Жан ДАВИДЯН | День рождения

Жан Давидян

Доктор технических наук, профессор, член-корреспондент инженерной
Академии Республики Армения. 

Работал во Всесоюзном научно-исследовательском
проектно-конструкторском Институте комплексного
электрооборудования (Ереван), Всесоюзном
научно-исследовательском институте электро-
машиностроения (Ленинград-Санкт-Петербург), преподавал в Санкт-   Петербургском Государственном политехническом Университете.

Профессор кафедры «Электроэнергетика» Национального политехнического Университета Армении.

Автор многих научных работ и изобретений, а также литературных публикаций в периодике (журнал «Литературная Армения», альманах «Время вспоминать») и сборника рассказов и пьес «День рождения».   

День рождения

(Киносценарий)

1

Огромный авиалайнер, казалось, висит неподвижно над облачной пустыней. Заходящее солнце золотит плоскости самолёта, заливает салон оранжевым дрожащим светом.

В кресле у иллюминатора правого борта сидит Виктор – мужчина старше среднего возраста с располагающей внешностью человека, уверенного в своих силах, мыслях и поступках. Открытое лицо с четкими чертами, каштановые волосы, внимательный взгляд лучистых зеленовато-серых глаз. Легкий костюм бледно зеленого цвета скорее подчеркивает, чем скрывает его сильную спортивную фигуру. Его поза в кресле – непринужденная, спокойная и даже уютная предполагает, что он настроен провести эти несколько часов полета в приятном расслаблении, погрузившись в свои мысли и воспоминания.

Кресло рядом с Виктором занимает молодой человек спортивного склада. Он в кожаной куртке, в высоких ботинках. Занят своим планшетом. Весь погружен.

Причудливый ландшафт неземных облачных торосов простирается до самого горизонта. Виктор вглядывается в этот хаос случайных сочетаний формы, цвета и объема. Застывшие гигантские клубы облаков, вытянутые ввысь. Ватные острова невероятных объёмных очертаний, отделившись от облачного океана, парят в невесомости. Контуры клубящихся гигантов очерчены светом заходящего светила.

Виктор отвлекается. Включает экран в спинке впереди расположенного кресла. На экране на авансцену перед закрытым занавесом выходит Пролог – начинается одна из любимых Виктором опер (Опера Леонкавалло «Паяцы»). Виктор надевает наушники. Сидящий рядом с Виктором молодой человек, заметив движение Виктора, также включает экран и надевает наушники. Камера, казалось, въезжает в экран:

«… Позвольте?… Позвольте?…
Простите за смелость.
Зовусь Прологом я.

…Автор всегда, как прежде,
На сцену старые выводит маски.
Наш автор желает рассказать
Про неподдельные страданья.

… Итак, вы здесь сейчас увидите,
Как люди друг друга любят,
И злобы жестокой деяния,
И страданья наши, и крики ярости,
И смех безжалостный!

Позвольте ж просить вас

Позабыть на время,
Что пред вами комедианты,
В души наши вы загляните.
Такие же люди, синьоры,

Живем мы и любим
И страдаем,
Как и все вы.

Мысль пьесы сказал я.
Теперь судите, как она развита.
Итак, мы начинаем».

Лицо Пролога кажется Виктору знакомым. Виктор приглушает звук, снимает наушники.

Молодой человек обращается к Виктору:

– Простите мой вопрос. Вы артист?

– Нет. Впрочем, в некотором роде…

– Артисты превосходнее нас, обычных людей. Они проживают несколько жизней. Кто вы?

–  Я занимаюсь искусственным интеллектом.

Молодой человек заинтересовался.

–  А-а, вы учёный… Я слышал о искусственом интеллекте, читал. Пишут разное. Хочу спросить. А не опасно ли? Не подавит ли искусственый интеллект наш естественный?

– У искусственного интеллекта огромные возможности. Он приумножает наш интеллект. Он многообразен и непредсказуем. С сильной сущностью следует действовать осторожно.

–  Может быть лучше не связываться?

Виктор отвечает спокойно, как бы читая лекцию.

–  К примеру, автомобиль или подъёмный кран также усиливают наши возможности – хотим быстрее, сильнее. Но они опасны. Однако человек не отказывается от этих изобретений… Я заметил вас в аэропорту – вы подъехали на мотоцикле. Мотоцикл в десятки раз опаснее автомобиля. Ездить на мотоцикле в тысячи раз рискованнее, чем передвигаться пешком. Но вы подъехали на мотоцикле.

–  Но так быстрее. И такой драйв…

Виктор улыбается.

– Вы увлекаетесь мотоспортом?

– Про мото-экстрим слышали? Мотогонки по бездорожью. Вот участвовал в  чемпионате мира. Хотите посмотреть видеозапись?

– Пожалуй. Интересно.

Молодой человек открывает планшет, включает видео. На экране идут захватывающие кадры мотогонок. Треск моторов. Бесстрашные лица спортсменов. Виктор увлекается зрелищем. Молодой человек комментирует происходящее.

– Вот спортсмен на мотоцикле на предельной мощности взбирается на крутую гору. Смотрите! – машина вылетает из-под него, опрокидывается в воздухе, в кувырке летит вниз прямо на спортсмена. Он пытается отползти, но не успевает… Машина – за секунду до того верный друг, превратившись в рычавшего врага, – обрушивается на него, калечит, убивает… Такое случается нередко…

– Вы – это который в гонке?

– Бело-синий шлем, синий мотоцикл. А в красном мексиканец, бесстрашный парень, совсем молодой, юноша почти… Вот мы с ним проходим грязевой котлован и выходим на финишную прямую.

Виктор, увлёкшись, удивлённо восклицает:

– Мексиканец опережает вас – всего на пол-колеса раньше пересекает финиш! Какая досада!

Молодой человек выключает, закрывает планшет.

– Эти пол-колеса на скорости более 200 километров в час – невидимые глазом, который фиксирует лишь автоматический фото-финиш, – лишили меня чемпионства и Золотой медали… Это для меня провал, а для юного мексиканца – счастье.

Виктор с доброй улыбкой глядит на молодого человека.

– Не отчаиваетесь. Вы молоды, вся жизнь впереди. Вы ещё завоюете своё Золото. На следующем мировом чемпионате.

– Не так уж я и молод. Мне уже 25 лет. К следующему чемпионату будет под 30… Не успеть… То ли дело ваша наука: кабинеты, компьютеры, эксперименты, открытия… Можно работать до глубокой старости. И достигать.

Виктор, переходя на серьёзный тон:

– О-о…  Не скажите. Наука – это те же гонки, те же взлёты и падения. Также друг-машина может выбросить из седла, превратившись в злобную непостижимую загадку, и отбросить назад, на старт. И в науке есть своя молодость и своя старость. Дерзания, открытия – это всё в научной молодости. А в старости – упорный труд и приближение к Истине.

– А в науке дают Золотые медали?

Виктор снова улыбнулся:

– Дают.

На телефон Виктора приходит сообщение:

«Дорогой! Ты не забыл – сегодня у меня премьера «Кармен»? Волнуюсь страшно. Ты всегда в зрительном зале на моих премьерах. Поспеши. Успей. Жду. Целую. Мари.

Софи будет ждать нас дома. Готовит кулинарный сюрприз». 

Виктор посылает ответное сообщение:

«Дорогая моя! Я в самолёте. Лечу к тебе на скорости звука. Ты прекрасна. Всё будет хорошо. Целую. Виктор». 

Виктор любит полет. Еще на земле вид серебристого стреловидного гиганта, взлетающего стремительно ввысь с вселенским грохотом, повергает Виктора в трепетное восхищение. К этому трудно было привыкнуть. А когда он летит сам… Невозможно передать эту радость, эту эйфорию скорости, которая охватывает его с первых же минут полёта. Это ощущение, зародившись в детстве при первом его полёте, сопровождало его всю жизнь. Полёт вводит его в особое неземное состояние расслабленности тела и обострения мысли. Всё земное, суетное остаётся внизу. Вначале мысль отстаёт. Она продолжает оставаться в тех местах, откуда он улетел. Ещё какое-то время он там – мысленно действует, решает, перебирает события, темы, разговоры – там внизу. Потом полёт забирает его. И наступает блаженство мысли и покоя…

Ровный гул двигателей идёт откуда-то издалека и принадлежат, казалось, всей Вселенной.

Виктор откидывается в кресле и закрывает глаза…

Звук этот теперь становится земным и на что-то очень похожим. Да, звук лодочного мотора… Глиссер с большой скоростью скользит по голубой блестящей поверхности – где-то между морем и солнцем. И они вдвоем в этой стреле, обезумевшие от скорости, от близости, от ветра, от солнца, от запаха моря и нагретого тела. Мари обожает скорость. Её охватывает азарт. Они стоят в лодке, прижавшись друг к другу, напряжённые горячим ветром. Виктор легко держит руль левой рукой, бросает послушную машину с одного борта на другой. Брызги воды серебристым веером вырываются из-под киля, обдавая их лица, волосы и тела. Они молоды, юны. Это их первое лето, их первый месяц. Они любят друг друга. Мари… Виктор восхищается своей женой. Тело её как бы выточено из бронзы, гладкое, загорелое. Золотого цвета волосы украшают ее лицо. Виктор и Мари любят море. Оба плавают как дельфины. Рано утром море совершенно прозрачно и прохладно. А на закате они уплывают далеко в море по солнечной дорожке, закрыв глаза, держа направление по внутреннему красноватому свету на опущенных веках. Обратно плывут уже в сумерках.

… А ночами они жгут костры на берегу. Поджигают огромные шары перекати-поле. Они сразу вспыхивают высоким ярким пламенем, освещают в ночи их лица. У Мари блестят глаза и золотятся волосы…

… И тогда же они решают торжественно отметить их первый юбилей – месяц со дня свадьбы. Торжественно, насколько это возможно в их морской глуши. Мари надевает свое нарядное красное платье с бахромой, надев в первый и единственный раз в этом сезоне. Оно удивительно ей идёт. Они отправляются на «Баржу» – так называется ресторан на воде невдалеке от берега. Хороший по тем понятиям ресторан, выдержанный в морском стиле: метр – капитан, официанты – матросы и почему-то скрипач между столиками. На «Баржу» добираются на шлюпках. Но … происходит неприятность. Когда они переходят со шлюпки на трап, Мари оступается и падает в воду. Падает в своем роскошном красном платье. Плакать или смеяться? Возвратиться или остаться? Такие даты ведь не повторяются. Остаться! А платье? Выход найден замечательный самой Мари, изобретательной Мари. Скатерть! Скатерть на столике в ресторане точно такого же красного цвета. Мари заворачивается в эту красную ткань, придаёт ей на себе изящные формы, создаёт невероятный бант на плече. А платье, платье отправляет на кухню сушиться. Юбилей удаётся на славу. Таких юбилеев у них, пожалуй, не бывало более. Даже их серебрянная свадьба, которую они справили в прошлом году. Хорошо справили, искренне и мило. Мари и Софи блистали на равных. Эмануэль превзошел самого себя: пел оперные арии, аккомпанируя себе на рояле, веселил гостей, рассказывал анекдоты, оставаясь серьёзным и немного загадочным… Но тот первый юбилей, юбилей юных безумцев, был неповторим и незабываем…

Виктор открывает глаза. Выпрямляется в кресле.

«Наш самолет летит на высоте 10.000 метров со средней скоростью 950 километров в час. Температура воздуха за бортом минус 48 градусов…

… Пассажирам будут предложены мексиканские сувениры…», – раздаётся в динамиках приятный женский голос с легким акцентом.

А вот и сама обладательница приятного голоса появляется в конце салона. Виктор не ошибся – голос, как и взгляд, точный индикатор. Когда стюардесса со своей тележкой поровнялась с Виктором, Виктор выбирает музыкальную шкатулку – для Мари и фигурку мексиканца в большой шляпе – для Софи. С одной стороны мексиканец был молодой, а если фигурку повернуть – то старый; он улыбается. Виктор всегда привозит сувениры из поездок. Юная стюардесса-мексиканка с чуть раскосыми глазами загадочно улыбается Виктору. Виктор хочет сказать ей что-то приятное, но не находит, и только улыбается сам. «Интересно бы знать – её милая улыбка предусмотрена летным уставом или была предназначена именно мне?» – думает Виктор. Когда стюардесса отошла, Виктор открывает крышку музыкальной шкатулки – слышится мелодичный перезвон «Самба мексикана», в медленном темпе, но на последней ноте вдруг фальшивит. Да таким диссонансом, что невозможно удержаться от улыбки. Виктор закрывает крышку, открывает её снова – звучит та же мелодия и захлёбывается той же фальшивой нотой. Виктор не стал менять шкатулку – так даже лучше, забавнее.

«… Наш самолет следует на снижение. Просьба ко всем пассажирам пристегнуть ремни…»

Виктор пристёгивается, смотрит в иллюминатор. Огромные пышные облака проплывают под самым крылом. Совсем близко. Они манят, манят погрузиться в их мягкую белую плоть. Теперь авиалайнер уже не кажется безмятежно висящим в безмолвном небе. Самолет стремительно летит над самой кромкой облаков. Именно летит как огромная стрела, срезая плоскостью, как гигантским ножом, горбушки облаков. Клочья их стремительно проносятся за стеклом иллюминатора в полуметре от его лица. Виктор снова ощутщает то неповторимое чувство скорости и полёта. Самолет стало покачивать. И сразу всё стихло и потемнело. Самолет погрузился в облака. Двигатели чуть слышно поют свою грустную песню, волнуясь перед встречей с Землей. Этот серебристый посланец Земли, сгусток энергии и интеллекта есть модель живого существа, сильного и стремительного, со своей кровеносной и нервной системой, со своей памятью и разумом, да ещё несущего в своем чреве несколько сотен человеческих существ. Как ни естественен для самолета полет, как ни вожделенен этот полет для сидящего в нем человека, их всегда тянет на Землю. Самолет торопится на Землю. Мысль Виктора уходит вперед. Воображение рисует родные места и черты, он почти физически ощущает рукою входную дверь своей квартиры, подлокотник своего кресла, слышит скрип полов в своем кабинете, запахи… Запахи своего дома и сада.

Самолет мягко косается бетонной полосы.

«… Не забывайте в салоне свои вещи… Экипаж прощается с вами и желает вам всего хорошего…»

Пассажиры встают со своих мест. Молодой человек торопится. Извлекает с багажной полки мотоциклетный шлем и небольшую сумку.

– Извините, мне надо спешить. Должен успеть в театр Большой Оперы. Сегодня премьера. «Кармен» с блистательной Мари Готье в главной роли. Вы удивлены?

Виктор улыбается.

– Отнюдь. И мне надо спешить… Прощайте.

2

Виктор подъезжает к театру. Паркует машину на стоянке. Выходит. В руках большой букет красных роз. Спектакль уже начался. Негромко слышна увертюра. В пустом фойе Виктора встречает взволнованная билетёрша.

– Господин Виктор, полный аншлаг! Я вам открою ложу дирекции.

Торопливо проходят по корридору. Виктор входит в ложу. Ложа нависает над сценой. Идёт безмятежное начало первого акта.

« – Кармен, когда ты полюбишь меня?
Кармен, когда ты полюбишь меня?
– Когда вас полюблю? Сама не знаю я.
Быть может никогда.
Быть может и сейчас.»

Мари уже заметила Виктора в ложе. Кармен бросает цветок Хозе в сторону ложи, где находится Виктор. Виктор чуть заметно улыбается ей. Звучит хабанера Кармен:

 «У любви как у пташки крылья.
 Её нельзя никак поймать.
Тщетны были бы все усилья,
Но крыльев ей вам не связать…»

«Как она прекрасна» – Виктор с восхищением следит за Мари-Кармен.

Камера как бы всплывает вверх, плывёт над городом.

Идёт второй, далее третий акт оперы. Виктор стоит в глубине ложи, наблюдая за действием на сцене. Звучат трагические аккорды второй части. Ударами, как колокол, отзываются в голове. Потом жалобное пение скрипок… Холодок пробегает по спине Виктора: «О чём это они?! Раньше такого в музыке не замечал… Нет, нет, всё хорошо… Просто я очень спешил».

Гадалки предсказывают судьбу. Музыка играет с картами, тасуя судьбы героев…

А дома Софи «колдует» на кухне. Включён телевизор. Идёт прямая трансляция премьеры «Кармен». Под музыку гадания Софи готовит грандиозный торт в честь премьеры мамы-Кармен и Золотой медали отца «За исключительные заслуги в области искусственного интеллекта», которую ему торжественно вручили вчера в Мексике на Международном Конгрессе по искусственному интеллекту. Софи в образе, который обычно никто не видит: на лице косметическая маска, волосы завиты и схвачены широкой лентой, на ней лёгкий короткий халатик причудливых тонов.

В Театре «Большая Опера» идёт последний акт премьерного спектакля «Кармен». Заключительная сцена Кармен и Хозе. Мари страстна, великолепна в своей Кармен. Её партнёру – Хозе передался азарт и возбуждение Мари-Кармен. Музыка неотвратимо ведёт их к трагическому финалу.

(Зрителю может показаться, что Хозе похож на молодого человека-мотоциклиста, который часами раньше летел в самолёте.)

Мари внезапно даёт паузу. Дирижёр удивлён, останавливает оркестр. Мари в тишине произносит без музыки, речитативом слова, которых нет в либретто:

– Я люблю тебя, Хозе… Убей меня… Оркестр вступает. Финал. Хозе доигрывает свою роль. Мари падает.

Хозе в заключительном музыкальном аккорде:

– … Арестуйте меня. Пред вами её убийца.

Занавес.

Зал взрывается аплодисментами. Артисты готовятся к выходу на поклоны. Мари остаётся лежать. Хозе наклоняется над ней.

– Мари, всё закончилось, всё хорошо. Надо выходить на поклоны. Вставай.

Мари продолжает лежать, не в силах подняться. Хозе подаёт ей руку, помогает встать. Мари, опираясь на его руку, выходит с артистами на аван-сцену. Собирается с силами. Кланяется. Бросает взгляд в ложу, где находится Виктор. Виктор беззвучно аплодирует ей. В глазах его восхищение.

Мари за кулисами идёт по корридору в сторону своей гримёрной. По обе стороны стоят артисты, работники сцены. Они аплодируют Мари, некоторые подходят к ней, произносят слова восхищения. Мари останавливается, улыбается им. Проходит дальше. Навстречу Мари идёт дирижёр.

