Зинаида ВИЛЬКОРИЦКАЯ | О юных вдовцах и разведке в полях

О ЮНЫХ ВДОВЦАХ И РАЗВЕДКЕ В ПОЛЯХ

Гена Севивончик появился на свет, чтобы переворачивать всё вокруг с ног на голову. В роддоме он перекричал самых голосистых младенцев, за что был досрочно выписан. К прискорбию соседей.

Нынешние молодые родители ничего не соображают в психологии несчастных малышей! Две бабушки и дедушка жили неподалеку. Уставшее от мощи Гениного голоса старшее поколение наперебой стремилось понянчить малютку. Каждый считал себя способным лучше других успокоить голубоглазого ангела, но Гена не сдавался и продолжал развивать голосовой аппарат. «Тренировался» ровно столько, сколько находил нужным.

Пока не понял, что можно петь. Распевал репертуар из радио, телевизора и… из мебельного магазина напротив. Специфика подобной торговой точки включала в себя грузчиков, особый язык которых маленьким детям знать не положено. Однако Гена овладел им не хуже взрослого. Пролетарский жаргон шикарно ложился на любую популярную музыку. Если не вслушиваться в слова, звучало потрясающе.

Звонкий голосок хрустальной чистоты привел в восторг соседку Варвару Бенедиктовну – супругу директора городского отдела культуры.

– Ваш мальчик такой одаренный! Его необходимо развивать! – всплакнув от умиления, сказала Варвара Бенедиктовна Гениным родителям. – Вы не против, если я поведу нашего будущего Робертино Лоретти на концерт симфонического оркестра? Зять написал симфонию. Сегодня премьера.

– Гек, только без глупостей. Не подведи! – Севивончик-старший погрозил пальцем. – Мы твои фокусы знаем.

В костюмчике, перешитом из маминой велюровой юбки, отмытый до небывалой чистоты пятилетний Гена выглядел неотразимо. Галстук-бабочку ему подарила сопровождающая сторона. И все прошло бы просто замечательно, если бы не литавры. По замыслу композитора они должны были усилить накал эмоционального воздействия на уши восхищенного слушателя и потому звучали слишком часто.

Непривычный к подобному драматизму Гена подскакивал от неожиданности, Варвара Бенедиктовна толкала его локтем правой руки, а левой припечатывала к сиденью кресла. Обескураженный Гена попытался удрать, но был пойман и водворен на место. Куда деваться? Пришлось смириться и руководить процессом.

– Давай-давай! Врежь ему! – в ожидании очередного удара прозвенел Генин мелодичный голосок. На весь концертный зал.

Утонченные меломаны вмиг позабыли о высоком искусстве и неприлично заржали.

Севивончик-младший оглянулся на хохочущую публику, вспомнил папино напутствие… Раз смеются, значит, сделана глупость. Надо ее исправить!

– Чего ржете? Вы куда пришли?! Музыку слушать?! А ну-ка, быстро заткнитесь. Руки на колени! Глаза на сцену! – для убедительности Гена добавил несколько слов из лексикона грузчиков.

***

– Ваш Гена поставил меня в неловкое положение. Он сорвал премьеру и отвлек внимание на себя! Ему аплодировал весь зал. Это форменное безобразие. Не думаю, что при таком поведении из вашего мальчика вырастет что-либо путное! – всплакнув от обиды, Варвара Бенедиктовна возвратила незадачливого Робертино родителям.

Во время этой тирады Гена молчал. Очень-очень интеллигентно молчал. Он чуть не лопнул от накопившихся слов и, едва за Варварой Бенедиктовной закрылась дверь, выпалил скороговоркой то, чего недосказал на премьере симфонии.

Родители Гену не останавливали. Но меры приняли. Вопреки протестам дедушки-бабушки срочно оформили в ближайший детский сад.

