Светлана Васильевна приближалась к нашему столику походкой, которая возникает у идущих под танцевальную музыку. Она разрумянилась и так светилась изнутри, словно отведала молодильного яблочка. Они – Женька и Светлана Васильевна – поцеловали воздух около щёк, произнесли дежурное «гули-гули». Затем, когда уселись, Женька сказал несколько слов, и румянец на скулах Светланы Васильевны подёрнуло серым, щёки дрябло повисли, а глаза, за миг до того озорные, игривые, запали вовнутрь, приняв в себя застарелую усталость, страх и отчаяние.
Далее »СОРТИРОВКА: Георгий Кулишкин
Георгий КУЛИШКИН | Золотой рубль
Из старенькой вязаной варежки в шкафу она выудила заветные светло-зелёные пятёрки. Деньгам неоткуда было взяться враз на крупную купюру, и она наменивала, скапливая неприкосновенный запас, по одной бумаженции достоинством в пять долларов.
Далее »Георгий КУЛИШКИН | Золотой запас
С утра пораньше, как на работу, на «копейке» Толяныча мы приехали за Жекой. Зябко поёживаясь и прикрываясь руками, открыла заспанная голенькая Маруська.
Далее »Георгий КУЛИШКИН | Шульц
Война аукнулась и в дворОвые оклики. Голиков – Гольц, Кальченко – Кальц. Неотмываемо прилипло прозвище к Шуйкову. И пустило корни. Шульцем вслед за детворой, назвавшей сына, взрослые окрестили отца, прибавляя – старший. А внук Шульца старшего уже с песочницы был Шульцем.
Далее »Георгий Кулишкин | ШАРИК
Кто-то принес, или он сам приблудился, но у нас на площадке Шарик возник, когда ему было месяца полтора отроду. Пушистая трехцветная шубка, делавшая из него округлый комочек, предопределила имя. Не пятнами, а вперемежку кремовыми, бежевыми и каштановыми кудельками, его шёрстка была необычайно мягкой и выглядела такой чистенькой, что его, выхватывая друг у друга, мы таскали на руках и без устали чмокали в кожаный, как у игрушки, нос и выпуклый шелковистый лобик. Кто-то из старших помог соорудить для него конурку на нашей лестничной площадке, которая служила местом сбора для десяти детей, обитавших в трех квартирах.
Далее »Георгий Кулишкин | Страхи
По переходу, вскинутому над несколькими разной вышины железнодорожными насыпями, я передвигался на равном удалении от правого и левого перил, чтобы не глядеть вниз, и чувствовал, как у меня готовы подкашиваться коленки даже от мелькания высоты в просветах на рассохшемся настиле. Отца, лётчика, болезненно уязвлял этот страх во мне.
Далее »Георгий Кулишкин | ВОС-ПИТАНИЕ
Наш с Анечкой низенький детский столик одной стороной своей поверхности касается стены, другой – обшивки рабочего кухонного стола. У двух оставшихся сторон на светлых деревянных стульчиках сидим мы. В тарелках перед нами – остывающий зелёный борщ, приготовленный по всем правилам кулинарной науки. Мелко-мелко искрошенное яйцо и ложка сметаны держатся островками в центре тарелок. Не перемешивая содержимого, мы с кислыми рожицами нацеживаем в ложки жижицы у края, глотаем, пересиливая себя. Маме невмочь присутствовать при этом представлении, повторяющемся три раза на день.
Далее »Георгий Кулишкин | Наградное оружие
Мама с папой и дядя Володя с тётей Маней ушли в кино, оставив Аню и меня на старших – на нашу сестричку Талочку и привезённых тётей Маней двоюродного Юрика и дядю Валеру. Дядей Валера приходится нам по родственной принадлежности, а так они с Талой и Юркой – ровесники из ровесников. Они родились осенью сорок третьего с разлётом в датах всего на несколько дней. Ещё очень нескоро мы узнаем, что ими наша мама, бабушка и тётя Маня спаслись от угона в Германию, проведав в занятом немцами Киеве, что не тронут больных и беременных.
Далее »Георгий Кулишкин | Знахарство
Анечка кричала и во сне. Её тельце было усыпано сочащимися нарывами. Ей было больно голенькой, больно завёрнутой, больно одетой. Суча ножками и ручонками, она расчёсывала, растравляла зудящие, сосущие её, как пиявки, волдыри. Отчаявшись, мама носила её на руках, укачивала, причиняя новую боль. Уставая, мама надавливала ношей живот, где начинал толкаться я.
Далее »Георгий Кулишкин | Сон
Что-то настойчиво снилось, оставляя по себе тревогу и – ничего в памяти. Это мама никак не могла пробиться. - Какая ты светленькая! – изумился, когда она пришла, одолев завесу. - Я потом потемнела, уже в Харькове… - сказала она, но не та, которую видел, а взрослым голосом последних её лет и откуда-то сбоку – словно бы мы вместе глядели на неё, почти ещё девочку, по-бабьи накушканную, в сером толстом шерстяном платке, старом, в катышках по ворсу, в тёплых «лыжных» штанах и резиновых чунях поверх какой-то обуви, похожих на глубокие калоши, и в ватнике, большом, с мужского плеча, изрядно послужившем спецовкой кому-то, кто работал с железом и смазками. Платформа вся в буграх и колчах от стоптанного в лёд снега подрагивала, как земля под бомбами, и казалось, раскачивает толпу, приступом берущую вагоны.
Далее »