– Мари, что ты наделала?! Прервала финал, перешла на речитатив. Пришлось остановить оркестр. Это твоё: «Я люблю тебя, Хозе… Убей меня…». С чего ты взяла?! Эти слова изменяют смысл всего спектакля! Этого нет в либретто!

– Это есть в музыке, Маэстро… Она любит Хозе… Я вдруг поняла.

– Что ты придумываешь?!

– Это правда, Маэстро. Поверьте мне.

– О-о, Мари, ты бесподобна… Что с тобой поделаешь… Ты талантлива! – дирижёр смотрит на Мари удивлённо восторженным взглядом, склоняется, целует ей руку долгим поцелуем.

Коридор уже опустел. Мари неспешно, задумавшись, продолжает идти к своей гримёрной.

О-о, как Мари любит эти мгновения, когда спектакль окончен, утихли аплодисменты, а Мари ещё там – в музыке, наедине со своей героиней. Она не отпускает её…

Вдруг от стены отделяется молодой человек – тот самый мотоциклист, что летел в самолёте. Он подходит к Мари, припадает пред ней на колено и протягивает ей один цветок – красную розу:

– Кармен, ты прекрасна…

Мари удивлённо смотрит на молодого мужчину: «Кто это?..» Мужчина не поднимается с колена.  «Мизансцена» затягивается на секунду дольше допустимого… Мари с улыбкой принимает цветок.

– Спасибо,.. Хозе.

У входа в гримёрную стоит Виктор с большим букетом алых роз. Подходит Мари. Виктор целует её. Вручает цветы.

– Мари, ты была потрясающей. Восхищаюсь тобой.

Мари с улыбкой:

– Спасибо, милый. Когда ты в зрительном зале, это придаёт мне силы, заводит меня.

Виктор и Мари выходят из Театра, подходят к машине. Виктор открывает багажник, укладывает туда букет роз. Мари стоит рядом с единственным цветком – красной розой, что приподнёс ей молодой человек. Виктор протягивает руку, чтобы и этот цветок также положть в багажник. Но Мари делает знак, что пусть этот цветок останется у неё в руках. Лёгкая тень пробегает по лицу Виктора.

Виктор и Мари отъезжают.

3

Гостиная в квартире Виктора являла собой большую комнату с тремя окнами зеркальных стёкол, выходящими в сад. Смеркается. А днем после полудня гостиная залита светом, окрашенным красками сада: весной – прозрачною,  летом – густой зеленью, осенью – переливами желтого, оранжевого и красного.

На рояле букет осенних листьев – композиция Мари. На стенах фотографии: Мари в роли Амнерис в опере «Аида» на фестивале «Итальянская опера в Милане», Мари при вручении ей Серебряной короны Фестиваля, на противоположной стене – большой её портрет на размытом фоне их дома, Мари на лестнице театра. Фотопортрет Виктора, весь пронизанный светом, на лице Виктора радостная улыбка.

В комнате много дерева. Обои тёплых бежевых тонов с растительным орнаментом как бы продолжают осенний пейзаж за окнами. В шкафу за стрельчатыми стеклянными дверцами сама Серебряная корона. Старинный буфет с деревянным рельефом плодов и листьев. На его столешнице серебро и посуда, подготовленные к трапезе.

Посередине комнаты большой овальный стол. Массивные стулья с высокими спинками темного дерева. Большой абажур из дерева и ткани – творение Софи, венчает стол.

Виктор и Мари, радостные, немного усталые, входят в гостиную.

Виктор осматривается.

– А где Софи?

– Наверное не слышит, как мы вошли. Что-то грандиозное готовит на кухне к нашему приходу.

– Не будем зажигать большой свет. Посидим в тишине, в полумраке, как бывало…

– Виктор, как я пела, тебе понравилось? Я очень волновалась.

– Когда ты на сцене, я волнуюсь не меньше. Ты удаляешься, уходишь от меня в музыку, как бы возносишься на пьедестал…

Мари смеётся:

– Женщина всегда должна быть на пьедестале для любимого мужчины.

– Мари, что это ты сотворила в финале? «Я люблю тебя, Хозе…»

Мари отвечает вскользь:

– Да так… мне показалось. Могу и я что-то внести в сюжет? Это только на премьере… Поставлю цветы в вазу. – Мари направляется в свою комнату.

Виктор идёт за ней. Подходит к жене, достаёт из сумки музыкальную шкатулку.

– Это тебе, Мари.

– Какая прелестная вещица. Ты мне всегда привозишь сувенир из поездки.

Виктор открывает шкатулку.

– Ты только послушай.

Из музыкальной шкатулки льётся мелодичный перезвон «Самба мексикана» в медленном темпе, но последняя нота звучит фальшиво резким диссонансом. Виктор и Мари смеются. Виктор закрывает шкатулку и открывает её заново. Звучит та же мелодия и также фальшивит на последней ноте.

– Такая красота, но немного фальшивит. – Виктор закрывает шкатулку и передаёт её Мари. – Это я купил в самолете. Стюардесса, что продавала сувениры, такая милая девушка-мексиканочка с красивыми раскосыми глазами…

Мари ответила ему в тон с шутливым упреком:

– Не хотел её огорчать и купил именно эту шкатулку.

– Да… Но так даже забавнее. Правда?

– Конечно… Спасибо, дорогой. – Мари ставит шкатулку на свой столик. – Как прошёл полёт? Я всегда так волнуюсь, когда ты в полёте. Ничего не могу с собой поделать.

– Всё хорошо, Мари. В самолёте, высоко над землей, над белыми облаками, мысль моя уходила в далёкое прошлое… Помнишь наше первое лето?..

– Помню, Виктор…

– Помнишь море… костры на берегу… первый юбилей?.. А помнишь, как ты нашла на берегу в полосе прибоя гладкий камень с тремя дырками. Тогда ты сказала: «Такой камень называется «Куриный Бог». Это счастье.»

– Помню… А ты сказал: «Почему же «Куриный Бог»? Морской Бог! Вот даже дырки от трезубца».

– Ты говорила, что этот камень с дырками, этот «Куриный Бог» есть Бог ночной, он не должен быть на свету и не предназначен для чужих глаз. «Так он сохраняет силу и хранит нас». Там ты носила его на серебрянной цепочке под платьем.

– А как вернулись, он хранится у меня здесь, в этой индийской вазе черного дерева, а цепочка вот висит снаружи.

Мари достала из вазы камень с дырками на серебряной цепочке.

– Вот он. Наш талисман… Он нас хранит…

Виктор и Мари переходят обратно в гостиную.

Распахнулась дверь и в гостиную торжественно вступает Софи во всей красе, в изумительном платье зеленоватых тонов с искусным букетом цветов на плече. Софи  бросается к родителям в объятия.

– Мама, я всё видела по телевизору. Так здорово, честное слово. А знаешь, я горжусь, когда ты на сцене.

Софи изображает, стараясь петь, играя, похоже, как Мари:

«У любви как у пташки крылья.
Её нельзя никак поймать.
Тщетны были бы все усилья,
Но крыльев ей вам не связать».

– Признаюсь, когда я в зале, мне иногда вдруг хочется встать в партере и крикнуть в зал: «Это моя мама!»

– Какое хулиганство. Не смей этого делать!

– Да не буду. Это так, фантазии… А отец мне разрешает на Совете что-то сказать. По настоящему.

Софи, обращаясь к отцу, серьёзно.

– Папа, я и тебя вчера смотрела по телевизору. Как в Мексике, на Международном Конгрессе, тебе вручали Золотую медаль имени Норберта Винера. Члены Винеровского Комитета такие важные седовласые, серьёзные, все во фраках. А ты сидел в золочёном кресле на возвышении и улыбался. Такой красивый, молодой среди этих стариков. (Обращаясь к Мари) А как красиво на папе сидел фрак!

Мари засмеялась.

– Знаю, знаю, вместе заказывали этот фрак в пошивочном цехе нашего театра. В наше время не осталось мастеров, которые могли бы сшить приличный фрак… Да, Виктор красив.

Софи продолжала с гордостью:

– Как хорошо сказал Председатель сэр Вильямс об отце: «Наш глубокоуважаемый коллега, достопочтенный Винеровский Лауреат, открыл завесу над одной из самых волнующих тайн мироздания – его Величества Интеллекта человека, смоделировал сам мыслительный процесс, нашел ключ к компьютеризации личности человека». А лекция отца в Актовом зале Университета? Просто классно было! А потом ещё торжественный приём.

– Да… (Мари обращается к Виктору) Это как премьера – единственная и на всю жизнь. Как бы мне хотелось быть там, рядом с тобой, Виктор. Никак не получилось – моя премьера совпала с твоей.

– А на твоих премьерах отец всегда присутствует. – В голосе Софи звучит почти упрёк.

Софи подходит к фотографиям, развешенным на стене.

– Мне так нравятся эти фотографии. Вот эта например, – Софи обращается  к матери – где ты увенчана Серебряной короной на Фестивале «Итальянской оперы в Милане». Как ты красива… Теперь рядом мы повесим фотографию, где отцу вручают Золотую Медаль.

Мари смотрит на портрет Виктора, где он улыбается крупным планом.

– Виктор… Какая недосказанность во взгляде… – И обратившись к Виктору, стоящему рядом. –  А это мы на море, в тот год как поженились… Боже, 25 лет прошло… А скоро, Виктор, твой юбилей – 50 лет! Когда мы были молоды, казалось, что 50-летние это старики. А теперь, когда нам уже под 50, веришь, что впереди ещё так много… – Мари глубоко вздохнула. – Это особенность наших профессий. Я играю нестареющие роли… А ты, Виктор, так занят своей «компьютеризацией личности»… Искренне полагаешь, что «личность не стареет».

Софи ответила серьезно, убеждённо:

– Да, искусственный интеллект не стареет, а лишь совершенствуется…

Виктор подходит к дочери. Достаёт из сумки деревянную фигурку мексиканца в широкополой шляпе – ту, что купил в самолёте, – и преподносит дочери.

– Это тебе, Софи,

– Спасибо. Какой симпатичный в такой большой шляпе, –  обрадовалась Софи.

– А ты поверни его. С этой стороны мексиканец старый, а с той стороны – молодой. Улыбается…

– Забавно … Этот мексиканец пополнит мою коллекцию народов мира. Я поставлю его в кабинете в книжном шкафу за стеклом. Из каждой поездки ты привозишь мне «аборигена». – Подходит к отцу, целует его. – Скоро у меня соберется всё население планеты.

Софи и Виктор проходят в кабинет.

Виктор обращает внимание, что на письменном столе, в рамке, новая фотография Софи.

– Новая фотография? Кто её сделал?

– Майк.

– Я его знаю?

– Пока нет.

Виктор посерьёзнел.

– Хороший снимок…

– Да, он очень хороший… парень.

4

Следующий день – суббота. Виктор проводит утро субботнего дня в своем домашнем кабинете. А потом приходит Эмануэль.

Виктор любит свой дом и свой кабинет. Старый уютный кабинет, где он помнит себя ещё студентом. Любит свой стол. Большой старый письменный стол красного дерева. Виктор ласково проводит рукой по теплой деревянной его поверхности. Он вернулся в свой мир.

Когда Виктор садится за стол, сразу, как старожилы, собираются его мысли. Приходят мысли старые, основательные и надёжные, проверенные годами – основные его обитатели. Приходят новые, как подающие надежды юноши, с которыми надо хорошо поработать. Появляются и незнакомцы – откуда? Никто их не звал, но в них было что-то такое, что их нельзя отпустить, не познакомившись с ними как следует. Приходят старые знакомые, о которых забыли за давностью лет, забыли пригласить, а они пришли, пришли напомнить о себе. Бывали и мысли робкие, неуверенные, которые терпеливо ждали, пока их позовут и спросят. Некоторые приходят без спросу и располагаются на бумаге. Это его, Виктора, мир. Мир, где действуют свои законы. Где возможно буйство любой фантазии. Но где есть и строгий суд. Высший суд его, Виктора, знания и интуиции. Здесь мысли рождаются, вырастают и уходят отсюда в мир. Некоторым суждена яркая жизнь. Некоторые надолго остаются с ним. Он их лелеет, растит, носится с ними, а бывает и строг. Бывает и изгоняет.

«Как летит время…» – думает Виктор. – «Чем большего достигаешь, тем больше надо времени. Это она – природа, наука бесконечны. А мы?.. Всё торопимся успеть, любить… Скоро 50. А что там дальше, за этим рубежом?.. Старый, добрый Смит говорит: «Ой, как интересно…». Лукавит добрый Смит?..».

Виктор осматривается. За большим окном – сад. Весь в желтых красках осени. Желтого цвета стало больше за время его поездки. Обдумывая, Виктор всегда что-то рассматривает за этим окном – большое дерево, когда-то совсем молодое, качающуюся ветку, новые побеги, дальние очертания холмов.

Старинный книжный шкаф красного дерева. На высоких подставках тоже красного дерева бронзовые фигуры – кони Клодта и Дон-Кихот. Это от отца – кони и Дон-Кихот… Старый камин открытой кирпичной кладки с мраморной плитой, кованые каминные атрибуты. У камина два мягких кресла светлокоричневой кожи. Любимое их с Эмануэлем место.

На стенах картины и фотографии.  Несколько фотографий Софи – от детских до совсем недавней, где Софи на лошади, юная и счастливая. «Как выросла» – думает Виктор.   Рядом фотопортрет Мари. Виктор сделал его сам и очень гордится своей работой и женой. Мари совсем не изменилась – так ему кажется. Прямо напротив Виктор и Мари – любительская фотография, сделанная без предупреждения где-то на прогулке. Мари как-то по-особенному смотрит на него.

Виктор опускается в кресло. Знакомо ощущает округлые подлокотники теплого дерева, отполированного годами. Жёсткое стариное деревянное кресло с прямой резной спинкой – тоже от отца. Такое для работы, а не для отдыха. XVI век – Виктор высмотрел нечто подобное в каталоге. «Вещи нас переживают. Также музыка – как говорит Мари. – Или тоже лукавит?..»

На столе лежит папка, на которой округлым почерком Виктора сделана надпись «Компьютеризация личности». Это рукопись его книги, уже близкая к завершению. Очень важная работа. Изложенное там далеко выходит за рамки обычной научной публикации. Это концепция. Концепция ученого-лидера, сформировавшаяся за почти три десятилетия упорного труда. Виктор, как учёный, вошел в то состояние, когда выход такой работы стал неизбежностью.

Рядом лежит другая папка. Голубая папка с буквой «С», выведенной также рукой Виктора. «С» – это Софи. Это секрет, о котором в доме знают все. Виктор заносил в эту папку свои записи о дочери – от самого её рождения, почти ежедневные записи первого года жизни, её детские смешные слова и выражения, хронологию основных событий. Там же хранятся табели школьной успеваемости, похвальные листы и многое другое. Софи запрещается заглядывать в эту папку, хотя она всегда к этому стремится.

Виктору не терпится приступить к работе. Как это ни удивительно – Мексика тому причиной. А ему-то казалось, что он совсем не думал о своей работе… Виктор погрузился в свои мысли. Это был совершенный мир закономерности и гармонии…

За дверью слышатся шаги, голоса Мари и Софи. Там идёт своя жизнь, которая ждёт его.

Солнце клонится к закату. Освещение в кабинете меняется. Становится прохладнее. «Надо бы затопить камин». Виктор делает это с удовольствием. Любит зарождение огня. Красное пламя освещает кабинет. Виктор оборачивается.

В темном проёме двери стит Эмануэль, как бы возникши из темноты, освещённый красным светом огня камина. Весь в чёрном. Свежий и подтянутый. С лукавыми искрами в глазах.

– Здравствуй, дружище. Ты не забыл, что сегодня суббота и Эмануэль является без приглашения?

– Эмануэль… – в возгласе Виктора и вопрос, и утверждение, и удивление, и искренняя радость. – Ты появляешься всегда во-время. Я ждал со вчерашнего дня.

– Смотрел тебя по телевидению и восхищался. Ты достоин этой награды, мой друг. Поздравляю. Это оценка высокой пробы. – Эмануэль улыбается. – С тобой теперь надо разговаривать стоя.

– Садись к огню. Устраивайся поудобнее… О чем тема нашей сегодняшней беседы?

Эмануэль мягко опускается в кресло. Вытягивает к огню длинные ноги в черных мягких туфлях.

– О чем? О поездке, о Конгрессе. О докладе Винеровского Лауреата, – Эмануэль сделал легкий поклон в сторону Виктора, – и о компьютеризации личности. Согласен?

– Конечно согласен. Об этом я уже говорил позавчера. По телевидению. Было интервью. Ты смотрел?

Эмануэль удивленно разводит руками. Он любит Виктора, ценит его умение говорить и доносить до собеседника четко и понятно самые сложные мысли. Его образные сравнения и извлечения самой сути.

– А видеозаписи нет?

– Есть. С совершеннейшей точностью. Подарок мексиканского телевидения.

Виктор достаёл диск, вставляет его в компьютер, включает воспроизведение. Виктору самому интересно посмотреть это интервью и на себя со стороны.

На экране появляется эмблема мексиканского телевидения. Яркий синий цвет, который оказыватся небом. А под ним панорама Мехико. Камера плывёт над землёй каменных исполинов и тропической растительности. Через секунды – уже желтая пустыня с зелёными столбами кактусов. И, наконец, изумрудный Мексиканский залив. На экране эмблема Конгресса.

В кадре появляется уже знакомый Виктору молодой человек – телеведущий. С экрана он обращается к телезрителям.

– В Мексике завершает свою работу Международный Конгресс по искусственному интеллекту. Сотни ученых из многих стран мира здесь, в Мексике, обсуждали проблемы искусственного разума. Ученый мир стремится к постижению этой тайны природы. А мир простых людей с огромным волнением задается вопросом: «Когда это случится? Как? И куда приведёт человечество?..» У нас в гостях крупнейший ученый в области искусственного интеллекта, известный своими первопроходческими оригинальными работами по программированию человеческой личности, которому здесь по завершении Конгресса присуждена Международная Винеровская премия и Золотая Медаль.

Камера плавно переходит на Виктора. Виктор улыбается. Ведущий продолжает, почтительно обращаясь к Виктору.