Сначала новенького всё устраивало. Целых три дня ему нравились дети в одинаковых панамках, соленая манная каша комочками, кипяченое молоко с толстым слоем пенки, а также игры в «ручеек» и «иголочку с ниточкой». Потом ему надоело маршировать строем под стук барабана. Коля – сын воспитательницы Надежды Васильевны – не придерживался ритма и колотил палочками невпопад, но все равно должностью барабанщика делиться не хотел. Сторожил инструмент, как злой пес Пират – миску с едой.

Это же несправедливо. Гена лично видел и слышал литавры. Они барабанные родственники! Понятное дело, у Гены получилось бы гораздо лучше, поэтому пришлось задействовать горчичники. Почему горчичники? Потому что Коля сильно кашлял, а горчичники помогут выздороветь и отвлекут от барабана.

Подходящий момент упускать нельзя. Надежда Васильевна отмечала день рождения. По этому случаю детей накормили обедом на час раньше, уложили спать и устроили праздничную трапезу в беседке во дворе.

Кабинет медсестры не был заперт, Гена достал горчичники из шкафчика… Уговорить простуженного Колю лечиться – проще, чем раздобыть горчичники. Севивончик организовал процесс по высшему разряду.

Пока главный барабанщик, обложенный лечебными листочками, лежал на своей кровати под простыней, Гена отводил душу. Воображая себя маститым литавристом, отбивал барабану бока и пел. Что пел? Как всегда. Грузчикам бы понравилось.

Детсадовцам тоже понравилось. Хлопая в ладоши, они так весело отплясывали, что не заметили возвращения неблагодарного педагогического персонала. Не оценившего избавления Коли от кашля и мигом исключившего Гену из рядов воспитанников. К превеликой радости дедушки-бабушки.

***

Гене Севивончику таки предстояло позорное будущее. От этой мрачной перспективы нервная система ближайшего Гениного окружения шаталась-шаталась – и не рухнула. На подмогу явились нашатырь, валидол, корвалол. В надежде на школьную дисциплину нервная система одумалась и выжила. В отличие от учительской.

Ольга Филипповна, первая Генина учительница, славилась огромным педагогическим опытом и непробиваемым характером.

– Дети, наша школа и наш класс – это ваш второй дом. Я ваша вторая мама. А это портрет дедушки Ленина. Он очень любил детей и всем нам завещал учиться, учиться и еще раз учиться. Мы с вами будем выполнять заветы дедушки Ленина. Научимся читать, писать, любить нашу Родину и нашу Коммунистическую партию. Чтобы стать октябрятами, вам, дорогие дети, придется браться за ум и быть достойными внучатами Ильича. Видите? Это буква «а». День за днем, урок за уроком мы будем усваивать знания… Гена Севивончик, ты куда? – на чеканном лице учительницы сверкнула железная улыбка. – Домой? Тебе нельзя домой. Ты еще ничему не научился.

– Мне тут у вас делать нечего! – объяснил Гена. – Ваш дом мне не нужен. У меня есть свой дом, своя мама, свой папа, свой дедушка и целых две бабушки. Буквы я знаю, читать умею, хожу в библиотеку и даже играю на барабане.

– Тогда подойди к доске и напиши свое имя, – предложила Ольга Филипповна.

Про писать Гена не подумал. Пришлось остаться и влиться в ряды внуков Ильича.

***

– Они испортят ребенка своей шаблонной болтологией! – жаловался Генин дедушка Гениной бабушке. – Вобьют ему в голову «Октябрьская революция – мост к светлому будущему!», «Учеба – труду подмога!», «Вперед, к торжеству коммунизма» и прочую штамповку. Их задача – учить детей приспосабливаться к утвержденным свыше мнениям: лозунг сказал – думать не надо.

У Севивончика-дедушки имелись своеобразные воззрения на воспитание детей. Школу он считал бесполезным заведением, а учителей – вздорными созданиями, призванными портить ребятишкам детство – лучшую пору жизни. Абсолютно солидарный с дедушкой, Гена такой подход одобрял полностью. Зато не одобряла Генина мама. Именно она ходила на родительские собрания выслушивать «комплименты».

