«Новый Континент» Американский литературно-художественный альманах на русском языке
Близится Новый год. Как его встречать? – Надо попробовать писать статью о гоголевской повести «Ночь перед Рождеством».
Я не уверен, что я её читал, но почти уверен (с другими повестями получалось), что смогу что-то новое сказать. Ну в самом деле: если аскетизм, я считаю, продирался всю жизнь, с малых лет, чтоб Гоголь его выражал и выражал, и это выражение сперва пряталось как подсознательное проявление, а в конце жизни – стало выражаться «в лоб», в проповеди… Ну кто ещё имеет за душой такую концепцию? – Никто. – Вот и получается новизна.
А ошибался даже Гуковский:
«…образ светлой мечты о нормальной, естественной жизни, где все – здоровое, яркое, где торжествует молодость, красота, нравственное начало».
Пусть такое Гуковским и замечено, что оно – в порядке прощания Гоголя-реалиста с Гоголем-романтиком.
На самом деле в «Ночи…» подсознание просто в позитивную фольклорно-романтическую оболочку облекло нехорошести.
«Он [сорочинский заседатель {в Российской империи в 1775-1864 гг. лицо, избранное для участия в суде}] знает наперечет, сколько у каждой бабы свинья мечет поросенков, и сколько в сундуке лежит полотна, и что именно из своего платья и хозяйства заложит добрый человек в воскресный день в шинке».
Ну если отвлечься от шутливости тона, то разве это хорошо, чтоб власть настолько была осведомлена о частной жизни людей. Это же полицейское государство? Ничего хорошего. А всё – от низменного устремления судимых: мол, они от бедности преступили закон.
«…волостной писарь, выходя на четвереньках из шинка, видел, что месяц ни с сего ни с того танцевал на небе, и уверял с божбою в том все село; но миряне качали головами и даже подымали его на смех».
И пролетает мимо, что писарь упился до четверенек. Это хорошо?
Плохо и то, что живописца всё-таки, кузнеца Вакулу вызвали на покраску забора начальству, и отказаться, наверно, было опасно. О чём молчок. А что сказано – сказано так витиевато, с такими отвлечениями, что и не заподозришь, что тут негатив.
«…слыл лучшим живописцем во всем околотке. Сам еще тогда здравствовавший сотник Л…ко вызывал его нарочно в Полтаву выкрасить дощатый забор около его дома».
А хорошо ли, что Вакула так извратил Писание:
«…заключенные прежде [до дня Страшного Суда] грешники били и гоняли его [чёрта] кнутами, поленами и всем чем ни попало».
А хорошо это – ставить посещение шинка ценнее посещения дьяка:
«…сделалось так темно, что не всякий бы нашел дорогу к шинку, не только к дьяку».
А соблазнять – хорошо?
«…подъехавши мелким бесом, подхватил ее под руку и пустился нашептывать на ухо то самое, что обыкновенно нашептывают всему женскому роду».
Сказано же так, словно мы ж все друг другу такое прощаем.
Плохи и гонки, у кого одежда богаче.
«Чудно устроено на нашем свете! Все, что ни живет в нем, все силится перенимать и передразнивать один другого. Прежде, бывало, в Миргороде один судья да городничий хаживали зимою в крытых сукном тулупах, а все мелкое чиновничество носило просто нагольные; теперь же и заседатель и подкоморий [судья по спорам о границах имений] отсмалили себе новые шубы из решетиловских смушек с суконною покрышкою. Канцелярист и волостной писарь третьего году взяли синей китайки по шести гривен аршин… Когда эти люди не будут суетны!».
У притворно-морального повествователя-то, да, слюнки катятся. Но у Гоголя, его, повествователя, создателя, откуда такая цепкость памяти на моды? – От тайной ненависти аскетизма, от скрытых от плохого мира слёз.
Ну а встретить Панасу Рождество небритым – хорошо?
«…с обросшею бородою, показывавшею, что уже более двух недель не прикасался к ней обломок косы, которым обыкновенно мужики бреют свою бороду за неимением бритвы».
А тому же Панасу не дать понюхать товарищу табаку? Или не окликнуть заблудившегося в метели товарища, если сам набрёл на шинок.
А что ходить по селу надо с кнутом (собак отгонять)?
А крепко злиться, что месяца на небе не видать?
А лень, «которая так мила всем козакам»?
А вздорность по мелочам? – Это всё про отца Оксаны, Чуба.
А самовлюблённость Оксаны?
Влюблённая слепота Вакулы тоже супертайно осуждается?
Супер я пишу потому, что подсознательный идеал – пока реалиста – заставляет автора быть в ударе и заставляет сознанием еле-еле ощущать, что радость происходит от обретённого, наконец, романтиком зоркости реализма, которая всю подноготную бяку видит там, где романтик таял от, например, созерцания черт украинскости: красоты и силы природы и людей.