– Телевидение Мексики, наши телезрители приветствуют Вас, поздравляют с высокой наградой и были бы рады выслушать Ваши суждения по этим волнующим вопросам. Скажите, профессор, как Вы определяете само понятие «искусственный интеллект»?

Виктор вполне освоился перед телекамерой.

– Человеческий интеллект – это личность данного человека. Это его память, заложенная при рождении, а также пробретённая в течение жизни, порядок переработки этой информации, характер человека, его поведение, его эмоции, его талант. Всё это, присущее именно данному человеку, есть информация. Следовательно, она может записываться, переписываться, храниться, реализовываться… Мною и моими коллегами разработан способ считывания, обработки и реализации этой личностной информации человека. Это мы и называем «искусственным интеллектом». Но искусственный интеллект не есть искусственно созданная личность. Это та же личность конкретного человека, которой в машине искусственно продлили жизнь и поэтому дали ей новые возможности, усовершенствовали её. И такой вот искусственный интеллект реализует себя лучше и дольше, чем естественный интеллект.

Виктор там на экране откинулся в кресле. И здесь Виктор устраивается поудобнее. Эмануэль весь внимание. Только сейчас он зажигает свою трубку головешкой из камина. Раскуривает. Выпускает облачко дыма и готовится к развитию мысли. Там на экране. Он хорошо знет Виктора.

Виктор тем временем продолжает.

– Искусственный интеллект должен выдавать решения, свойственные этому человеку в его лучшей духовной и физической форме. А может быть по тем или иным причинам им не достигнутые в его реальной жизни. Искусственный интеллект станет действительно интеллектом, когда машина воспримет интеллектуальный опыт предшествующих поколений людей. Людей вообще и данного человека в частности. Будет обладать, если угодно, наследственностью. И способностью к саморазвитию.

Ведущий улыбается, не вполне понимая.

– Не бессмертие ли это?

Виктор смотрит крупным планом прямо в камеру, говорит медленно, даже торжественно.

– Информация, программа, память – жизнь их гораздо продолжительнее, чем жизнь конкретного человека… Тело бренно, дух бессмертен…

– Профессор, это что-то мистическое…

Виктор встаёт и выключает воспроизведение. Экран гаснет. Виктор опускается в кресло. Наступает тишина. Камин разгорелся. На противоположной стене играют красные блики огня. Жар приятно жгёт лицо.

Эмануэль погружен в облако табачного дыма и в свои мысли. И медленно, то ли уточняя найденную мысль, то ли задавая вопрос, произносит:

– Ты утверждаешь, что компьютер может заимствовать личностные интеллектуальные характеристики конкретного человека, включая наследственные черты его интеллекта, и действовать самостоятельно. И притом действовать лучше самого человека – автора, оригинала, так сказать?

– Именно так.

– В таком случае придется признать, что интеллект может быть отделён от своего носителя – человека, которому он принадлежит, и перенесен в компьютер, оставаясь при этом интеллектом именно этого человека. Да еще саморазвиваясь при этом… Прости, но это мистика, глубокое заблуждение.

Эмануэль говорит медленно и внятно, как будто читает лекцию. Виктору кажется, что Эмануэль испытывает его.

– Интеллект присущ только материальному организму – человеку. А состояние интеллекта прямо зависит от здоровья. Говорю это тебе, как врач. И тысячи тому подтверждений.

Эмануэль смотрит Виктору прямо в глаза и также медленно продолжает, заключая свою мысль.

– Интеллект сугубо материален, мой друг. Есть человек – есть интеллект. Нет человека – нет интеллекта. А конкретный интеллект – это личность! – голос Эмануэля звучит вызывающе.

Дрова в камине разгорелись, трещат, разрываясь от огня. Труба гудит, как живая. Виктор принимает вызов. Голос его звучит убежденнно, твердо, даже резко.

– Действительно личность! А где вместилище этой личности? Где содержится личность человека? Что представляет из себя неповторимое содержание личности?.. Я тебя спрашиваю.

Эмануэль с сожалением смотрит на Виктора. Взгляд его говорит: «Такой ученый, а не понимает простых истин».

– Мозг, мой дорогой, – Эмануэль выразительно поднес руку ко лбу, – мозг. Вот оно содержание и вместилище личности. И никто никогда не сможет выполнить пересадку человеческого мозга.

Эмануэль продолжает уже более примирительно.

– При большом умении может быть вы и создадите такой замечательный компьютер и назовёте его искусственным интеллектом. Но это не личность.

Виктор медленно покачал головой.

– Дело не в компьютерах.

Виктор встаёт. Подходит к шкафу. Достаёт синий диск и вставляет его в компьютер. Включает. Льются звуки божественной музыки. Они заполняют всю комнату. На экране появляются зрительные образы, но с размытыми очертаниями, плавно переходящие из одного в другой. Каждый образ имеет  свой цвет – главный цвет с многочисленными оттенками. И много света. Органически сплетаясь с музыкой, на экране плавно сменяются картины, переходя одна в другую – голубое небо с клубами белых облаков, море, уходящее за горизонт, величественно замедленные волны прибоя в жемчужной пене, краски осени, женское лицо с медленно развевающимися волнами пшеничных волос, лицо ребенка…

Музыка обволакивает и завораживает их.

– Моцарт, чарующий Моцарт, – произносит Эмануэль благоговейным шепотом.

Виктор согласно смотрит на него и вполголоса, как бы боясь нарушить эту божественную музыку, произносит, все более и более воодушевляясь:

– «Реквием», последнее его сочинение, овеянное легендой смерти. Это дивное создание – музыка, возникла, зародилась в нем. Живет, звучит, рвётся наружу в мир, в свет.

Виктор приглушает звук. Но краски на экране остаются яркими. Виктор продолжает тихо и сосредоточенно.

– Моцарт дал жизнь своему произведению. Она, его музыка, родившись, живет уже сама, своею жизнью.

Эмануэль поднимает на Виктора глаза и произносит, продолжая прерванную мысль.

– Великого маэстро нет, и такой музыки не будет более. Эта музыка – он сам, Моцарт, его личность, его интеллект. Никто на свете никогда не создаст такой музыки… Не это ли лучшее подтверждение конкретности человеческого интеллекта? Есть человек – есть интеллект, есть его музыка. Нет человека – нет ничего.

Виктор встаёт. Переключает клавиши на клавиатуре. Вновь льётся музыка Моцарта. Но это другая музыка. На экране возникают подобные картины. Но света становится больше. Лицо женщины  светится. На устах лёгкая улыбка. Мелькает лицо мужчины с тонкими чертами – возможно это сам великий Маэстро. Ребенок – это уже не ребенок, а взрослая девушка, черты которой соединяют в себе черты той женщины и самого Моцарта.

– Что это? – Эмануэль встрепенулся.

– Это зрительные образы, сопровождающие музыку, так, как это ассоцируется в мозгу композитора при сочинении этой музыки.

Виктор продолжал:

– На этом диске, как ты наверное догадался, записана вся интеллектуальная программа личности Моцарта, Моцарта – композитора.

Эмануэль кажется удивлённым и напряжённым:

– Я говорю не о зрительных образах, а о музыке. Моцарт не писал этой музыки…

Виктор знает о безупречной музыкальной памяти и музыкальных познаниях Эмануэля.

– Разве это не похоже на музыку Моцарта?

– Очень похоже, но Моцарт не писал этой музыки.

Виктор оставил Эмануэлю еще минуту недоумения, после чего продолжает:

– Моцарт действительно не писал этой музыки. Он не успел её написать. Не хватило жизни. Но вполне мог. Более того, он непременно написал бы эту музыку. Написал бы именно такой. Это предопределено его личностью.

Голос Эмануэля звучит иронично, недоверчиво и даже возмущённо:

– Ты хочешь сказать, что интеллект может работать за пределами человеческой жизни?!

– Да, именно так. Мы – свидетели, слушатели и зрители этой дивной музыки Моцарта, ненаписанной им при жизни за недостатком этой жизни.

Виктор встаёт и прибавляет звук. Неземная музыка заполняет всё пространство.

– Эта музыка, музыка Моцарта, которую ты слышишь, создаётся именно сейчас, в этот момент. Это работает, творит его личность, запомненная и запрограммированная, и потому бессмертная. В полном смысле этого слова.

Звучат последние аккорды, такие моцартовские, в них невозможно было ошибиться, не узнать. Звучат долго, как бы не желая уходить, и затихают. Камин догорает…

В кабинет бесшумно привычно проскальзывает Рэкс – сеттер великолепного рыжего окраса, любимец Виктора, и распологается у его кресла.

Эмануэль, добрый, земной Эмануэль, идеальный Виктора оппонент, на этот раз в задумчивости молчит. Виктор встаёт. Он взволнован не менее своего оппонента. Пауза затягивается.

Эмануэль нарушив молчание, произносит искренне обескураженно:

– Так что же такое личность?

Виктор улыбается.

– Это я тебя спрашивал.

И продолжает с той же серьезной увлечённостью.

– Личность это не мозг, и не сердце, равно как и не этот мой компьютер и не эта магнитная дискета. Личность – это информация. Личность – это массив информации, алгоритм, программа действий, присущие конкретному человеку. Это программа, заложенная от рождения, и накопленная личная информация – жизненный опыт, как мы его обывательски называем.

С этими словами Виктор вложил в компьютер новый белый диск.

– Этот белый диск чистый, на нём ничего не записано. Я перепишу на этот диск содержание прежнего синего диска.

И включил «перезапись».

– Ты перезаписываешь музыку Моцарта?

Виктор с укоризной смотрит на Эмануэля.

– Эмануэль, ты ведь уже уловил мою мысль. Как ты можешь такое говорить? Я переписываю не музыку Моцарта, а его интеллектуальную программу.

– Цель?

Виктор молчит. Перезапись закончилась. Извлекает синий диск. Белый оставляет. Включает воспроизведение.

Снова звучит музыка Моцарта. На экране возникают видения. Иначе их было не назвать. Гениальный интеллект продолжает работать как прежде – творить. Но с другого носителя – с другого, с белого диска.

Виктор выразительно смотрит на Эмануэля, которому преподал этот простой наглядный урок.

– Да, мой друг, ты меня правильно понял, – хотя Эмануэль молит. – Совершенно не важно ГДЕ записана информация и ГДЕ она реализуется. Важно ЧТО записано и ЧТО реализуется. Эта информация в виде базы данных и команд может храниться, совершенствоваться, переписываться, реализовываться так, как это обычно делается со всеми программами.

Виктор останавливает воспроизведение. Извлекает диск.

– Если личность представляет собой массив информации, как мы это признаём, то для её хранения и реализации действительно нужны материальные носители. Вот этот диск, например, и этот компьютер. Но вовсе не обязательно именно этот диск – белый или синий, и не обязательно именно этот компьютер. Компьютер, также как и мозг, это всего лишь машина, реализующая эту программу… Или другую программу… Компьютеры могут выходить из строя, но программа, информация сохраняется.

Виктор молчит. Эмануэль сидит потрясённый, глубоко задумавшись. Трубка его давно погасла. Дрова в камине догорели, превратившись в огнедышащую красно-сизую массу. Синее пламя перекатывается по красному ковру камина. Рэкс возлежит, положив голову на передние лапы, внимательно глядя в огонь. Это был умный пёс…

Из гостинной раздался голос Софи:

– Отец, Эмануэль, беседа ваша затянулась. А к нам едут гости. Коллеги хотят поздравить Винеровского Лауреата.

Виктор и Эмануэль проходят из кабинета в гостиную. И тут же раздаётся звонок в дверь.

В гостиную входят Мари и с нею вместе Смит и Гоар Сароян. Смит – пожилой мужчина, в строгом элегантном костюме – длинный пиджак, похожий на смокинг, белая бабочка. Гоар Сароян – очаровательная южная красавица, изящные очки – скорее украшение её красивого лица в обрамлении блестящих черных волос. Радостная теплая встреча. Было видно, что присутствующих связывает искренняя старая дружба.

Смит обнял Виктора.

– Дорогой, я так рад за тебя. Поздравляю! Винеровская Премия – это истинное признание. Я уж это точно знаю.

И Гоар подходит к Виктору.

– Мы так волновались за тебя, Виктор. Я так рада. Сколько положено труда, сомнений, надежд… И наконец, такая высокая оценка. Ведь нечасто бывает такая удача… Правда?

Смит заключает по праву старшего:

– Удача посещает достойных.

Виктор искренне скромен.

– Это наша работа, наш общий успех. Без вас это было бы невозможным.

Гоар переходит на обычный дружеский тон, который был принят между ними.

– Виктор, тебе в Институте готовят торжественную встречу, но мы с профессором не утерпели и пришли к тебе сегодня.

– А как же иначе? – Мари вступила в права хозяйки. – Институт и ваш Учёный Совет – это как хотите, а мы сейчас это отметим. И как же это можно без вас – дорогой Смит, милая Гоар?

Смит устроился на диване. В этом доме он чувствует себя непринуждённо.

– Виктор, по телевидению мы видели всё. Мне понравилось – было торжественно и искренне одновременно… Ты заслужил мой друг… А где Золотая Медаль Винеровского Лауреата?

– В кармане фрака. А фрак в чемодане.

– Нехорошо, нехорошо… Надень пожалуйста.

– Фрак? Ну нет…

– Нет, медаль.

Все смеются. Софи совсем по-детски пристаёт к отцу.

– Отец, надень пожалуйста, я очень хочу.

Виктор неохотно достаёт медаль. Медаль на бело-синей ленте. Гоар под шумный восторг присутствующих надевает медаль Виктору на шею. Виктор, кажется, смущён, но проглядывает некоторая гордость.

Эмануэль подходит к другу, внимательно рассматривает медаль.

Ситуация Виктору определённо нравится.

– Ну ладно, пусть повисит немного. А потом положим рядом с Серебряной Короной.

Смит глубокомысленно качает головой.

–  Ты всё хорошо сказал в своей речи. Но… эта твоя фраза: «И куда приведет нас процесс переложения интеллекта в машину»?

– Ох уж эти твои, Виктор, простые сложные вопросы, на которые никто не знает ответов… – улыбается Гоар. – А сам ты, Виктор, знаешь?

– Жизнь покажет.

Смит продолжает, шутливо улыбаясь.

– Эти твои слова могли поколебать решение Винеровского Комитета.

Софи рассмеялась:

– Но ведь не поколебали.

Рассмеялась и Мари.

– Прошу всех к столу.

Присутствующие неторопливо рассаживаются за столом – у каждого здесь своё привычное место – и приступают к трапезе.

– И еще, Виктор, ты был слишком скромен. Больше говорил об Институте Искусственного интеллекта, чем о себе. Запомни, – Смит шутливо погрозил Виктору пальцем, – излишняя скромность – это путь к безвестности.

– Ну где уж там. По телевидению разрекламировали на весь мир.

– Я горжусь тобой, Виктор.

Виктор окончательно растроган.

– Профессор, вы же мой учитель. Я вам так благодарен.

Виктор разливает красное вино по большим хрустальным бокалам. Жидкие рубины в огранённых конусах зажигаются ярким цветом.

Смит поднимается со своего места с бокалом в руках и обращается к присутствующим значительным тоном старшего.

– Дорогие друзья, мы сегодня собрались в этом милом доме совсем не по поводу научных дискуссий, как бывало, а по поводу торжественному и радостному. Международная Винеровская премия и Золотая Медаль – это истинное признание научным миром огромных заслуг нашего дорогого Виктора и его вклада в теорию искусственного интеллекта. Наша юная наука – эта загадочная волнующая дама, которая и манит, и не подпускает, требует полной преданности и самозабвения, и вдруг озаряет счастьем открытия… Ей посвятил свою жизнь и творчество наш Виктор.

– Про-фес-сор… Что я такое слышу?!.. – произносит Мари шутливо строгим голосом. – Какая там ещё загадочная дама?.. Вы сотрясаете основы.

Смит – старый  мастер застольных речей – отвечает с улыбкой.

– Всего лишь художественный образ, дорогая Мари. Основы вашего дома непоколебимы. Любовь и тепло этого дома – Смит направил свой выразительный артистичный жест на Виктора, Мари, Софи, и на стены гостиной, где висят фотографии – не требуют подтверждений. Всё перед нами – ваши с Виктором серебряные 25 лет, которые мы так мило отметили за этим столом в прошлом году, предстоящий 50-летний юбилей дорогого Виктора, который мы отметим здесь в скором времени. И наконец, ваша прекрасная дочь – Софи, моя любимица, будущий ученый, которая идет по стопам своего отца в этом дивном лесу, полном загадок и открытий… За вас, мои дорогие Мари, Виктор, Софи, я поднимаю этот бокал. Добро вашему дому!..

Спасибо, профессор. – Мари улыбается. – Угощайтесь, дорогие. Берите, пожалуйста, салаты, закуски…

Виктор вступает с гордостью:

– Сегодня у Мари кулинарная премьера. Закуски по рецептам из Джорджии, привезённым этим летом.

Эмануэль, признанный гурман за этим столом:

– Мари, без путеводителя пройти по твоему столу невозможно.

– Полно, Эмануэль, ты свободно обходишься без путеводителя. – Мари не скрывает удовольствия хозяйки, – Ну так уж и быть. Итак, закуски из Джорджии: «солнце» – запеченный в румяном круглом хлебце жидкий сыр, облитый яйцом, чуть прихваченный огнём, действительно оранжевое солнце, объедение. С этого надобно начинать трапезу. Так принято в Джорджии. Фасолевый соус в глиняных горшочках с зеленью. Кукурузные лепешки, они совершенно пресные, поэтому их надо есть с сыром. Пожалуйста, каждый исполняет увертюру по своему вкусу: сыр белый, солёный, жирный, сыр желтый, сыр с зеленью, сыр волокнистый, сыр жареный, сыр рассыпчатый, созревший в земле. И, наконец, суп сырный… Перец – очень острый – это на любителя, будьте осторожны. Форель, запеченная в марсельских морских раковинах, каждому подаём свою раковину.

Гоар обращается к воспоминаниям, как часто бывало за этим столом:

– А помните как у нас начиналось?.. Тот памятный августовский вечер в Институте, банкет в связи с успешным завершением темы «Итератор»?

– Помните вы, а мы того не знаем. – Эмануэль поддерживает беседу, не отрываясь от трапезы. – Виктор, может ты расскажешь нам историю ваших достижений?