– Учительница сказала, что Гена вместо «тусклое солнце» написал «тухлое».

– Ну и что? – хмурил густые брови дедушка. – Гек адекватно написал. Тухлое – потому как тухнет. В смысле, гаснет. А тупая училка думает, что тухнет – плохо пахнет. В некотором смысле допускается и такая трактовка, но почему солнце не может протухнуть? Оно торчит на небосклоне черт знает сколько тысячелетий! Такую возможность стоит рассмотреть хотя бы как гипотезу. Не понимает эта курица ход мыслей нестандартного ребенка. Я всегда утверждал: домашнее обучение – намного эффективнее школьной муштры, но кто меня слушает?

– Учительница сказала, что у Гены прекрасный почерк, но наш мальчик не хочет писать числительные цифрами, а пишет словами. Говорит, так красивее.

– Ну и что? Пусть пишет словами. Лишь бы писал.

– Но он пишет с ошибками!

– Кого это колышет? – дедушка невозмутимо пожимал плечами.

– Как это кого колышет? Гена не знает правил написания мягкого знака в числительных!

– Щас проверим! Гек, иди сюда! Садись и пиши. Что писать? Ну, хотя бы… 7 500 326. Мы с твоей мамой полюбуемся, как ты красиво пишешь. Гек. Ты что написал? Сем меллевонов пяцот тыщов тристо дьвадьцат шест? Внучек, ты же такой умный… У тебя такой идеальный почерк…. Ага. Понял я, понял. Тебе так нравится писать буквы, что ты и цифры пишешь буквами? Гек, всё путём, только заруби на носу: слово «миллион» пишется без «в». Изобразишь заново?

Гена беспрекословно соглашается. Берет тетрадку, выдирает исписанный лист, исправляет написанное…

– Видишь, деда? Я пишу правильно, без «в». Меллеонов.

– У меня самый умный внук на свете! – радовался Севивончик-дедушка. – Он пишет «миллион» без «в»! Каллиграфическим почерком!

– Вы защищаете Гека, потому что сам таким были? Или еще хуже? – интересуется Генина мама.

– Ты не знаешь, кто был хуже. Мой сын и твой муж. Вот кто был хуже. Его даже из пионеров исключили!

– Да, исключили! – идет в атаку Генин папа. – Я на всю жизнь запомнил, за что! Когда я учился в шестом классе, нас погнали в колхоз на картошку.

– Подумаешь, погнали на картошку. А кто же поможет колхозникам собирать урожай? Это большая честь, помогать Родине! – упрямилась Генина мама.

– Ничего себе честь. Собирать урожай во всеобщий выходной – воскресенье? Когда вовсю хлыщет холоднющий осенний дождь, а машина опаздывает? Повторяю. Невзирая на дождь, шестиклассников погнали в колхоз на картошку. Ты соображаешь?

Генина мама начинает соображать.

– Я замерз, как цуцик. Машины все не было и не было… Перспектива мокнуть на колхозном поле не прельщала, и мы с другом-соседом Славиком решили рвануть по домам как можно скорее. Несмотря на лозунг «Ударную уборку – большевистскому урожаю!», нам не хотелось промокнуть окончательно. С криком: «Вернитесь! Вернитесь! Немедленно вернитесь!» за нами побежала учительница по фамилии Пискуля. До сих пор помню эту картину. Ты, папа, сидишь за столом и читаешь газету. В это время в дверях появляется мокрая, как мышь, Пискуля. Ты не отрываешься от газеты… Оправдывая свою фамилию, учительница писклявым голосочком возмущается недостойным поведением двух пионеров, посмевших уклониться от трудовой повинности. Ты по-прежнему не отрываешься от газеты. Пискуля продолжает пищать…

– И тогда я, наконец, отложил газету… – заулыбался дедушка.

