дело даже не в том, что она определяла темп и сам ход их «отношений», и характер ее непростой (пусть и не назовешь ее рабой характера), а его зависимость от Евгении только росла. Здесь ему уже мнилась угроза его свободе. Но так ли нужна ему свобода? С изумлением видит, что этот вопрос для него не риторический. Его плоская свобода. Его пресная свобода. Чувствовалось, что Евгения могла бы быть куда как жестче, капризнее с ним, но… то ли лень уже, то ли ей все же хватает вкуса и самоиронии не идти по такой колее, не заходить по ней далеко, точнее. Многое из того, чего он не позволил, не позволял Алле, здесь он принимал не без юмора и как данность. Почему же он всё-таки ушел от нее? Он просто устал. Оказаться выше самого себя, выше «середины» – это вспышка, праздник, да! но как содержание и длительность жизни?! Он не смог. Пусть и честно пытался. Разочарован в себе? Да он в общем-то и не очаровывался. Не претендовал на то, чтобы подняться над собой (считал себя реалистом). Сыграло ли свою роль, что она никогда особенно не вникала в то, что там у него на душе? Он не мог «изливаться перед ней» или, там, жаловаться на жизнь. И не то чтобы она не позволяла – с нею у него всё это получалось настолько фальшиво. Он много значил для нее, она дорожит им, Антон видел это, но в ее «сценарий» не входили такие вещи, как, например, сопереживание. В отношениях с женщинами он этого, собственно, и не требовал, а теперь вдруг это стало нужно ему. Не то чтобы очень уж нужно, но… И опять же, свобода – пусть Евгения на нее, в общем-то, и не посягала. Во всяком случае, сознательно. А что ее раздражает в Антоне? «Всё», – отвечает Евгения. И тут же серьезно, ну да, о том, что он ведомый. Всего лишь ведомый. Но ведь это ж единственно возможный для нее способ отношений с мужчиной, недоумевает Антон. Она и не спорит.

Появилась женщина, с которой было спокойно и просто, но не было смысла. Потом была женщина, с которой в столь уютной для Антона и в столь соразмерной ему «середине» был еще и смысл. Этот средненький, простенький смысл.

Он снова сошелся с Евгенией. Не ожидал, что она никого так и не найдет себе. Во всяком случае, чтобы всерьез и надолго. Теперь их отношения были не столь интенсивны, они не ждали, не требовали друг от друга уже ничего. Просто пытались хоть что-то еще выхватить у оставшегося им времени, выклянчить у жизни? Через какое-то время расстались. Потом стали было встречаться вновь. Яркая, сильная, душевный и добрый встречаются от безысходности. А так им, в общем-то, хорошо друг с другом.

Дмитрий Раскин

Фотоиллюстрация Инны Кержнер