– Тогда, это было 15 лет назад, – Виктор живо подхватил нить воспоминаний – мы, совсем молодые, достигли большого успеха. Была впервые создана модель искусственного интеллекта. Компьютер принимал решения… Банкет в актовом зале Института по завершении темы – традиция, которую установил старик Смит – Виктор обратил почтительный жест в сторону Смита.

Эмануэль, не отрываясь от еды:

– Праздновали победу над разумом…

– Разума, Эмануэль, разума. – парирует Смит.

Виктор, немного смутившись, обратился к Смиту. – Простите, профессор, тогда мы за глаза называли вас – «старик Смит»…

Смит лукаво улыбается.

– Знаю, знаю… эти ваши «институтские тайны». Всё знаю. Тогда для вас, молодых, я, действительно, должен был казаться стариком. Мне было 60, тебе чуть за 30… А милой Гоар тогда лишь недавно минуло 20.

Мари энергично протестует:

– Профессор, пожалуйста, не говорите о женском возрасте…

Эмануэль, он уже справился с закусками:

– Мари, Гоар, Софи, вы возрастом своим должны гордиться. То – жест в сторону Софи – юность, – жест в сторону Гоар – молодость, – жест в сторону Мари – совершенство. Идеи же Виктора бессмертны.

Звучат одобрительные возгласы – Эмануэль умеет изящно заводить компании.

Гоар же продолжает:

– Профессор, а помните, что вы тогда сказали?

– Помню прекрасно. Я сказал «Король-директор умер. Да здравствует король!» Я оставляю пост директора Института искусственного интеллекта и передаю его Виктору – моему любимому и талантливому ученику. Надо придти вовремя и уйти вовремя».

Гоар задумчиво улыбается:

– Мы смертны. Бессмертна наша наука. Мы лишь передаём друг другу штурвал…

Улыбается и Смит:

– Никуда я, впрочем, не ушел. Оставил за собой отдел фундаментальных исследований.

Мари решается задать вопрос – теперь ей это кажется наиболее уместным.

– А я всё-таки ничего не понимаю в этом вашем искусственном интеллекте. Как это такое возможно – перенести личность человека в машину?!

– Попробую объяснить… – немедленно откликается Виктор.

– Виктор, выражайся понятнее, пожалуйста. – Смит воспринимает вопрос вполне серьёзно.

Виктор встаёт из-за стола и, прохаживаясь по комнате, начинает, увлекаясь, как бы читая лекцию.

– Прежде всего необходимо записать в компьютер так называемый «интеллектуальный портрет» личности. Этот «портрет» представляет собой всю информацию, записанную в его генах, весь наследственный и приобретенный информационный фонд. Выражаясь просто – это его память, знания, метод, творческий почерк.

Мари заинтересовалась всерьёз.

– А как записать этот интеллектуальный портрет?

– Один способ – это компьютерный анализ творчества. Если это композитор, то компьютерный анализ сочинённой музыки. Более всего личность человека проявляется в творчестве. Другой способ – непосредственная перезапись в компьютер «интеллектуального портрета» с головного мозга по его объёмной энцефалограмме. Делается это посредством специального энцефалошлема. Кстати, такую аппаратуру перезаписи информации мы установили и в клинике доктора Эмануэля.

Мари вся внимание.

– И что потом?

– После того как интеллектуальный портрет переписан в компьютер, программа включается в работу и интеллект начнает действовать в машине. Точно также как в мозгу. Реализуется точно та же модель поведения. Результаты могут превосходить то, что человек когда-либо создал. Это означает, что человек так сделал бы, если не прервалась его жизнь.

– Удивительно. Неужели такое возможно?!

Виктор серьёзно:

– Да, мы выносим интеллект за пределы человеческого тела и за пределы его жизни…

Наступает тишина. Мари погружена в свои мысли.

– Это удивительно… – И продолжает после паузы. – Как быстро бежит время… Жизнь конечна, а мы не чувствуем своего возраста. Мы становимся старше, а душой остаемся молодыми. И вдруг… всё может кончиться в один миг. Господи! Лучше не думать об этом… На сцене жизнь бессмертна. Актёры умирают, но их роли продолжают жить… Радости и трагедии живых людей, их жизнь и музыка на три часа становятся моими.

Виктор улыбается:

– Гораздо дольше. Мари за день до спектакля входит в роль, и день после выходит из роли.

Смит улыбается:

– Но, надеюсь, Мари всегда возвращается к тебе, Виктор?

– О, да!

Смит поднял бокал.

– За вас, дорогие мои. За ваш союз! За прекрасный ваш союз. Пусть он будет вечным…

Мари, со вздохом:

– Если бы это было возможно…

За столом радостное оживление. Присутствующие поднимают бокалы, отпивают вина. Эмануэль смотрит на Виктора, переводит взгляд на Мари и медленно направляется к роялю. Садится. Открывает клавиатуру. Лицо его рельефно освещено на фоне темной портьеры окна. Большие пальцы ложатся на клавиши. Эмануэль поёт. Густой бас его заполняет пространство.

«Ты наряжайся, лицо мажь мукою,
Народ же платит, смеяться хочет он.
Вот Арлекин похитит Коломбину,
Ты наряжайся и всех ты потешай.
Ты маской должен скрыть рыданья и слезы,
А под гримасою смеха страдания ада.
Смейся паяц над разбитой любовью,
Смейся и плачь ты над горем своим…»

(Леонкавалло. Ария Канио из оперы «Паяцы»)

Эмануэль заканчивает петь. На мгновение разливается тишина, потом раздаются аплодисменты, возгласы: «Браво!»

Смит поднимается со своего места, жестом призывает к тишине.

– Я поднимаю этот бокал за нашего доброго друга – Эмануэля. Эмануэль, вы человек таинственной профессии. Врачеватель жизни. Вы – хранитель этого дома. И пусть вам всегда сопутствует успех. Пусть будет долгой и плодотворной жизнь ваша и жизнь друзей ваших. За Эмануэля!

Все поднимают бокалы.

Эмануэль кажется взволнованым.

– Благодарю вас, друзья мои… Благодарю…

Смит пьёт последним.

– Дорогой Эмануэль, вы имеете дело с живым человеком. Возможно вам удастся большее…

На тележке с большими деревянными колесами Софи ввозит в столовую суп в старинном супнике.

Эмануэль осторожно и лукаво приподнимает крышку супника, закрывает глаза и, вдыхая тонкий запах супа, восхищенно качает головой.

Мари вновь вступает в права хозяйки стола.

– Не дайте супу остыть, дискуссии перенести на второе.

– Мы столько одолели закусок, – Смит в не меньшем восхищении, – что не на второе, а на десятое.

– Закуски не считаются. На второе – жареная говядина под чесноком и эстрагоном. И фирменный жареный картофель.

– О-о-о… – Эмануэль в состоянии кулинарного экстаза.

Мари продолжает:

– Эмануэль, наш старый добрый друг, ничто земное ему не чуждо.

Софи парирует сразу:

– Эмануэль не старый.

– Я хотела сказать давний… друг.

Гоар вступает в разговор.

– Эмануэль, молодость вас защищает. Значит вы совсем не старый!

Эмануэль улыбается:

– Это правда.

Жареный картофель возвышается горой на серебрянном блюде. На горе поджареные скалы, рыхлые ущелья, маслянные ручьи. Вскоре эта гора превращается в холмистую равнину…

Смит поднимается со своего места. Почтительный взгляд его обращён к Мари.

– Мари, дорогая, пожалуйста, спой нам что-нибудь из своего блистательного репертуара. Мы все тебя очень просим.

Мари удивлена, даже смущена. Но, мгновение спустя, выходит из-за стола,  медленно вступает на открытое место перед роялем и… перед присутствующими уже не милая Мари, а страстная Далила, Взор её устремлён на Виктора. Мари поёт. Летит её голос, трепетный и сильный…

Открылася душа, как цветок на заре,
 Для лобзаний Авроры.
Чтоб утешилась я, слёзы мне осуши
Жгучей лаской, страстным взором.
Далиле повтори, что ты мой навсегда,
Что забыты все муки, повтори те слова,
Что так любила я.
Ах, нет сил снести разлуку.
Жгучих ласк, ласк твоих ожидаю.
От счастья замираю,
От счастья замираю,
А-ах, жгучих ласк, ласк твоих ожидаю.

Присутствующие замирают, покорённые страстью волшебного голоса. Виктор в волнении. Что-то непонятное вползает в душу: «Что это? К кому летит этот призыв?».

Как колос на полях, наклоняясь, дрожит
Под дыханьем Зефира,
Так трепещет грудь моя. Надежду в ней родит
Голос нежный, как звук лиры.
Стрела не так быстра, устремляясь к врагу,
Как я, когда в объятья твои лечу,
Как я к тебе лечу.
Ах, нет сил снести разлуку.
Жгучих ласк, ласк твоих ожидаю.
От счастья замираю,
От счастья замираю,
А-ах, жгучих ласк, ласк твоих ожидаю.

 (Сен-Сенс. Ария Далилы из оперы «Самсон и Далила») 

Внезапно за окном слышится звук мотора мотоцикла. Машина, резко «взяв» с места, стала удаляться. Потом скрип тормозов, после чего сильный звук удара и всё смолкает. Тишину взрывает звук сирены машины Скорой помощи. Звук этот нарастает, приближаясь, потом постепенно удаляется и затихает…

5

– Дорогой, мы опаздываем, – Мари стоит в дверях кабинета. На ней обтягивающее платье вишневого цвета, любимое Виктора, и рубиновое колье.

В комнате тишина и полумрак. Только зелёная настольная лампа освещает стол. «Как она красива. Годы, казалось, не властны над ней, – залюбовался Виктор, глядя на жену, – и даже прибавляют нечто неуловимое и волнующее». Волосы её цвета темной меди венчают стройную фигуру. Лицо спокойно. Спокойна и интонация её голоса. Ни спешки, ни раздражения…

Сегодня на вечер у них пригласительные билеты в оперу. Мари любит такие посещения спекаклей, когда она, как обычный зритель, незаметно появляется в зрительном зале, неузнанная – как ей кажется. Они с Виктором оычно занимают места не в ложе дирекции, а в партере. И совсем иные испытывают зрительские волнения…

Через несколько минут машина их идёт по вечернему городу. Те же улицы вечером выглядят совершенно иначе. Машины идут медленно, не спеша. Цвета их задних огней сливаются с огнями на фасадах домов. По обзорным стеклам машины проплывают цветные отражения домов и улиц. Виктор ведёт машину медленно, отдыхая и настраивясь. Вдыхая запах духов, незаметно поглядывает на жену.

Театральная площадь вся в огнях. Брусчатка блестит как паркет. Фонари как со старых иллюстраций. Здание театра построено в конце девятнадцатого века – исключительное по своей красоте и гармонии. Неувядающая театральная архитектура.

Виктор с трудом находит место на стоянке. Рядом со стоянкой фаэтонов-такси.

Через минуту Виктор и Мари входят в Театр. Виктор ощущает волнение, которое он испытывал в Театре каждый раз. Это состояние не исчезло с годами. Напротив, он замечает его сильнее. Волнует ожидание таинства. Его обдаёт теплым воздухом, необыкновенным запахом Театра. Блеск люстр и медных канделябров. Темно-красный бархат занавеса и кресел. Лепнина стен и потолка. Звуки настраиваемых инструментов из оркестровой ямы. Торжественные лица зрителей, их приподнятое настроение. Действительность для них осталась за этими стенами.

Сегодня дают оперу классического репертуара с балетным дивертисментом. За свою жизнь Виктор смотрел и слушал это десятки раз. Но его снова притягивает это чудо, постигшее и сочинённое где-то в далеко ушедшем веке.

Оркестр начинает. Музыка влечёт за собой волшебное действие… Виктора знобит. От музыки, наверное. Музыка пронизывает его насквозь. Все его чувства и ощущения слились с происходящим на сцене.

На земле весь род людской
Чтит один кумир священный,
Он царит над всей вселенной,
Тот кумир — телец златой!

В умилении сердечном
Прославляя истукан,
Люди разных каст и стран
Пляшут в круге бесконечном,
Окружая пьедестал,
Окружая пьедестал!

Сатана там правит бал,
Там правит бал!
Сатана там правит бал,
Там правит бал!

Этот идол золотой
Волю неба презирает,
Насмехаясь, изменяет
Он небес закон святой!

В угожденье богу злата
Край на край встаёт войной.
И людская кровь рекой
По клинку течёт булата!

Люди гибнут за металл,
Люди гибнут за металл!
Сатана там правит бал,
Там правит бал!
Сатана там правит бал,
Там правит бал!

Виктор украдкой взглядывается на Мари. Лицо ее непроницаемо. Музыка увлекла её. Она далеко. «О чём она думает?» – мелькает мысль.

Действие и музыка плетут свою сеть.

Бог всесильный, Бог любви!
Ты внемли мольбе моей,
Я за неё тебя молю,
Сжалься, сжалься ты над ней.
Ты охрани её от искушения…

 

Оркестр умолк. Действие остановилось. Занавес сомкнулся.

Публика всё еще охвачена происходящим там, на сцене. Но демонстративно делает вид, что это к ней не относится. Это не про них. Это театр. И они знают, чем это закончится. И каждому из них – думают они – известно волшебное лекарство благоразумия от любви.

В большом нарядном фойе образовался круг движущихся людей. Виктор и Мари тоже идут по этому кругу.

В углу у колонны стоит Смит. В строгом черном костюме. Смит спокойно наблюдает за медленным потоком людей, идущих по кругу. Он искренне рад, увидев Виктора и Мари. Виктор и Мари подходят к Смиту. Виктор чувствует в старике строгого ценителя.

– Я не знал, профессор, что и вы поклонник оперы – этого удивительного жанра.

– О, опера моя страсть. Старый, но не стареющий жанр. Опера никогда не умрет. Музыка, сюжет не стареют. А если и стареют, то после недолгого ожидания возрождаются заново. Новые актеры заново переживают ту же жизнь. И мы вместе с ними.

– Музыка бессмертна, профессор – Мари вступила в беседу. – На протяжении столетий приходят и уходят исполнители, а музыка неизменна, как душа – она живёт… С каждым новым исполнителем она возрождается заново.

В глазах Смита мелькает грусть.

– Как коротка жизнь, Виктор. Сколько чего ещё хотелось бы сделать…

Звонок зовёт публику в зал.

Чарующая музыка «Вальпургиевой ночи» обволакливает их. Густые звуки струнных завлекают и соблазняют. У Виктора кружится голова. Музыка вырывается из оркестровой ямы, заполняет всё пространство. Сцена залита красным цветом, сполохи огня играют на лицах и телах.

У Виктора на лбу выступила испарина. Во рту он чувствует металлический привкус. Его мутит.

На сцене мечутся в пляске огня, теней и света дьявольские фигуры и тела, зовя и завораживая, приковывая невидимыми цепями и сбрасывая их в пропасть. Музыка беснуется в таинственной бешенной пляске.

Виктор чувствует сильнейшую боль в груди. Как будто остроконечный куб, проворачиваясь, обрывает связки. Ватная слабость обессиливает его тело. Усилием воли Виктор касается руки Мари. И всё уходит. Он куда-то проваливается. Только музыка, музыка звучит в ушах. Действительно это музыка или ему только чудится?

…Виктор лежит на банкетке в фойе партера. Над ним склонились врачи «Скорой помощи», делая свое дело. Мари держит его руку, не отпуская, и не отводя глаз с его лица, пытаясь понять, проникнуть, взять на себя часть его боли. Вокруг стоят совершенно растерянные и испуганные билетерши театра, прижимая к груди свои театральные программки.

Мари постепенно осознаёт реальность. Надо что-то делать. Мари вспомнает про телефон.

– Эмануэль, это я, Мари, – голос её дрожит, – Виктору плохо. Очень плохо. Мы в театре. Это случилось во время спектакля в зрительном зале… Да… «Скорая» здесь. Но они ничего не говорят. Что-то делают. Очень торопятся… Хорошо…

Эмануэль взволнован, но мысль работает быстро.

– Немедленно везите в мою клинику. Передай телефон старшему врачу «Скорой помощи». Сейчас я выезжаю.

Через несколько минут машина «Скорой помощи» со включённой сиреной стремительно несётся по ночным улицам.

Виктор лежит в машине неподвижный. Глаза его открыты и смотрят в белый потолок салона, где двигаютя, мечатся блики света. В голове звучит всё та же волшебная музыка. О чём он думает?

Мари, согнувшись в тесной машине, сидит рядом, попрежнему держа его руку. Отказывается понимать происходящее. С этих мгновений, в этой несущейся в темноте машине, жизнь её переломилась надвое. То, что было у них раньше. И то, что будет. Страшное и неведомое входит в её жизнь. За что так сразу? Куда этот стремительный бег по ночным пустующим улицам? В исцеление? В избавление? В конец? И ещё эта несмолкающая сирена, рвущая душу. Вой её тревожен. Мари вдруг понимает. Раньше эти сирены проносились мимо. Возникали негромко вдали, на миг оглушали тревогой, и уносились дальше, затихая на далёких улицах. К ней, к Мари, это тогда не имело отношения. А теперь… Теперь она, Мари, внутри этой воющей машины. И как бы быстро ни проносились они по этим улицам, ужасный этот вой не проходит. Она внутри этого воя. По ним теперь этот вой…

6

Клиника Эмануэля. Прошедшие дни были полны тревоги. Эмануэль почти не покидал клиники.

Пятый день. Вечер… Эмануэль проходит в свой кабинет на первом этаже после того, как Виктор, казалось, уснул. На дисплее телефона светится номер домашнего телефона Виктора. Это Мари звонит в нетерпении, не дождавшись его, Эмануэля, телефонного звонка. Эмануэль включает связь.

– Мари, Виктор спит. Состояние его – как прежде. Улучшение не наступает. Пока. Но сознание совершенно ясное. Мысль работает чётко. Даже требовал соединить по телефону с Институтом. Отдавал распоряжения… Но организм, тело… сдает… Ты должна держать себя в руках. Это важно для него. И для Софи… Я делаю всё возможное… И невозможное тоже… Тебе приходить не надо.

Эмануэль отключает телефон. Остаётся стоять неподвижно, глядя в широкое окно, выходящее в парк. Мысль в сотый раз перебирает состояние больного. Виктор – больной. Какое казённое бездушное слово: «больной». Его Виктор – его больной. Нет, это невозможно.