Он не просто отложил, он ее очень аккуратно и сосредоточенно сложил вчетверо, неторопливо уложил на стол… Было такое впечатление, что важнее этой газеты в жизни нету! Затем разразился гневной речью, где недобрым словом помянул всех: секретаря райкома, который жил по соседству, руководство школы совместно со всем педагогическим коллективом, не упустил председателя колхоза и рядовых колхозников. Смысл монолога сводился к тому, что у них у всех выходной, они все сидят дома, как и положено в дождь. Почему дети по дождю должны ехать в колхоз выполнять чужую работу?

– Я внес предложение поехать в тот колхоз и посмотреть, что делается на поле. Если там работает хоть один колхозник, я готов стать рядом с ним и пахать в поте лица до позднего вечера!

Остановить ни одного Севивончика никогда и никому не удавалось.

– Я тоже не паинька, – повинилась Генина мама. – Когда мне было тринадцать лет, трем отличницам из нашей школы оказали честь побывать в столице и посетить Мавзолей. Я выстояла сумасшедшую очередь. Промерзла под ноябрьскими ветрами в тонком демисезонном пальтишке и уже представляла, с какой гордостью расскажу друзьям и учителям про того, кто живее всех живых.

Важность этого мероприятия отяготило поведение моего желудочно-кишечного тракта, упорно пытавшегося вытолкнуть наружу съеденные московские деликатесы. Пользуясь отсутствием родителей, я слопала две порции знаменитого московского пломбира, эскимо на палочке, чебурек и запила молочным коктейлем, поэтому мое свидание с Лениным не состоялось. Незадолго до входа в Мавзолей меня стошнило на глазах экскурсовода и патриотически настроенной публики.

Но все равно за мной тянулся шлейф славы человека, который лично видел Ленина и фактически с ним общался – самым ближайшим образом. Правда, мои рассказы об этом теплом задушевном общении не совпадали бы с рассказами подружек, которых передергивало от воспоминаний о безжизненном пластмассовом манекене оранжевого цвета.

Когда мы вернулись из Москвы, на вопрос «Как вам наш вождь?» девочки помалкивали. Они с легким сердцем доверили мне озвучить все, что полагалось говорить в таких случаях. Моими восторженными воспоминаниями заслушивалась вся наша школа и даже другие школы нашего города, куда меня приглашали выступать!

***

Гене Севивончику было в кого удаться. Фамилия-то говорящая. «Севивон» – это юла. Всегда в движении, на месте не стоит и другим не дает.

25 мая у Гены был день рождения. Эту приятную дату, приближающую летние каникулы, Ольга Филипповна ждала с великим нетерпением. Радовалась, что на все лето Гена пойдет отдыхать от школы, а школа – от Гены. А еще от Гены мечтал отдохнуть школьный библиотекарь Викентий Петрович – человек почтенного возраста и консервативных взглядов

Гена добросовестно читал все, что стояло на книжных полках, тщательно переваривал прочитанное, по-своему переосмысливал и кое-что уточнял. От его рассуждений можно было сойти с ума.

– Викентий Петрович, я тут подумал о Пушкине…

– О Пушкине? Это здорово, когда пионер-третьеклассник думает о Пушкине! – глаза библиотекаря заблестели в предвкушении интеллектуальной беседы. – И что же ты думаешь об Александре Сергеевиче?

– Я думаю, что на стихи у него уходило меньше времени, чем на барышень и на драки. Это я понимаю. Хорошо понимаю. Но почему Пушкин делал не то, что у него получалось, а то, что ему хотелось? Играл в азартные игры, стрелялся на дуэлях и задирал всех, как второгодник Петька из седьмого «А»? То ему не так ответили, то не так посмотрели, то уважения не проявили. Пушкин – не Петька. Он солнце русской поэзии. Может, он вел бы себя посерьезней, если бы знал, что мы его в школе изучать будем?