А такая сила – хороша, смотрите?
««Чего мне больше ждать? – говорил сам с собою кузнец. – Она издевается надо мною… Пусть только я наверное замечу, кто ей нравится более моего; я отучу…»».
А такая неразборчивость «степенных козаков» хороша:
«…мало было нужды до красоты»?
А такая вёрткость Солохи, матери Вакулы:
«Ни одному из них и в ум не приходило, что у него есть соперник»?
А такой критерий, как богатство, для решения, за кого пойти всё же замуж?
А такое:
«…чтобы каким-нибудь образом сын ее Вакула не подъехал к его дочери [Оксане] и не успел прибрать всего себе, и тогда бы наверно не допустил ее мешаться ни во что, она прибегнула к обыкновенному средству всех сорокалетних кумушек: ссорить как можно чаще Чуба с кузнецом»?
Ведьма ж, а не человек, как нарекли её кумушки. И повествователь-то держится отстранённо. Но он не автор. А автор как?
Или. Хорошо это, что Чуб скор подозревать, молодую жену Левченки в измене мужу?
(Этак я всю повесть перескажу… А вы, наверно, и не замечали, если читали, сколько гадости человеческой тут.)
Предрождественская ночь. Ходят по соседям колядуют люди. Вправе. – Нет. Вакула из-за отвергающей его Оксаны срывает зло на её отце, – вернувшемся домой из-за вихрей, потеряв Панаса, и, мол, колядующем, т.к. не узнал свою хату и оправдывается, что колядует, – Вакула побивает в метели Чуба (не узнав его). – Ну. Так срывать зло – хорошо?
Я, конечно, заедаюсь. Но, объективно, хорошего ж мало.
Кроме природы.
«…месяц… плавно поднялся по небу. Все осветилось. Метели как не бывало. Снег загорелся широким серебряным полем и весь обсыпался хрустальными звездами. Мороз как бы потеплел».
Так это для точки отсчёта для плохого. А к нему невозможно не вернуться, прочтя про такой вещизм:
«– Да, – продолжала гордо красавица, – будьте все вы свидетельницы: если кузнец Вакула принесет те самые черевики, которые носит царица, то вот мое слово, что выйду тот же час за него замуж».
Кошмар – между нами (некоторыми нами) говоря.
Я даже помню по себе, какой это кошмар – любовная лихорадка, когда каждую следующую минуту ты принимаешь противоположное решение.
«Да что Оксана? с нее никогда не будет доброй хозяйки; она только мастерица рядиться. Нет, полно, пора перестать дурачиться.
Но в самое то время, когда кузнец готовился быть решительным, какой-то злой дух проносил пред ним смеющийся образ Оксаны, говорившей насмешливо: «Достань, кузнец, царицыны черевики, выйду за тебя замуж!» Все в нем волновалось, и он думал только об одной Оксане».
Как-то понятно, почему Гоголь остался девственником.
Соответственно в пьесе начинается кутерьма у Солохи. К ней после чёрта по очереди приходят: голова, дьяк, Чуб и сын, Вакула. И всех ухажёров она посадила в мешки, опустошив их от угля. Смешно. Но нравственность где?
Впрочем, дальше пошёл сплошной action, и увлёкшемуся Гоголю стало не до морали.
А потом эта суета нехорошая в Петербурге. Воистину чертовское дело пролазы. Потом враньё баб, как утонул и повесился Вакула. И все бабы чувствуют, что честные. И переходят на личности в отстаивании своей версии отсутствия Вакулы в Диканьке. Потом Оксана не поверила слухам, решила, что он просто ушёл и… влюбилась в него. Обратное пушкинскому «Что вам дано, то не влечет». (Правда, издана была 8-я глава «Евгения Онегина» в 1832 году, когда и вторая часть «Вечеров на хуторе близ Диканьки». Так что независимо…) – Нравственности особой этот поворот Оксане не даёт.
И – Рождество. Сцена в церкви, в которой нет ничего богомольного. Разве что: «старухи усерднее, нежели когда-либо, шептали молитвы».
Ну а это большой грех, что проспавший заутреню и обедню вернувшийся с царицыными башмачками Вакула быстро успокоил себя «тем, что в следующую неделю исповедается в этом попу и с сегодняшнего же дня начнет бить по пятидесяти поклонов через весь год»? – Небольшой грех, но всё-таки. Но вещизм…
А он ещё какой! Чуб ему отдал в жёны Оксану за «новехонькую шапку и пояс, какого не видано было на всем селе».
И под занавес – того же рода. Похвала архиерея Вакуле за то, что кроме покаяния «выкрасил даром весь левый крылос зеленою краскою с красными цветами».
И я при всё при том не считаю себя предвзятым.
Соломон Воложин