В кабинет неслышно входит доктор Сильвия. Молча раскладывает перед Эмануэлем последнюю кардиограмму и распечатку общего  анализа. Лицо доктора Сильвии красноречивее компьютерного анализа. Эмануэль погружается в линии и колонки цифр, сжимая виски. Молчание его долго и тягостно.

Сильвия без слов угадывает распоряжения Эмануэля.

– Сделала, профессор, – она назвает воздействие.

Эмануэль медленно кивает.

– Помогает?

– Слабо… А если электростимуляция?

Эмануэль молчит. Потом отвечает.

– Немного подождём. Это последнее…

Доктор Сильвия энергично меняет тему. Стараясь отвлечь мысль доктора Эмануэля, она разворачивает перед ним новую распечатку.

– Это полный анализ больного из семнадцатой палаты. Я вам уже докладывала. Молодой мужчина лет 25-30. Поступил на прошлой неделе после дорожной аварии мотоцикла. Без сознания. Никаких внешних повреждений. И никаких внутренних повреждений также не обнаружено… Проведен полный цикл исследований. И здесь всё в порядке, – Сильвия указывает на листе распечатки. – Артериальное давление, кардиограмма, работа внутренних органов – всё в норме. Но энцефалограмма молчит, энцефальные токи не зафиксированы.

Эмануэль внимательно изучает лист анализа. Зажигает свою трубку.

– Я смотрел этого больного вчера. Действительно удивительный случай. Повидимому это результат сильного сотрясения в момент аварии и пережитого ситуационного стресса… Личность установлена?

– Нет. Документов при нем не было. Никто с поиском и запросом не обращался. На нашу информацию также ответов нет. Вероятно, одинок. Родственников и знакомых нет. Даже имя неизвестно. На истории болезни пришлось указать имя условно – Фабиус… Единственно возможное заключение на основании объективных данных – это «абсолютно здоров». Но почему он не приходит в сознание?

– Некуда ему приходить. Нет у него сознания. Нет у него памяти. Нет личности, – Эмануэль пыхнул трубкой. Сизое облачко поплыло вверх…

Сильвия собирает бумаги.

– Доктор, позвольте приготовить вам крепкого чаю или кофе. Вы не спали. Ваш вид мне не нравится.

– Спасибо, дорогая. Приготовьте крепкого чаю. А я пока пройдусь. И идите домой. Отдыхайте. Сегодня ночью я побуду с Виктором.

Эмануэль набрасывет поверх халата свой черный длиннополый плащ и выходит из кабинета на веранду. Деревья придают ему силу и уверенность. В любое время года – под густой листвой ли, под снегом ли, или как сейчас при последних опадающих сырых листьях. Потому и кабинет себе выбрал на первом этаже с окнами в парк и с выходом через веранду. Эмануэль выходит в парк.

О… как хорошо. Воздух плотно обнимает его. Упругий, густой и прохладный. Пахнет палыми листьями, влажной землей и грибами. Эмануэль медленно проходит на свою цветочную поляну. Она была прекрасна от ранней весны до поздней осени. Летом буйство запахов и цвета – ночная красавица, жасмин, флоксы… Теперь отцветали хризантемы. Эмануэль подходит к одному из этих кустов. Роскошные цветы-красавцы в самом соку зрелости. Длинные тонкие белые лепестки, как гибкие стрелы. Это была его гордость. Многолетнюю зрелую хризантему Эмануэль привил к бесплодному молодому шиповнику. И хризантема обрела новую жизнь. Лепестки и листья её налились живительным соком. И стояли долго, красиво и гордо до глубокой осени. Вот и сейчас так прекрасна. И шиповник обрел свою новую жизнь. Ствол его стал гладким, отдав цветам свою энергию, получил от них красоту и благородство.

Эмануэль проводит рукою по длинным белым лепесткам. День был сухой, а на концах лепестков прозрачные капли влаги. Эмануэль вспомнает слышанное от кого-то поверье, что есть цветы, которые предсказывают несчастье. Когда на лепестках их появится капля влаги. Эмануэль прогоняет незванную мысль: «Не хризантемы это». И легко встряхиват цветок. Рука его становится влажной.

Земля вся покрыта ковром осенних листьев. Многие деревья уже сбросили свои одежды, готовясь к зимней ночи. Только платаны стоят в листве. Солнце заходит, неяркими лучами пробиваясь через ветви деревьев. Бледноголубое небо освещено как задник сцены сквозь причудливый орнамент веток и редкой листвы. По небу ветер гонит рваные паруса облаков. Но ветер этот высоко. А здесь на земле, в парке тихо.

Эмануэль опускается на деревянную скамью. Время течёт медленно. Эмануэль в оцепенении погружён в свои мысли.

Солнце закатилось. Небо стало темнеть. В окнах больницы зажигаются неяркие огни. Холодает. Эмануэлю становится зябко. Он встаёт, поднимает воротник плаща и направляется обратно в здание.

Эмануэль медленно идёт по корридору. Палата N17. Эмануэль отворяет дверь, воходит. Фабиус лежит на спине. Шея и плечи его открыты, они выдают тренированную спортивную комплекцию здорового молодого человека, так неуместную на этой больничной койке. Глаза его закрыты. Дыхание ровное и спокойное. В палате никого более нет. Цветные провода от датчиков, установленных на голове и на теле, соединены с терминалом. Эмануэль взглядывается на показатели индикаторов давления, пульса и потенциометров. Всё в норме. А на экране энцефалоскопа ползут шесть ровных линий. Доползают до конца экрана, перескакивают в начало и снова совершают свое бесконечное равнодушное движение. Эмануэль переключает предел на микровольты. Линии оставаются ровными, как лучи. Стрелка энцефалометра на нуле.

Эмануэль выходит из палаты, неслышно затворив за собою дверь. Эмануэль направляется к Виктору. В длинном корридоре тихо и безлюдно. Основной врачебный персонал уже ушёл. Оставались только дежурные. Больница готовится к ночи. Какой будет эта ночь для Виктора? Сколько их осталось? Долгая ночь вступает в свои права…

Эмануэль входит в палату Виктора. Виктор не спит. Одними глазами он по-старому улыбается Эмануэлю. Лицо его подозрительно спокойно. Руки его, такие знакомые, лежат поверх одеяла. Эмануэль сел рядом и положил свою руку на его Виктора руку. Рука Виктора прохладна. Эмануэль взглядывается ему в глаза и улыбается, стараясь быть спокойным. Наверное это плохо получается.

– Какое сегодня число? – негромко спрашивает Виктор.

– Первое октября. Суббота. 3 часа утра. Мы можем провести с тобой традиционную субботнюю беседу. Вот заварю чай.

– Эмануэль, мысль моя ясна. Мне хочется за свой письменный стол. Я, кажется, нашел решение. Но силы… катастрофически уходят… Ты можешь мне помочь?

– Виктор, ты мой самый дорогой человек. Я не могу скрывать от тебя правду. Я должен быть честен перед тобой до конца… Виктор, твоя плоть угасает. Я, вся медицина мира, ничего не может сделать… Но твой мозг, твой разум абсолютно здоров и активен. В этом весь ты. В этом вся трагедия.

… Виктор, слушай меня внимательно. – Голос Эмануэля стал глухим и неузнаваемым. – Здесь, в моей клинике, в палате N17 лежит молодой человек. Транспортная авария. Удар. Сильное сотрясение. Стресс. В результате полная ликвидация сознания. Мозг его абсолютно пуст. Белый чистый лист. Полное отсутствие памяти, рефлексов, никакой генетической наследственной информации. Абсолютная пустота. При полном физическом здоровье тела и всех органов. Родных у него нет. Имя его неизвестно. Он мертв, как личность. Жизнь в нём, если можно так назвать этот физиологический процесс, протекает на уровне биологического обмена и деления клеток. Он обречён на растительное существование до конца дней своих. Медицина здесь бессильна. Вызвать то, чего нет, невозможно.

– Это подтверждает мой тезис. Не соглашаясь со мной, ты всегда давал мне самые веские аргументы.

– Не время для дискуссий, Виктор. Слушай меня внимательно. – В голосе Эмануэля появились решительные ноты. – Твой мозг здоров. Интеллект высоко совершенен. А плоть умирает, гаснет с каждым часом. У Фабиуса, так мы назвали этого несчастного, плоть абсолютно здорова, а интеллект, увы, равен нулю.

– Так кто же из нас живой труп?

– Не время для шуток, Виктор. Ты должен принять решение. Может быть главное решение в твоей жизни.

– Что я должен решить?

– Ты помнишь нашу субботнюю встречу в сентябре, когда ты вернулся из Мексики с Конгресса по искусственному интеллекту? Перезапись личности Моцарта из синего диска в белый. И он продолжал творить из другого, белого диска. Моцарт создал свою симфонию «ХХ век».

– Ты что предлагаешь?!

– Да. Ты меня правильно понял. Твой могучий интеллект в могучем теле Фабиуса. Да, я предлагаю переписать твою интеллектуальную программу, твой интеллект в абсолютно чистый мозг Фабиуса. В его «белую дискету».

Виктор глубоко задумался. Глаза его закрыты. Как чертовски просто. И так непостижимо. Голова идёт кругом.

– А где твоя врачебная этика, Эмануэль? И кто же это будет: Виктор или Фабиус? Что, из двух разбитых машин хочешь собрать одну? Кого ты выпишешь из больницы? Кого предашь земле? Как же быть с тезисом «Не вреди»? Как же с согласием на этот чудовищный шаг самого Фабиуса, его родных, знакомых?

– Я тебе уже сказал: Фабиус мертв, как личность. У мертвого не спросишь. Нет согласия, но нет и отказа. Родных у него нет. Знакомые не найдены. В подобных случаях ответственен только врач…

Эмануэль сидит на кровати, держа в руках холодеющие руки Виктора. Он смотрит ему прямо в глаза горящим и просящим взглядом.

– Виктор, если я не могу спасти твое тело, то я спасу твою душу. Твоему интеллекту я дам могучую телесную оболочку. Ты получишь дополнительных 30, 40 лет здоровой плодотворной жизни. Мы соединим железное здоровье с мощным интеллектом. Какой сплав силы и разума! Виктор… Сколько научных и жизненных задач ты решишь. Тебе будет дано успеть в жизни то, что ни дано никому. Ты усовершенствуешь свой разум до невиданной степени. Ты познаешь новую жизнь, где многому будет время. Тебе дается такой шанс. И это будешь именно ты – Виктор. Со своими чувствами, желаниями и возможностями. Ты ведь сам говорил, что личность – это интеллект, это личностная информационная программа. Всё это остается в неприкосновенности. Ты ничего не теряешь как личность. Ты только занимаешь у природы здоровье ещё на одно поколение в новом облике. Дополнительно 30 — 40 лет здоровья… Ты этого достоин, Виктор… Да, это научный эксперимент. Если мы не решимся на него, то альтернатива этому – твоё полное исчезновение.

Виктор не отвечает. Глаза его закрыты. Медленно текут секунды. Время утекает. И губы Виктора шепчут чуть слышно:

– Я согласен… Но, Эмануэль, сколько у нас времени? Сколько ещё протянет моя плоть?

– Недолго, Виктор. Мы должны спешить.

Виктору трудно. Невероятно трудно сразу понять этот переход из неминуемой смерти в обещанную жизнь. Силы его угасают. И чуть слышно:

– Поспеши, Эмануэль…

По пустому корридору первого этажа Эмануэль быстро катит каталку, где лежит Виктор. Эмануэль торопится. Надо успеть. Теперь всё зависит от него, Эмануэля.

Виктор лежит на спине и был, казалось, спокоен. Мысль его оцепенела. Он вручил себя Эмануэлю. Снизу Эмануэль не был похож на себя. Черная с проседью бородка закрывает лицо. Незнакомый ракурс. Виктор думает о Эмануэле: «Старый добрый Эмануэль. О чём он сейчас думает? Чего здесь более всего – любви, решительности, дерзкого вызова или жадной мольбы?..»

На полутемном потолке возникают белые плафоны света. Возникают впереди и уплывают за его голову. Возникают и уплывают… Всё быстрее и быстрее…

– Поспеши, Эмануэль…

Эмануэль не слышит его.

На матовом экране потолка возникает лицо Мари. Она в своём малиновом платье. Её огненные волосы развеваются как от ветра. Она улыбается. Нет, это уже не Мари. Это уже Софи. Она что-то горячо доказывает отцу. Мотает головой и смеётся…

Белый плафон света остановился. Они стоят перед палатой N17. Эмануэль отходит от каталки, тихо отворяет дверь в палату. Потом вкатывает каталку. Теперь они лежат рядом – Фабиус и Виктор. Плоть и дух. Будущее и, увы, уже прошлое. У Виктора нет сил повернуть голову. Руки его холодеют. Только спокойствие разлито по телу. Как хорошо и спокойно, что можно полностью довериться этому высокому человеку в белом халате на черном свитере. Эмануэль спешит. Ему остаются минуты. Думать и чувствовать уже нет времени.

Эмануэль надевает на голову Виктору энцефалошлем. Другой энцефалошлем он надевает на голову Фабиусу. Гибкие многожильные провода шлемов соединяет разъемом с терминалом. Теперь они оба – Виктор и Фабиус составляют одно целое с Большим компьютером, установленным в Институте искусственного интеллекта. Эмануэль включает потенциометры. Потенциометр Фабиуса, как и прежде, показывает нуль. Потенциометр Виктора показывает выше 200. Линии на экране его энцефалоскопа судорожно бьются, вырываясь за контуры экрана.

Эмануэль на секунду остановился. Секунды у него ещё есть. «Что я совершаю – убийство или исцеление?», – с волнением думает Эмануэль.

– Эмануэль, поспеши…, – беззвучно двигаются губы Виктора.

Эмануэль приближается к Виктору. Прижимается к нему лицом и шепчет чуть слышно:

– Прощай, старина.

И быстро выпрямившись, Эмануэль нажимает на пульте клавишу «Перезапись». Стрелка потенциометра Виктора дрогнула и ползёт вниз. Стрелка потенциометра Фабиуса медленно ползёт вверх. Виктор закрыл глаза. Веки Фабиуса дрогнули…

7

Солнце золотит верхушки тополей. Тополя стоят как желтые горящие свечи в ряд вдоль аллеи. Они уходят в голубизну неба. Аллея покрыта желтым ковром опавших листьев. Вдали всё те же синие горы, которые так любил Виктор. Над крестами могил, над тополями плывёт протяжный колокольный звон…

В конце аллеи видны три фигуры. Две женщины в черном идут, прижавшись друг к другу. Рядом с ними высокий мужчина в чёрном длиннополом плаще с непокрытой головой. Они медленно приближаются к выходу.

Мари изменилась. Лицо её побледнело. Глаза стали, казалось, темнее, крупнее и выразительнее. Черная кружевная накидка покрывает голову. Медные волосы выбиваются из-под накидки. В облике её появилось что-то новое. Новым было выражение глаз. Взгляд её неподвижен. Она смотрит куда-то вдаль. И голос. В голосе её пропали звенящие ноты.

– Эмануэль, это непостижимо. Я не могу принять ту мысль, что Виктора нет. В доме я слышу его голос. Особенно по ночам. Он как-будто окликает меня. На улице в толпе прохожих я вижу его фигуру. Сердце начинает колотиться. Мне хочется броситься к нему. Но разум, этот проклятый разум, останавливает меня. Виктора нет… Мне всё хочется что-то сказать ему, услышать ответ. А его нет.

Эмануэль поднимает на нее взгляд.

– Мари, в твоей памяти Виктор должен остаться живым. Его дух должен жить в тебе.

– О, Эмануэль, ты очень добр к нам. Ты даже не позвал меня в его последние минуты, чтобы я запомнила его живым. Так ведь? Правда?

Они подходят к выходу. За коваными воротами стоит автомобиль Эмануэля. Эмануэль открыыает задние дверцы салона. Женщины садятся. Мари справа. Софи слева. Эмануэль заботливо закрывает двери. Неспеша садится за руль и медленно отъезжает от ворот.

Дорога вьётся вдоль холмов, медленно спускаясь в город. Мотор тихо поёт свою грустную песнь.

Мари отворачивается к окну. «Господи, зачем же Ты так? Как было хорошо. У Виктора наконец всё получилось. Как долго мы набирали с ним высоту. Софи выросла. Стала такой, как хотел он. Как жизнь оказывается коротка. И как несправедлива… А я всё играла чужие роли… Господи, за что же Ты так?»

Блики не по-осеннему яркого солнца бьют ей в лицо. Свет перебивается проплывающими ветками деревьев, ещё не потерявшими свой осенний наряд. Перед Мари проплывает вся её с Виктором жизнь…

Дорога выходит на крутой поворот и резко идёт вниз. Слева открывается простор – деревья, виноградники, дома по склону спускаются вниз. Ярко голубое небо заполняет всё пространство. Софи любит это место дороги. Они с отцом всегда останавливались здесь. Выходили. Oтец подходил к самому краю. Долго смотрел вдаль. Вдали были синие горы под снежными шапками. Склоны их припудрены снегом. И всегда повторял тихо: «Как хорошо…»

Проезжают поворот. Эмануэль не останавливается. Они не вышли, не постояли у края дороги. Откуда Эмануэлю это было знать? Софи жадно смотрит в синюю даль: «Зачем ты так, отец?» Он был ей нужен. Именно теперь. Именно теперь, когда она поняла его талант человека и учёного. Всё что он говорил, говорил между прочим, принимает сейчас особый смысл. Тогда, когда он был рядом, казалось, что это будет вечно… Сколько незаданных вопросов, сколько невыслушанных ответов. Всё откладывала на потом. Всё была занята своим. А теперь его нет…

Дорога выпрямляется. И уж, не сворачивая, проникает в городские кварталы. Суббота, конец недели. Солнце. Яркий день. Навстречу из города идёт поток машин. Городская жизнь выплескивается за город.

Ведя машину, Эмануэль неотрывно смотрит туда вдаль. В город. Лицо его непроницаемо. Он думает о Фабиусе. «Виктор – Фабиус – Виктор». Выйдя из мира через одну дверь, ему надо войти вновь через другую. И отворить эту дверь может только он – Эмануэль. Глаза его горят. Он чувствует азарт.