Викентий Петрович тоскливо посмотрел на часы и с видом очень занятого человека попытался увильнуть от общения.

– У Пушкина было четверо детей, их рожала его жена. Это я понимаю, – не унимался юный пушкиновед. – Я не понимаю, когда жена Пушкина успевала их рожать, мотаться по танцулькам и строить Дантесу глазки? Одновременно это делать сложновато… У продавщицы тети Лиды из мебельного – детей всего трое, но она на дискотеки не бегает. Она старая для танцев. Ей некогда. Тете Лиде хватает грузчиков. А когда их жены на нее с кулаками бросаются, тетя Лида ходит с фингалом. Тут не до балов. Мы же не какое-то там царское правительство c крепостным правом… Мы коммунизм строим!

После каждого такого разговора Викентий Петрович хватался за сердце, пил успокоительное и переживал бессонную ночь.

Гена подвергал сомнению даже слова общеизвестных песен.

– Дети, нам предстоит серьезное мероприятие! – торжественно провозгласила Ольга Филипповна. – Наша школа готовится к городскому смотру художественной самодеятельности. На нас надеется директор, завуч и весь педагогический коллектив. Запишите слова песни «Там вдали, за рекой», вы должны их выучить. Гена Севивончик будет солистом.

«Там вдали, за рекой
Зажигались огни,
В небе ясном заря догорала.
Сотня юных бойцов
Из будённовских войск
На разведку в поля поскакала.
Они ехали долго в ночной тишине…»

Гена, почему ты не пишешь? В чем дело?

– Есть мысль. Надо обдумать.

– О чем тут думать?

– Мне просто интересно… Этот человек, который стихи написал, когда-нибудь видел живую лошадь? Он совсем не знает жизни. У каждого бойца есть лошадь. У каждой лошади – четыре ноги с четырьмя копытами. На копытах – железные подковы. Если сотня юных бойцов поскачет на сотне лошадей, четыреста копыт поднимут такой грохот… Разведка накроется медным тазом! Это и случилось. Они не смогли ехать «долго в ночной тишине», ведь никакой тишины не было, а разведка должна быть без шума. Они гремели копытным железом и сами себя погубили!

Ольга Филипповна на секунду замерла и чуть не взорвалась, как передутый воздушный шар. Но сдержалась.

– Гена, тебе не надо думать. За тебя уже подумал поэт Николай Кооль. Он максимально вложил смысл в текст. Твое мнение никто не спрашивает. Оно никому не нужно. Ты не думай, Гена. Ты пой.

***

Программа смотра включала декламацию стихов, песни-танцы народов СССР, гимнастические этюды и прочие незамысловатые прелести школьной самодеятельности.

Жюри состояло из директора Дома пионеров, директора музыкальной школы, корреспондента газеты «Пламя коммунизма», а также шефов из лакокрасочного завода, обувной фабрики и консервного комбината. Восседая за столом, накрытым красным кумачом, группа ценителей искусства с трудом сдерживала зевоту.

«Стихи о советском паспорте» звучали уже четвертый раз. Каждая школа считала необходимым вставить в программу именно это творение Маяковского. «Блэк энд уайт» повезло меньше. Его декламировали всего дважды. Басню Крылова «Кукушка и петух» инсценировали (в лицах) представители почти всех школ.

Третья танцевальная композиция «Пятнадцать республик – пятнадцать сестер» окончательно подкосила энтузиазм членов жюри. Они обессилели, запросили пощады…

После песни «Ты жива еще, моя старушка» буфетчица Люся объявила перерыв на перекус.

Расписной самовар, увешанный связками бубликов с маком, радовал глаз и пробуждал аппетит. От пузатого заварного чайника приятно пахло армянским пятизвездочным коньяком. К «чаю» предлагались бутерброды со шпротами, крутым яйцом и соленым огурчиком. На больших тарелках красовались ювелирно нарезанные ломтики сыра и дефицитной сухой колбасы. Горячие беляши дополняли ассортимент.