В зеркале заднего вида Эмануэль наблюдает Мари и Софи. Каждая погружена в свои мысли. Мари – она была далеко. Эмануэль знает, о чём она думает. Софи, её так непривычно видеть в темном – ей идут светлые тона, её юная натура не приемлет эту несправедливость. И для них надо отворить эту дверь.

Эмануэль подъезжает к дому Виктора. Мари тронула Эмануэля за плечо.

– Эмануэль, не забывай нас. Сегодня суббота. Ты всегда по субботам бывал у нас – эти ваши с Виктором беседы… Приходи сегодня вечером – пусть эта традиция продолжается. Хорошо, Эмануэль?

7

Трибуны стадиона взревели. Зрители поднимаются с мест. Номер 17 бело-синих стремительно проходит по левому краю, обходит двух защитников и забивает мяч. Сборная Политехнического выигрывает финальный матч у сборной Университета. Семнадцатый был новым в сборной Политехнического, но уже явно завоевал симпатии политехнических болельщиков.

Эмануэль стоит у кромки поля и внимательно наблюдает – не столько за игрой, сколько за семнадцатым бело-синих. Номер 17 – Фабиус быстр, ловок, неутомим, умно организовывает атаку из глубины. Его энергия и азарт заражают своих на поле и на трибунах.

До конца матча остаётся несколько минут. Эмануэль направляется к выходу и встаёт в условленном месте у южного выхода. Закуривает. Рев трибун на этот раз означает, что матч закончился. Поток возбужденных молодых людей валит мимо Эмануэля. Столько молодости, энергии и темперамента! Эмануэль резко выделяется островом спокойствия в этом пёстром потоке.

Фабиус, ещё возбуждённый игрой, подбегает к Эмануэлю.

– Здорово мы их расклепали. Ты же видел, старина.

– Всё видел, Виктор. Ты был великолепен. Поздравляю. Как самочувствие? Как сердце?

– Прекрасное самочувствие. Сердца не чувствую. С утра весь день работал. Много работаю, Эмануэль. Работоспособность невероятная. А сегодня финал. Сам понимаешь, пришлось оторваться от стола.

Они идут парком в сторону Университетского городка. Постороннему взору они представляются странной парой. Пожилой мужчина в чёрном и яркий молодой спортсмен. Фабиуса узнавали, возгласом и жестом выражали одобрение и радость. Делалось это просто и искренне. Идти им было недалеко.

Коттедж стоит на косогоре. Вокруг желтеющие грабы и дубы. Гора уходит круто вниз, так что на уровне веранды лишь верхушки деревьев. Открытая веранда вся усыпана их сухими листьями.

У входа стоит мотоцикл – синяя «Ямаха», – новое увлечение Фабиуса.

– В мою прежнюю молодость я, как и многие, увлекался велосипедом. Но этот мотор, – Виктор ласково потрогал машину, – совсем другое дело. Двести лошадей под седлом. Он прибавляет и развивает силу, а с ней и психику. Лучший отдых после работы.

Улыбнувшись и поведя головой, Виктор продолжает:

– Эмануэль, так изменились критерии за одно лишь поколение.

Они входят в дом.

В холле-прихожей тепло. Мягкий свет. Ковер. Сразу возникает ощущение теплого уютного дома. В углу оборудован небольшой спортивный блок: шведская стенка, эспандеры, велотренажер.

– Эмануэль, ты побудь немного в гостиной, пока я приму душ. Я быстро.

Эмануэль проходит в гостиную. Из широкого окна во всю стену открывается вид на противоположную гору. По ней серпантином вьётся дорога, а на ней цветное ожерелье машин. «Всё-таки как хорошо всё получилось. Должно быть ему здесь легко работается», – думает Эмануэль. Он хорошо знает Виктора. Знает его привычку думать, глядя на живую картину природы в раме своего окна. Эмануэль так и поставил рабочий стол Виктора, когда обставлял этот кабинет-гостиную. Эмануэль арендовал этот коттедж на следующий день после перезаписи, когда Виктор был ещё в больнице. Эмануэль спешил, но получилось всё лучшим образом. Дом должен понравиться Виктору, он должен стать «шлюзом», – как мысленно называет его Эмануэль, – перед выходом Виктора в тот океан, который он оставил и в который ему опять предстояло войти. Ему должно быть хорошо, спокойно, тепло, его должны окружать привычные любимые вещи и лица… На стене, в самом поле зрения Виктора, в рамках фотографии, которые были в прежнем кабинете Виктора, в прежней жизни. Фотографии Мари и их, Виктора и Мари, старые фотографии – те самые, когда они на море, в первую годовщину свадьбы. Дубликаты всех этих фотографий Эмануэль взял у Мари «на память».

Эмануэль проходит за стол Виктора и медленно осматривает комнату, как это, должно быть, делает Виктор. На столе разложены бумаги Виктора. Он всегда оставлял их на столе, когда отрывался от работы. С тем, чтобы, когда снова сядет за стол, продолжить с той же точки. Эмануэль заглядывает в записи. Почерк Виктора не изменился – прежний быстрый, округлый. «Да, конечно, так и должно быть, это генетический уровень. – отмечает Эмануэль. – Жаль только голос у него не тот». Он любил баритон Виктора, а этот был высокий. «Надо привыкать», – подумал Эмануэль.

Книги в книжном шкафу, бумаги Виктора – это было взято из его кабинета «для институтской библиотеки». На столе слева фотография Софи – та, на которую Виктор обратил внимание, возвратившись из Мексики. Справа лежит голубая папка с буквой «С» на обложке. Фотографию и папку Эмануэль взял без спроса. В случае чего скажет, что Виктор как-то забыл их у Эмануэля. Виктору без них нельзя.

Небольшой камин. Это для них с Виктором – они оба любили сидеть у огня в тёмной комнате. Рядом низкий стол и два кресла рыжей мягкой кожи. Это тоже для них. Большой жёлтый шар-торшер над диваном. Это общий интерьер. Эмануэль всё это сделал с любовью к другу. И теперь он думает о нем… Он не слышит, как Виктор выходит из ванной и тихо становится рядом.

– Спасибо тебе, дорогой. Ты так хорошо всё сделал. Я не сделал бы лучше. Работается прекрасно и хорошо думается и вспоминается. И этот вид из окна… Всё предусмотрел, кроме одного, – Виктор улыбается, – в доме ни одного зеркала. Ни даже в ванной.

– Это не случайно. Не надо тебе пока смотреть на Фабиуса. Тебе надо мысленно видеть Виктора. Надеюсь, бриться, не глядя, ты научился…

Эмануэль выходит из-за стола.

– Я рад, что тебе здесь нравится. Я старался. Как идёт твоя работа?

– Прекрасно. Не чувствую усталости. И сна недолгого хватает. Я закончил алгоритм и блок-схему эвристического интеллектора.

Виктор подходит к Эмануэлю. Тон его голоса становится другим.

– Эмануэль, так продолжать более невозможно. Мне необходим выход на большой компьютер. Мне нужно поручить Гоар Сароян разработку программы и вместе посмотреть результат прохождения. Понадобится корректировка. Гоар должна была закончить статью, тезисы которой я передал ей ещё в прошлом месяце. Конференция в феврале. Мне нужно посоветоваться со Смитом. Я не могу более быть здесь затворником. Мне нужен контакт со всеми этими людьми.

Эмануэль внутренне был готов к этой атаке.

– Сейчас это ещё невозможно, Виктор. Всего несколько дней назад они были на твоих похоронах…

Виктор как-то сникает. Опускается в кресло.

– Эмануэль, – голос Виктора звучит глухо, – скажи, как это было?

Эмануэль молчит. В комнате темнеет. Горит камин. На лице Эмануэля блуждают красные блики каминного света.

– Сначала взяли в Институт… Установили в большом конференц-зале… На стене напротив входа твой большой портрет – тот солнечный, где ты в светлой сорочке… Улыбаешься. Было много народу. Все были потрясены. Смит стал говорить о тебе. Но потом не смог. Гоар его увела. Алик Полонский все что-то организовывал. Суетился. Это он так, чтобы занять себя. И чтобы другим не было видно его состояние. Приехали к тебе разные важные твои коллеги. Я их не знаю. Но твои-то их знают хорошо. Было множество телеграмм с разных концов света. Была телеграмма от какого-то профессора Валентино. Он очень старый, говорили, болел, приехать не смог. Очень горькая телеграмма, потрясённая. А Гоар Сароян была совсем не в себе. Девочке было очень тяжело. Потом Барбара и Александр увезли её к себе. Так и живёт у них до сих пор. Они все очень любили тебя, Виктор.

Виктор произносит чуть слышно:

– А как было потом?

– Потом было отпевание в церкви.

Эмануэль закрывает глаза. Он вспоминает тот день. Церковь. Божественная музыка «Реквиема» льётся под сводами церкви. По бокам горят свечи. Он видит лицо Виктора через дрожащее пламя свечи. Вокруг стоят самые близкие. Эмануэль медленно переводит взгляд с одного лица на другое. Мари – глубокая скорбь не погасила её красоты, а лишь ввела новые черты, ни в одной её прежней роли он не видел её такой. Софи рядом с матерью. Юная, застывшая, вся в черном. Смит – постаревший сразу, это слишком тяжело для него. Гоар Сароян – она стоит поотдаль – все эти дни она сторонится людей, одна переживает эту боль. И здесь в церкви oна была одна. Только сейчас она начинает понимать, каким был Виктор в её мире.

Эмануэль почувствовал себя над этими людьми. Он владеет тайной, скрытой от них. Он владеет жизнью, которую они теряют. Сверху льётся яркий свет. Эмануэлю становится душно. Он выходит из церкви…

Голос Виктора – Фабиуса возвращает его к действительности.

– Расскажи, – а что в Институте?

– После того Смит решил организовать Международную конференцию твоей памяти…, то есть памяти Виктора. К конференции будет издан том твоих трудов и работ с твоим участием. Гоар взялась подобрать материалы и провести техническое редактирование.

– Да, Гоар это сделает хорошо. Прекрасный редактор и стилист. А Смиту лучше взять общее редактирование… Эмануэль, скажи им, чтобы обязательно в начале была помещена статья об алгоритме принятия эвристических решений. Далее том должен быть построен как хронологическая разработка темы интеллектора принятия решений – начиная от идеи, принципа и кончая алгоритмом. Я вот заканчиваю статью об этом. Её непременно надо поместить в этом сборнике. Я дам тебе эту статью, а ты передай её Смиту. Да, и ещё скажи Гоар Сароян, чтобы отладку программы сделала бы с прежним блоком иттератора.

Эмануэль украдкой, с грустью смотрит на своего друга.

Виктор замолкает. Встаёт, подходит к окну. Взгляд его уходит вдаль.

– Эмануэль, мне тяжело. Ты обещал мне яркую творческую жизнь. А я сижу в клетке, не смея себя обнаружить.

– Виктор, тебе необходимо адаптироваться. И им тоже. Всё будет хорошо. Ты же доверился мне. Я приведу тебя.

В комнате совсем стемнело. Стало холодать. Эмануэль сосредоточенно возится с камином.

Виктор опускается в низкое кресло у камина. Новое его место. Он не привык к нему.

– Эмануэль, побудь у меня сегодня вечером. Мне не хочется оставаться одному.

– Сегодня, к сожалению, не смогу, Виктор. Я обещал Мари быть у них вечером.

– Но, Эмануэль, ведь сегодня суббота. Ты разве забыл? Мы никогда ещё не нарушали традицию.

– Именно поэтому я должен быть там. Мари просила меня об этом. Чтобы, как и прежде, субботние вечера я проводил у них. У тебя в доме.

Виктор наливает коньяку Эмануэлю и себе. Эмануэль нарушает затянувшееся молчание.

– Ты понимаешь как пусто и тяжело сейчас на сердце у Мари и у Софи, в твоём доме без тебя.

Виктор неуверенно кивает головой.

Эмануэль тактично выхоит из темы.

– Виктор, а как у тебя память?

– Хороша, Эмануэль, хороша память. Обострились только воспоминания 20-25-летней давности, – Виктор ухмыляется, – это возраст Фабиуса, наверное. Я вспоминаю события нашей жизни, которые давно не вспоминал. Они волнуют и не отпускают меня. Раньше это было сложено в спокойный прожитый ряд. Незыблемый фундамент прошлого.

Эмануэль внимательно смотрит на Виктора.

– Отдохни сегодня, Виктор. Завтра я тебе позвоню и мы поговорим обо всём. Мы содержательно проведем вечер. – Эмануэль поднимется с места. – Проводи меня.

Виктор и Эмануэль выходят из дому. Идут просёлочной дорогой по косогору до автостоянки. Быстро темнеет. Становится прохладно. По небу ползут тучи.

Эмануэль садится в мешину, прощается и отъезжает.

– Я тебе позвоню, – выкрикивает он из машины и поднимает стекло.

Задние красные огни его машины удаляются. Виктор остаётся один на дороге. В домах уже зажглись огни.

Виктор неспеша идёт обратно. Дома тепло. Виктор зажигает свет. Большой жёлтый шар торшера освещает гостиную. Виктор включает радио. Плавно, без цели и остановки медленно прокручивал ручку частотной настройки. Эфир переполнен. Голоса со всех континентов на разных языках новостями перебивали друг друга. Музыка авангарда безуспешно борется с классикой. От обилия возможностей Виктор растерян. Выключил радио. Включил телевизор. Мотогонки по бездорожью. Мотоциклы с бессташными мотоциклистами взлетают на гору. Некоторые машины сбрасывают водителей и, кувыркаясь, скатываются обратно. Виктор с интересом следит за гонкой. Потом приглушает рокот моторов и садится за работу. Работа не идёт. Впрочем она уже закончена. Остаётся «причесать», убрать лишнее. Но это уже на утро.

Виктор откидывается в кресле и проходится взглядом по фотографиям на стене. Мари, он сам, Софи, они вместе – самые любимые фото подобрал Эмануэль. «Добрый Эмануэль, как он постарался. Спасибо тебе старина». Виктору становится тепло, он закрывает глаза… Эмануэль должно быть уже доехал. Звонит в дверь. Открывает Мари. Нет, открывает Софи. А он ей говорит что-то неожиданное. Он всегда так, когда приходил. Мари выходит из кухни. Она ему рада. В столовой накрыт стол. Жёлтая скатерть. Они приглашают его войти. И им Эмануэль сегодня нужен. О чем они говорят? Ведь о чём-то они спрашивают его? Ему, Эмануэлю, наверное, непросто даётся эта двойная игра.

Виктор открывает глаза. Воображаемая картина гаснет. Телефонный аппарат на столе рядом с ним. Казалось, так просто – только снять трубку. Виктор колеблется. Совсем как в юные школьные годы. Всё же трубку поднимает. И, не давая себе опомниться, быстро набирает номер. В конце концов он всегда может положить трубку. Гудки – первый, второй, третий. Сейчас возьмут. Взяли… Это Мари. Голос почти не изменился. Нет, что-то появилось новое. У Виктора перехватывает дыхание. Мари спрашивает снова. Виктор задерживает дыхание. Теперь уже нельзя класть трубку. Пусть она. Если бы она знала… Виктор дожидается прерывистых гудков. Вдохнул воздух. Бешенно колотится сердце.

Дерзость охватывает Виктора. Он быстро выходит из дома. Заводит мотоцикл. Живой звук мотора несколько успокаивает его. Виктор застёгивает молнию на куртке. Вскакивает в седло. Даёт газ и отпускает сцепление. Мотоцикл резко берёт с места, пахнув ароматом бензина и масла. Виктор выезжает из парка на магистральную дорогу. Машин почти нет. Виктор прибавляет скорость. Воздух сразу становится материальным, густым и упругим. Непередаваемое чувство полета над асфальтом. Стрелка спидометра ползёт вправо. Виктор становится как бы одним целым с машиной. Светлые пятна от фонарей на дороге проскакивают все быстрее. Уже знакомые места. Виктор сбрасывает газ. Съезжает с магистрали на зелёную аллею. К дому подъезжает с другой стороны, не так, как обычно подъезжал на машине. Вкатывается между деревьями во двор и останавливается перед самым домом. Выключает двигатель. Переводит дыхание…

Виктор взглядом впивается в окна. Да, в столовой зажжён большой свет. А в кабинете полусвет. Это дверь открыта из столовой в кабинет. «Ну подойдите же кто-нибудь к окну». Душно. Низко висят тучи. Темные и тяжелые. Тяжелые настолько, что уже роняют капли. Поднимается ветер. Ветер гонит по земле жёлтые листья. «Вот она». Мари подходит к окну. Лица не разобрать. Но волосы её, как кажется, отражают свет. У Виктора перехватывает дыхание. «Подожди. Не уходи». Мари закрывает окно, задергивает занавеску. От ветра, наверное. Тучи прорывает. Тяжелые капли дождя барабанят по мотоциклу. Шипят на радиаторе. Виктор стоит, прижавшись к остывающей машине, сжимая неподвижный руль. По лицу его текут струйки дождя. Ветер пытается поднять жёлтые листья в воздух, а дождь припечатывает их к земле.

8

Телефон звонит долго. Виктор спит тут же на диване в одежде, укрывшись пледом. На столе разложены бумаги, горит настольная лампа. Телефон продолжает звонить. Виктор поднимается и берёт трубку. Голос Эмануэля торжественно возбужден.

– Виктор, ты помнишь, когда у тебя день рождения?

– Какой? Их у меня два. – Виктор огрызается, ещё не совсем придя в себя, недовольный резким телефонным вторжением.

Эмануэль сразу адаптируется к тону.

– Я не шучу. Сегодня 5 ноября.

– Да, день первого моего рождения. Ты позвонил, чтобы поздравить меня? Спасибо.

Эмануэль спокойно продолжает, как бы не замечая резкого тона.

– Виктор, нам необходимо увидеться. Очень важно. Буду ждать тебя ровно в семь у твоей автостоянки. Оденься по-вечернему. Всё. И будь в форме.

Виктор продолжает сидеть на диване, опустив трубку, пытаясь что-то сообразить…

На автостоянке ветренно и сыро. Уже стемнело. Виктор поднял воротник плаща. Застегнутый воротник сорочки под галстуком беспокоит его. Большие часы у въезда на стоянку показывают семь.

Виктор издали замечает подъезжающий черный «Мерседес» и подходит к краю тротуара. Эмануэль притормаживает и открывает правую дверцу. Виктор садится в машину. Его сразу охватывает приятная сухая теплота. Слабый аромат трубочного дымка – запах Эмануэля. Мягкое кресло принимает и расслабляет Виктора. Эмануэль едет неспеша в сторону центра. Эмануэль молчит, давая время Виктору успокоиться. Уже несколько минут они едут в молчании. Эти двое так непохожих мужчин так хорошо понимают друг друга. Старый добрый Эмануэль, как и прежде, внушает Виктору спокойствие и надежность.

Виктор нарушает молчание, совсем по-старому, спрашивая тихо и доверчиво.

– Ну что ты придумал, Эмануэль?

– Виктор, сегодня день твоего рождения. Юбилей. 50 лет. Мари отмечает эту дату. Она воодушевлена этой возможностью. К тебе в дом приглашены твои друзья. Я сказал, что приеду с Фабиусом – молодым другом Виктора, его учеником. Фабиус приехал издалека.

Виктор резко поворачивается к Эмануэлю.

– Эмануэль…

Лицо Эмануэля решительно и спокойно.

– Виктор, вот теперь настало время действовать. Всё зависит от тебя, дорогой. Ты должен быть собран, внимателен, убедителен. Вместе с тем осторожен, тактичен и терпелив. Ты должен найти нужные слова и ходы. Ты должен распахнуть эту дверь к ним. За нею, за этой дверью твоя новая жизнь. Ты сможешь, Виктор. Я буду рядом с тобой.

Виктора охватывает волнение. Остановиться. Вернуться. Всё обдумать. Всё подготовить… Нет. Вперед. Скорее. Сейчас. Эмануэль прав. Именно сегодня. Именно сейчас. Что-то вроде лихорадки охватывает Виктора. Эмануэль мягко кладёт руку ему на плечо.

– Спокойно, мой друг… Сегодня день твоего рождения.

Они подъезжают к дому. Эмануэль ставит машину у подъезда. Выходит неспеша. Долго возится с замком, давая Виктору успокоиться и собраться с мыслями.

На цветочной клумбе Виктор срывает цветок – красную розу.

Они поднимаются по ступенькам. Те же запахи. Ничего не изменилось. Они стоят перед дверью. Виктор чувствует мелкую дрожь в спине. Эмануэль стоит вплотную. Большой и надёжный Эмануэль. Виктор заносит руку в карман за ключами. Ключей нет. И не может быть.

– Спокойно, Виктор. Начинаем. – Эмануэль тронул кнопку звонка.

Непривычен звук звонка, слышимый снаружи. И тут же резкий отрывистый лай Рэкса. Рэкс не любил чужих в доме. Рэкс лает и бросается на дверь.

Виктор слышит строгий голос Софи: «Фу, Рэкс. Немедленно в ванную». Дверь пока не отворяют… Наконец щелкает замок. Дверь открылась. Они стоят друг перед другом. Виктор и Мари. Фабиус и Мари.

Мари улыбается вежливой чужой улыбкой. Подаёт руку.

– Мари.

Виктор смотрит ей прямо в глаза, пытаясь что-то заметить, прочесть, сказать.

– Фабиус.

Виктор несмело протягтвает Мари цветок – красную розу. Мари смотрит в глаза Фабиусу. Она взволнована. Кто он, этот молодой человек? В голове Мари звучит музыка «Кармен». Или ей кажется…

– Хозе?!..

Подходит Софи. Как изменилась его девочка. Она стала старше. И что-то новое появилось в глазах. Мари улыбается.

– Это наша дочь.

Она почему-то сказала «наша дочь», не «моя дочь», а «наша»… Виктору нужна помощь. Эмануэль что-то шумно говорит. Он вежлив, непринуждёнен. Что-то говорит о погоде, о Фабиусе: «лучший ученик и коллега…», «давно…», «Виктор всегда хотел…». И всех увлекает в гостиную.

Виктор вступает в гостиную, но останавливается на пороге. Первое, что бросается ему в глаза, это большая фотография Виктора на главной стене. Она царит в комнате. Виктор в светлом, весь освещён. Он улыбается. Перед фотографией на рояле букет осенних листьев. «Это конечно Софи», – думает Виктор. Он даже знает, где она их набрала. И горит свеча. «А это – Мари», – Виктор смотрит на Мари. Мари отвечает взглядом…

Вот они все перед ним. Эмануэль, Мари, Софи стоят рядом… Мог ли он думать об этом ещё вчера?.. Смит стоит между окном и роялем и внимательно рассматривает фотографии на стене. Виктор замечает, что Мари несколько перевесила их, освободив место для большой его фотографии. Смит немного сутулится. Разглядывает фотографии сблизи и очень внимательно. Гоар Сароян хлопочет за накрытым столом, помогая Софи.

На мгновение все отрываются от своих занятий. Взоры их устремляются на Фабиуса. Виктор чувствует неловкость. Эмануэль, взяв Виктора под локоть, обращается к присутствующим.

– Позвольте представить – Фабиус, молодой друг и коллега нашего Виктора. Их связывала большая дружба и совместная работа. Фабиус приехал по моему приглашению к этому дню.

Это представление не разрушает неловкость. Смит внимательно смотрит на Фабиуса. Виктор понимает, что Смит знает всех его, Виктора коллег. «Кто такой этот Фабиус»? – откровенно вопрошает пристрастный взгляд Смита. А ещё Гоар Сароян застывает со своим надменным взглядом через плечо. Они так хорошо знали Виктора. Но слова Эмануэля в этом доме не подвергаются сомнению.

Пауза затягивается.

Мари инстинктом хозяйки понимает, что надо разряжать обстановку, да и время уже садиться за стол.

– Прошу всех садиться за стол. Мы никого более не ждём. Все свои.

Стол накрыт на семь персон. Виктор спасительно двигается на своё место во главе стола. Все останавливаются. В воздухе повисаетт тишина. Виктор понимает, что совершил грубую ошибку. Ведь должен был помнить. «Фабиус, Фабиус, ты – Фабиус… Забудь и запомни…»

Опять Мари приходит на помощь. Виктору кажется, что теперь Мари, а не Эмануэль, будет охранять его.

– Фабиус, прошу Вас, садитесь сюда. – Мари, улыбнувшись, указывает место на противоположной стороне стола. – То место мы решили не занимать. Это место Виктора. Там всегда сидел он. – Голос Мари дрогнул.

Всем своим телом Виктор чувствует на себе их взгляды. На нём как-будто нет кожи. Ему хотется кричать, вскочить ногами на стул, броситься им в объятия… Виктор замечает взгляд Эмануэля: «Держись, старина, спокойно, терпение. Ты сильнее их, ты постепенно раскроешь свою тайну, ты победишь», – говорит этот взгляд.

Виктор садится на указанное ему место. Непривычен оттуда ракурс на их гостиную. Но зато Виктор получает возможность на всё смотреть со стороны.

Все рассаживаются по своим местам. У каждого в этом доме своё место.

Мари энергично переключает внимание на угощения. Смит разливает вино. Первым наливает Виктору – отсутствующему, настоящему, за незанятым местом. Наливает медленно, демонстративно и торжественно. Потом наливает дамам, Эмануэлю, Фабиусу и себе.

Смит встаёт и поднимает свой бокал.

– Дорогие друзья, сегодня Виктору исполнилось 50 лет. Я не говорю «исполнилось бы». Я говорю «исполнилось!». Говорить о Викторе в прошедшем времени невозможно. Виктор – это яркое настоящее и волнующее будущее нашей таинственной науки. И многие идут в этом лесу по его стопам, черпая его идеи, метод и воспринимая необыкновенные черты его натуры. И я говорю с ним, как с живым.

Смит поднимает свой взгляд на портрет Виктора и продолжает, уж не спуская с него глаз.

– Дорогой Виктор, здесь собрались твои друзья. Нас собрала большая любовь к тебе. 50 лет – золотой возраст мужчины и учёного. И именно таким ты остаёшься среди нас. С твоим темпераментом, любовью и талантом. То, что ты сделал в науке, не вмещается в одну жизнь. И именно поэтому ты жив и будешь жить в каждом из нас.

Смит говорит действительно как с живым.

– Виктор, я никогда раньше не говорил тебе похвальных слов. Прости. Я был строг и сдержан с тобой. Когда ты был юн – чтобы ты не возгордился и не снижал требований к самому себе. Когда ты стал настоящим большим учёным, уж было не мне, старику, давать оценки твоему таланту. Позволь мне теперь сказать, что я люблю тебя и восхищаюсь тобой, что я был счастлив открыть тебя и прожить эти годы рядом с тобой.

У Виктора ком стоит в горле.

Мари протягивает руку к бокалу, касается его и начинает говорить негромко, как-бы вспоминая вслух.

– У нас с Виктором было настолько яркое настоящее, что там уж не оставалось места прошлому и будущему. Мы не думали об этом. Нам казалось вечностью то, что было, и то, что будет. Теперь мне уготована возможность заново пережить наше прошлое. И будущее, в котором Виктор останется всегда молодым. Молодым в моей памяти… И я задаю себе вопрос. Кому тяжелее – кто уходит, или кто остается?..

Губы Виктора уже шепчут ответ. Он весь поддался вперед. Глаза его неприлично впились в Мари. Но Мари этого не замечает.

Софи подходит к матери. Обнимает её одной рукой. Другой поднимает бокал.

– Отец много думал о моем будущем. «Будешь учёная, дочь» – называл он меня. Только теперь я понимаю – какая сложная стояла перед ним задача и как точно он её решал. Он хотел видеть меня продолжателем его дела. Но в то же время понимал, что я человек эмоционального гуманитарного склада. И отец тактично направил меня в редкую область истории развития искусственного интеллекта. Тема эта под его руководством вылилась в философию этой науки. Это было таким открытием, таким увлекательным миром знания и предвидения… И это так соответствует моей натуре. Понять и сделать это мог только он… Ушедшим ставят памятники. Его живые памятники во мне, в маме, в каждом из нас…

В глазах Виктора слезы. Их никто не замечает.

Каждый хочет что-то сказать о нем. Слова идут от сердца. Он видит, что всем хорошо вместе вспоминать о Викторе.

Гоар улыбается какому-то своему воспоминанию. Потом решается высказаться вслух.

– Как-то Виктор сказал мне: «Гоар, а не считате ли вы, что сильные эмоциональные переживания объективно изменяют интеллектуальный портрет личности? Проверьте это. Ну, например, композитор Ференц Лист. Возьмем два периода его творчества – до его встречи с Мари Д’Агу и после. Его недолгая счастливая жизнь с Мари Д’Агу была сильным положительным переживанием для впечатлительного Листа. Проведите  компьютерный анализ его сочинений, написанных до его связи с Мари Д’Агу, и после – в период его жизни с Мари. По ним получите соответственно два интеллектуальных портрета. Не кажется ли вам, что они должны сильно отличаться?».

Большие глаза Гоар победно улыбаются.

– Так оно и оказалось! Это были совершенно разные интеллектуальные портреты, хоть по времени их отделяло один — два года. Второй портрет оказался ярче, «талантливее».

Гоар почтительно смотрит на портрет Виктора. Улыбается.

– А Виктор заметил это лишь своим чутьем, как бы между прочим. Обронил идею, подарил и пошел дальше. Необыкновенная интуиция и щедрость…

Смит продолжает:

– Да, щедрость на идеи у него была удивительная. Он не берег свои идеи. Он их с удовольствием раздавал. У него это было как плодовое дерево, с которого чем больше срываешь плодов, тем более оно плодоносит.

– Да, да, именно так… Когда он был рядом, я никогда не смогла бы перейти на другую тематику. Я не могла работать без него. Когда его нет, – голос Гоар дрогнул, – я тоже не могу уйти. Так много он мне оставил. Перебирать его записи – это так тяжело, но это такой бесценный для меня источник.

Виктор любуется ею. Она была незаменимым помощником и коллегой. Понимала его с одного слова, с одного взгляда.

– А помните, профессор, – Гоар обращается к Смиту, – Алик Полонский рассказывал о Зимнем симпозиуме в Сопоте, где они были с Виктором. Симпозиум был довольно  заумный. Такие разговоры Виктор не любил. Он их называл «воздухоплавание». На утро второго дня Виктор говорит Полонскому: «Давай, Алик, сбежим в горы. Ну их.» И сбежали. Крадучись  прошли обратно в номер. Переоделись в штормовки. А когда все вошли в зал, ушли в горы. «Какой это был день! – Полонский запомнил его надолго, и всё рассказывал. – Яркое солнце. Хрустящая корка на нетронутом снегу. А горы были такие завлекательные, красивые. Виктор прекрасный восходитель. Взошли на одну вершину, а за ней другая, которая видна только, если взойдешь на предыдущую. «Взойдем, – говорит, –  на эту и всё. Пойдем обратно». А за той вершиной открывается другая. «Взойдем и на ту, она, наверное, самая высокая. Нельзя же ведь не дойти до самого верха». Замучил его вконец. Но наговорились всласть. На год вперед. И потом всё приговаривал: «Алик, нам на какой-нибудь зимний симпозиум съездить неплохо бы, а»?

Кто-то смеётся.

– В нем так удивительно сочеталось умение работать и умение отдыхать, – легкая улыбка проходит по лицу Мари. – В отпуске он, казалось, начисто забывал о работе. Мальчишествовал. Горы. Море. Ни слова о работе. Но я-то знаю – мысль его работала беспрестанно над этой его компьютеризацией.

Виктор замечает, как торжественный траур постепенно сменяется легкой грустью. Виктор на глазах отходит в историю. Историю семьи и историю науки.

Эмануэль поднимается со своего места во весь рост. И сразу как бы парит над столом. Он стоит между стульев с высокими спинками, положив на них свои длинные распростертые руки. Слева от него сидит Мари, справа Фабиус. Эмануэль говорит  медленно, смотря прямо в глаза сидящим за столом и переводя взгляд с одного на другого. Фабиуса он, кажется, не замечает.

– Человек не уходит без следа. Он за собой на земле оставляет след. След материальный и духовный. Всю свою жизнь Виктор посвятил материализации той идеи, что личность человека, его интеллект нетленны. Что он может жить за пределами телесного бытия. Он поместил человеческую личность, его интеллект, его эмоции и разум в бездушную электронную машину. И подарил личности вторую жизнь. Телесная жизнь Виктора была недолгой. Так не откажем мы Виктору, его личности в продлении жизни среди нас… Виктор не ушел бесследно! – голос Эмануэля звучит как заклинание…

Наступает тишина. Смит прерывает молчание.

– Вы очень хорошо и образно сказали, дорогой Эмануэль. Конечно же мы не забудем Виктора никогда.

Смит умолкает. Тишина не рассеивается. Смит обращается к Фабиусу.

– А что скажете вы, молодой человек? Вы, кажется, тоже знали Виктора?

Виктор поднимается с места. «Вот она, эта дверь перед тобою. Тебе дают слово. Тебе дают шанс. Войди в эту дверь. Сегодня или никогда». Это был уже не Фабиус перед ними. Это был Виктор. Невидимый.

– Я очень хорошо знаю Виктора. И лучше всех мог бы сказать, что он думал и пережил. Виктор желал бы, поверьте мне, чтобы было не поминание Виктора, а признание его нового рождения. Волнение, которое я испытываю, неизмеримо больше того, что испытываете вы.

Голос Виктора-Фабиуса звучит вызывающе. Глаза блестят.

– Я живу Виктором всю свою жизнь. Виктор вошел в мою плоть и кровь. Его труд, его мысли – теперь это мой труд и мои мысли. Вся моя жизнь в прошлом и в будущем посвящена идее компьютерной материализации интеллекта, о которой говорил Эмануэль. То, что я стою перед вами – блестящее  подтверждение идей Виктора. Это та цена, которую он заплатил. Это вклад Виктора в полном огромном смысле этого слова. Вклад в мою жизнь, если угодно.

У Виктора пересохло во рту. Ему хочется пить. Он поднимает бокал и торопливо пьёт. В гостинной напрягается тишина. Виктор продолжает уже почти шепотом.

– Виктор был бы счастлив, если его дела и чувства нашли новое рождение. Если бы я, его продолжатель, был принят вами…

Виктор чувствует на себе взгляды всех сидящих за столом. В них недоумение и удивление. Но никто не возражает ему, этому непонятному молодому человеку. «Дверь» не отворяется…

Гости встают из-за стола. Эмануэль стоит в дальнем углу и, раскуривая свою трубку, наблюдает.

Виктор подходит к Смиту.

– Нам необходимо поговорить, профессор.

– Извольте… Мари, мы можем пройти в кабинет Виктора?.. Спасибо.

Они проходят в кабинет. У Виктора щемит сердце. Там ничего не изменилось. Только стол прибран. А раньше текущие дела всегда оставлись на столе.

Смит опускется в кресло за его, Виктора, столом. Предлагает Виктору сесть ближе к столу. Дверь в гостиную открыта. Там в гостиной, рядом с дверью стоит Эмануэль, невидимый для Смита, но в поле зрения Виктора. Эмануэлю их беседа будет слышна, внутренне отмечает Виктор.

Смит направляет на Фабиуса строгий взгляд.

– Я не слышал о вас раньше, молодой человек. Чем вы занимаетесь? Виктор никогда не говорил мне о вас. Хотя обычно всегда рассказывал о своих коллегах. В том числе далеких и начинающих.

– Я не начинающий. Прошу вас, ознакомьтесь, пожалуйста, с этой статьей «Компьютеризация личности». Это моя работа…

– Смотрел её Виктор?

– Да. Он со всем согласен.

Смит вскидывает брови. Надевает очки и углубляется в чтение. Виктор знает способность Смита читать быстро по диагонали, улавливая мгновенно смысл. Виктор заглядывает ему под руку в текст.

– Здесь изложен совершенно новый метод компьютеризации живого интеллекта. В основе его лежит принцип, что генетически передаётся не только информация, но и сам метод её переработки. Иногда заложенный метод оказывается более важным, чем объём исходной информации. Это объясняет высокую продуктивность решений талантливого индивидуума при переходе из одной области деятельности в другую.

Смит закончил чтение.

– Это стиль изложения Виктора. Материал очень ценный. Экспериментальное обоснование довольно убедительное. На какой машине это выполнено?