Раскрасневшиеся физиономии членов жюри подобрели и выразили готовность внимать продолжению мероприятия.

Вторая часть началась со стихотворения Рылеева «Смерть Ермака».

Самое компетентное выражение лица было у председателя жюри Трофима Ивановича Скрипки – директора городского отдела культуры. «Куда я подевал ключи? – думал он, стараясь как можно незаметнее обшарить карманы. – В буфете я их забыть не мог. Дома не оставлял. На работе? Выходя, кабинет запер. Какая корова их языком слизала? Куда могла исчезнуть тяжелая связка ключей? Это же не пушинка… Как меня достала эта тягомотина!»

И вдруг товарищ Скрипка увидел на сцене своего соседа Гену Севивончика. Очаровательный мальчик с изумительным голосом был бесспорным украшением всего этого завывательно-пафосного действа.

Там вдали, за рекой
Зажигались огни,
В небе ясном заря догорала.
Сотня юных вдовцов
Из будённовских войск
На разведку в поля поскакала.

«Что он поет? – встрепенулась Ольга Филипповна. – Какие вдовцы? Откуда он их взял?» Если бы существовала смертная казнь, Генина учительница немедленно оторвала бы этому сорванцу голову. Тем не менее, кошмар продолжался. Гена повторил «вдовцов» еще три раза: тот же первый куплет вместо второго, третьего и четвертого.

Насмерть перепуганная Ольга Филипповна приготовилась к выговору в личное дело и увольнению с работы. Рядом сидел библиотекарь Викентий Петрович. Не вслушиваясь в слова, он одобрительно кивал головой в такт музыке: «Чего вы нервничаете, Ольга Филипповна? Мальчик поет замечательно, взгляните на зрителей и на судейскую комиссию. Все получают удовольствие. Думаю, грамота нам обеспечена!»

Председатель жюри благожелательно смотрел на Гену, раскачивался, как удав от дудочки факира… и вдруг нащупал под собой нечто твердое. «Слава Богу, нашлись ключи! На сиденье лежали! Надо велеть Варваре зашить дырку в кармане брюк».

В это время советский Робертино Лоретти закончил петь. Вне себя от радости, Трофим Иванович положил ключи в карман пиджака и громко захлопал в ладоши. Возгласами «Браво!» зрители поддержали энтузиазм большого начальника.

«В принципе, это рационально: зачем Гене три разных куплета, если можно спеть один – три раза? Очень находчиво, и главное, не сбился с ритма…» – успокоилась Ольга Филипповна.

Викентий Петрович как в воду глядел. Под бравурный марш победителям выдали по красивой красной грамоте и по большому шоколадному зайцу, под нарядной оберткой которого оказался Дед Мороз.

Корреспондент газеты «Пламя коммунизма» настрочил статью «Наше будущее – в надежных руках», где щедро расхваливал тщательно выверенный список авторов и исполнителей, а также превосходную идеологическую и художественную ценность исполненных произведений, их смелое воплощение и творческий подход.

***

Тем же вечером злополучная дырка на брюках товарища Скрипки была ликвидирована.

– Тосик, какую песню Гена пел на смотре? – поглядывая в окно, супруга большого начальника сделала последний стежок.

– «Там вдали, за рекой», – ответил Трофим Иванович. – Великолепно спел. Лучше всех.

– А песню о Щорсе он не пел? – прислушиваясь к звукам, доносившимся со двора, осторожно уточнила Варвара Бенедиктовна.

– Нет, Варя, он исполнил только одну песню. А что?

– Да ничего, – она пожала плечами.

По двору разъезжал счастливый Гена на новеньком «Орленке» и, повышая накал патриотизма, задорно распевал песню о Щорсе. Если не вслушиваться в слова, звучало потрясающе.

«Мы сыны бандяцкие,
Мы за новый мир,
Чёрт идет под знаменем –
Страшный командир!»

Зинаида Вилькорицкая