– В нашем…, то есть в вашем Институте искусственного интеллекта на большом компьютере.

– Повторяю – это стиль изложения Виктора. Его невозможно спутать ни с каким другим. Я слишком хорошо его знаю. Эта работа принадлежит перу Виктора, молодой человек.

– Автором всего изложенного в этой статье являюсь я. Я! Поверьте мне.

– Правду говорилось, что Виктор был слишком щедр на идеи. – Смит смотрит Фабиусу прямо в глаза. – Виктор обладал особым даром так обсуждать свои идеи с коллегами, что его собеседник искренне начинал воспринимать идею Виктора как свою. И это бывало искренним заблуждением… Чтобы признать вас автором, я должен иметь доказательства или личное убеждение. Я не имею ни того, ни другого. То, что вы принесли мне эту рукопись, ещё не есть доказательство. Тем более… тем более, что есть обстоятельства, свидетельствующие против… Этот… этот его стиль смелого абстрагирования, отбрасывания деталей, выделения главного. И то … то, что Виктора нет.

– Я могу доказать вам и кому угодно мое авторство. Предоставьте мне только возможность работать в вашем институте.

– Хорошо. Если вы обоснуете и защитите на Ученом Совете то, что здесь изложено, вы будете зачислены в нашу аспирантуру. Вам будет дана возможность продолжения исследований по этой проблеме. Руководителем вашей работы может быть предложена Гоар Сароян – молодой талантливый ученый, правая рука Виктора.

– Я не могу принять роль начинающего аспиранта. – Виктор вспылил.

– Она унизительна для вас?

– Унизительна в том смысле, что снижает мой уровень достигнутого.

– Всё требует доказательств.

– А эта статья?

– Этого недостаточно. Простите, я не могу признать её вашей. Есть у вас ещё работы? Публикации, свидетельства, дипломы? Кто знает вас? Кто может дать вам рекомендацию, как учёному?

– Виктор мог бы…

– Молодой человек, вы же понимаете несостоятельность ваших притязаний.

Виктор вспыхивает. Выдержка ему изменяет. Он повышает голос.

– Почему мертвым должно отдаваться предпочтение перед живыми?! Виктора нет. Виктор свое в науке сделал и соответственно оценён. Я единственный, кто может продолжать эту работу.

– Оставьте это соперничество с Виктором и эту тему. Вы проиграете. Займитесь другим и в другом месте. Личность Виктора и его вклад в эту проблему настолько велики, что я не вижу для вас возможности довести до конца его научную программу. Разработкой его научной программы займутся другие. Его коллеги. Это их работа.

– Я не согласен с вами – разве вопрос авторства стоит выше, чем получение научного результата. Не всё ли равно – кто автор? Виктора в вашем понимании уже нет. Но остаётся наука, есть человек, который может, взяв его имя, разработать важную научную программу. Допустим его – Виктора авторство, имя, идеи станут моими. Разве это плохо? Если это даст новый блестящий научный результат. Такова была воля Виктора. Считайте, что Виктор, как ученый и … как человек, переродился в своего продолжателя в моём лице. А вы делаете из Виктора неприступный памятник на могиле его идей.

– Думаю, что всё гораздо проще. Речь идет о вашем перерождении, как человека. Этическом перерождении, молодой человек. Существуют этические нормы, для меня по крайней мере, которые я не позволю нарушать ни по отношению к моим коллегам, ни по отношению к науке. Простите, молодой человек…

Смит встаёт и резко выходит из кабинета. Виктор остаётся один. Ему зябко. Камин не горит. Из гостиной доносится звон бокалов, голоса, легкий смех…

В кабинет неслышно входит Эмануэль. Он подходит вплотную к Виктору, кладёт руку ему на плечо.

– Дорогой мой Виктор-Фабиус, в любой ситуации есть преимущества и недостатки. Твои преимущества – это твоя молодость, то есть запас времени, силы, а теперь ещё и опыт не по годам. Твои недостатки же – отсутствие авторитета и признания прошлых заслуг. Ты допускаешь ошибку, что не используешь свои преимущества, а выставляешь свои недостатки. Ты всё время думаешь о том, как победить прошлое, а ты должен думать о будущем. Надо начать новую жизнь, а не цепляться за старую. Ты не можешь победить Виктора его оружием. Ты хочешь узурпировать имя и признание, а ты их должен завоевать в борьбе.

– Почему я должен воевать с самим собой?

– Хочешь ты того, или нет, но ты уже объявил войну Виктору. – Эмануэль вплотную подошел к Виктору. – Ты работаешь ради науки или ради своего имени в науке? Твой ответ на этот вопрос и есть твой ответ Смиту.

Виктор чувствует вдруг, как он устал. Он вспомнает тот долгий и трудный путь, который прошел.

– Так что, всё начинать с нуля?

– Ты получил на это достаточно времени, Виктор. Тридцать — сорок лет немалый срок. Потом, ты ведь начинаешь не с нуля. А через тридцать лет ты будешь иметь гораздо больше, чем имел Виктор, – голос Эмануэля казался строгим. – Подумай над этим, старина, точнее… молодой человек. Здесь тебе никто не поможет.

Эмануэль выходит из кабинета, как бы растворившись в темноте. Виктор остаётся один. В глубоком гостевом кожаном кресле. В своих мыслях. В полутьме.

В кабинет входит Софи. Не замечая Виктора, притворяет дверь. Садится за стол отца. Поглаживая округлые деревянные ручки кресла, рассматривает новый портрет отца на столе. Виктор смотрит на Софи из темноты. Виктор любуется ею. Дочь стала совсем взрослой…

Виктор вспоминает ту зиму. Давно это было. Были её зимние школьные каникулы. Они с Софи проводили их в горах. Искрящийся снег. Яркое горное солнце. И небольшой деревянный отель на склоне. Виктор на веранде. А Софи забрасывает его снежками. Потом они плывут над пропастью в креслах канатки. Лыжи болтаются на ногах. Он в ярко синем. Она в красном костюме. На глазах солнцезащитные очки – «консервы». И стремительный спуск с горы на лыжах. Всё кончается сугробом. Снова отель. Трещат дрова в камине. Всё казалось вечным и бесконечным. И этот снег, и Софи — подросток, и Виктор…

Виктор шевельнулся в кресле. Скрывать себя далее было неудобно. Софи рассеяно смотрит в его сторону.

– Вы?… Здесь?…

– Простите. Мы здесь беседовали со Смитом.

Софи отворачивается к столу. Проводит рукой по деревянной поверхности стола.

– Здесь всё осталось так, как было при отце. А его нет. Я только прибрала стол. Только его фотография прибавилась… А вот мою фотографию и голубую папку никак найти не могу. Куда он её положил?

Виктор подходит к столу, открывает портфель.

– Вот ваша фотография и голубая папка. Передаю их вам.

Софи вздрагивает. В глазах огонь обиды.

– Как они у вас оказались?!

Виктор старается быть спокойным.

– Они перешли мне от Виктора.

– Как то есть перешли?! Они ни к кому не могут переходить. Только от отца ко мне.

– Софи, я могу дописать там несколько страниц. Быть может самых важных в вашей жизни.

– Какое вам до этого дело?!

– Софи, слушайте меня внимательно. Это очень важно. Представьте невозможное, – голос Виктора стал глухим, – что ваш отец сейчас стоит рядом с вами. Во мне его чувства и мысли. Отец всегда говорил вам, что личность не исчезает, она сохраняется в памяти… Это не в духовном смысле, а в самом материальном… Её можно переписать… Неважно на каком носителе… Важно, что мы думаем, что чувствуем, что решаем и делаем… Оболочка не имеет значения…

Софи смотрит на Виктора широко открытыми глазами.

– Что это вы такое говорите?! Я вас не понимаю. Вы пьяны?

– Нет, Софи. Вспомните. Осенний лес. Большое оранжевое солнце садится за гору. Отец говорит вам о вашей профессии: «История науки – это не только описание, история не исторический роман. История становится наукой, когда выявляет закономерности, формулирует законы и прогнозирует будущее. Вот такой историей науки следует заняться тебе, дочь». Это мои слова, Софи.

Софи каменеет. Ее головка отказывается понимать эту фантасмагорию.

– Софи, у нас есть шанс. Вы потом всё поймете. Важно теперь не обрывать нить. Хотите я помогу вам разобрать архив отца? Лучше меня никто этого не сделает. В институте хотят издать мои,.. то есть его работы… Мне нужна точка опоры… Виктор указывает на шкаф: «Это фигурка мексиканца, это я тебе подарил – с одной стороны он старый, а с другой – молодой».

Софи наконец обретает дар речи. Слова её вырваются шепотным криком.

– Кто вы такой?! Какое вам до нас дело?! Почему вы явились сюда без приглашения?! Почему вы вторгаетесь в нашу жизнь?!

Виктор пытается как-то удержаться.

– Я всё знаю о вас. Это Виктор…

Софи не даёт ему закончить.

– Это неправда! Вы избрали гнусный способ проникнуть в наш дом и в наши души. Не желаю вас видеть!

Софи выбегает из кабинета. Виктор опускается в кресло…

В гостиной неспеша протекает благопристойный вечер. Голоса… Смех… Звон посуды… Голос Смита обратился к Эмануэлю.

– Эмануэль, дорогой, спойте нам что-нибудь, пожалуйста, как всегда. Виктор любил ваше пение.

Слышится звук поднятой крышки рояля. Все притихают. Эмануэль берёт аккорд, смотрит на Мари. Смотрит в сторону Виктора-Фабиуса. Поёт:

Сквозь аккорды струн певучих
Слышен сердца стон,
Слышен сердца стон.
Поцелуев твоих жгучих
Страстно молит он,
Страстно молит он.
Но ты примешь ли моленья,
Но ты примешь ли моленья
Друга своего?
Ха! Ха!Ха! Ха!… Ха! Ха!Ха! Ха!

Мой совет: до обрученья
Не целуй её.
Мой совет: до обрученья
Не целуй её, не целуй её.

Но ты слышишь ли моленья,
Но ты слышишь ли моленья
Сердца моего?…
Ха! Ха!Ха! Ха!… Ха! Ха!Ха! Ха!

Аплодисменты заглушают последние аккорды. Виктор-Фабиус в оцепенении. Он один в кабинете. Он не смеет сесть за стол Виктора. Наконец, спустя несколько минут, он выходит в гостиную и останавливается в дверях, никем незамечаемый.

Гоар вкладывает в плеер диск.

– Ровно год назад, в этот день, в этом доме мы сделали эту видеозапись. Мы отмечали тогда сорок девятый день рождения Виктора. Он его называл: «за год до середины жизни». Давайте вспомним.

Гоар включает видеомагнитофон. Нынешний шум гостей переходит в прошлогодний. Тот же звон бокалов. Тот же смех. Идут кадры крупным планом. Шампанское разливается по бокалам, течет на поднос… Хрустальные бокалы сведены в тосте… Широко улыбается Виктор в широкополой плетёной шляпе – кто-то ему подарил… Шум и смех… Входит Гоар с огромным букетом цветов… Камера уходит в цветы… Смит произносит речь:

– Ты счастливый человек, Виктор. Достиг, чего хотел ты, и чего хотел я. И я счастлив вместе с тобою. И я хочу сказать тебе: «Да не убудут трудности на твоем пути, ибо от трудностей ты крепчаешь, мой юный друг».

Камера идёт по кругу: Виктор, Смит, Гоар, Софи, Эмануэль, Мари и снова Виктор…

Мари не в силах выдержать эту пытку. Незаметно для всех она уходит в свою комнату. Виктор следует за ней. Он уже не думал о приличиях… Его несёт на рифы.

Виктор вступает в спальню и затворяет за собою дверь.

– Мари… Мари, нам необходимо поговорить наедине.

Мари резко повернувшись, бросает на Виктора строгий взгляд. Брови её поднимаются в удивлении: «Как он посмел войти сюда?! Какая бестактность!».

– Что вам надо?! Почему вы пошли за мной?

Виктор не спускает с нее глаз.

– Мари, посмотрите на меня. Посмотрите мне в глаза. Нет… Нет, лучше не смотрите, только слушайте меня. Мари, идёт время. Всё изменяется. Изменяется наш возраст. Изменяется наша внешность. Неизменно только наше Я. Я – это наша личность, наш интеллект.

Виктор подходит все ближе.

– Мари, мы прожили… Вы с Виктором прожили вместе более двадцати пяти лет. Годы меняют внешность. Виктор становился старше, облик его менялся, но он оставался самим собой. Личность его не менялась. А если изменялась, то только так, как это запрограммировано от рождения в генетическом коде.

– Да, Виктор всегда говорил это… Не надо терзать меня. Виктора нет более.

– Он есть!

– Только в моей памяти. Он жив во мне. Я переживаю заново каждый миг нашей жизни. Это – мое. И никому до этого нет дела. Оставьте меня. Что вам до нас, молодой человек.

Виктор, кажется, не слушает ее.

– Запомните, Мари. Личность – это Я каждого из нас. Это не внешность, не возраст, ничто другое. Только мысль, интеллект, чувства… Мари, представьте невероятное – что человек стал моложе возрастом, изменилась его внешность. Но он ведь останется самим собой. Правда? Его мысли, его чувства…

– Оставьте, это невозможно.

– Единственный раз это стало возможным, – голос Виктора перешёл в шепот. – Это есть!

– Вы сошли с ума!

– Мари, какая разница, как изменился возраст или внешность. Они уже изменились за двадцать пять лет, что мы вместе, но мы остаёмся…

– Мы?!

Виктор теряет самообладание. Он торопится. Слова его вырываются, кажется, помимо его сознания.

– Мари, не смотри на меня так. Только слушай. Плоть умерла. Плоть начала новую жизнь. Но личность Виктора живет как прежде. Мое Я живёт, помнит, любит, страдает, ищет, стучится к тебе в сердце. Мари… Мари, я тебе говорю. Слушай меня внимательно, – Виктор почти кричит. – Южное море. Ночь. Костер на берегу. Моторные гонки по воде. Платье из красной скатерти было тебе так к лицу. Оно так шло к твоим волосам и отблескам огня в камине. Куриный Бог. Помнишь: «Какое странное название – Куриный Бог, лучше – Морской Бог. Да хранит нас Господь, пока с нами этот талисман, этот Морской Бог. Три дырочки в камне. Две дырочки – это мы с тобой, а третья, маленькая – это наш сын, когда он будет».

Мари в оцепенении. Она отвечает, как во сне.

– Неправда. Не сын, а дочь. Я хотела дочь…

– Вот он наш Бог! Вот! – С этими словами Виктор бросается к её ночному столику. Он вырывает из индийской вазы этот дырчатый камень на серебрянной цепочке. – Вот! Вот он – Бог!

Мари кричит, зажав виски ладонями. Этот крик приводит её в чувство: «Кто этот юноша? Почему он здесь?» Силы оставляют её.

Виктор не унимается. Глаза его горят. Его бьёт дрожь.

– Вот! Вот эта шкатулка! Она играет мексиканскую самбу. Когда я возвращался из Мексики, я купил её тебе в самолете. Мексиканская самба!

Виктор срывает крышку. Далекая безмятежная самба звучит между ними.

– Она сфальшивит, сорвётся на последней ноте!

Мари не даёт ей сфальшивить. Она кричит. Крепко зажав лицо руками. Она кричит долго и протяжно…

– Уходите!! – Мари снова срывается на крик. – Уходите немедленно!! Не трогайте нас… Вы не смеете это делать… Уходите… Вон из нашего дома!!

Виктор выбегает из дома.

Мари еле стоит, прислонившись к двери. В глазах смятение и ужас. В ушах звучит голос Фабиуса: «Мари, плоть умерла, плоть начала новую жизнь. Но личность Виктора живет… Мое Я живет… Ищет, стучится в твоё сердце… Платье из красной скатерти… Этот Бог…»

– Боже мой, Виктор!!

Мари вбегает в гостиную. Она вся горит. Волосы её сбились. Она дрожит.

Видеопросмотр в гостиной закончен. Зажигают яркий свет. Все ещё под впечатлением. Все молчат.

Мари, кажется, не видит никого.

– Виктор! Виктор был здесь!

Смит, растерянный добрый Смит подходит к ней.

– Да, дорогая, как живой среди нас…

Мари кричит, не замечая их.

– Виктор был здесь!! Эмануэль! Останови его… Верни его мне…

Эмануэль стоит у двери, скрестив руки. Нет, он не загораживает дверь, но войти в неё оказывается невозможно.

Присутствующим кажется, что Мари обезумела. Гоар роняет бокал.

Софи закрывает лицо руками. Что проносится в её юном мозгу? У неё нет ни опыта страданий, ни опыта предчувствий.

Виктор бежит по улице. Ветер с дождём бьют в лицо. Ветер гонит мокрые листья по мостовой. Одинокие машины слепят его снопами света. Виктор бежит, что есть сил…

Клиника Эмануэля… Знакомый длинный корридор… Белые плафоны льют безмятежный свет. Виктор вбегает в палату N17. Закрывает за собою дверь. Садится к энцефалотерминалу. Он торопится. Надевает энцефалошлем. И… нажимает красную кнопку «Стирание».

Яркая вспышка света. Свет этот манит Виктора. Он «летит» на этот свет. Вдали Мари. Фигура её приближается… Лицо крупным планом… Море… Осенний лес с оранжевым солнцем… Софи в светлом платье… Пламя костра… Пламя в камине… Эмануэль. Он улыбается в отблеске огня. И всё гаснет…

Звучит «Реквием» Моцарта.

Конец

Жан Давидян  

По повести Жана Давидяна «День рождения»

Д 132  День рождения: Повести, рассказы, пьесы / Жан Давидян

– Ер. Авторское издание, 2008. – 238 с.

ББК 84 Ар

ISBN 978-9939-53-125-0

© Ж. Давидян, 2008

Давидян Жан Давидович

Доктор технических наук, профессор, член-корреспондент инженерной Академии РА

Работал во Всесоюзном научно-исследовательском проектно-конструкторском Институте комплексного электрооборудования (Ереван), Всесоюзном научно-исследовательском Институте электромашино-строения (Ленинград-Санкт-Петербург), преподавал в Санкт-Петербургском Государственном политехническом Университете.Профессор кафедры «Электроэнергетика» Национального политехнического Университета Армении. Автор многих научных работ и изобретений, а также литературных публикаций – рассказов, пьес.