Рита ГРУЗМАН | Русалка

Русалка

​В нашем классе все, кроме меня и Нинки Петровой, поступили в вузы сразу после окончания школы. Уж не помню, что не так было с Нинкой, а я не прошла из-за нехватки одного балла, а на самом деле — по пятому пункту: в ответе на наш запрос о четверке по сочинению (вместо пятерки) было написано — «обводила слова».

​В тот день я как-то добралась до маминой работы, позвонила ей из телефона-автомата, но говорить не могла… зашла в первый попавшийся подъезд, поднялась на чердак и просидела там часов пять, рыдая так, что с потолка сыпалась ветхая штукатурка.

Мрак обрушившейся на меня личной трагедии можно было сравнить разве что с концом света — когда вокруг темным-темно и только изредка то тут, то там неожиданно появляются сполохи, похожие на мятые клочки сероватой бумаги.

Не пройдя приемные экзамены в вуз, я как бы провалила тест на пригодность к будущей жизни.

​Однако наступление конца света отложилось — через неделю я летела к родственникам в Каунас, по-прежнему опустошенная и унылая, однако существование мое уже не казалось таким  совершенно невыносимым,  благодаря предотъездным хлопотам, в том числе, приобретению нового купальника со вторых рук (а судя по выцветшему, когда-то  алому,  цвету — может и с третьих).

​Три красавца-кузена сразу взяли надо мной шефство: один, черноволосый молодой инженер с высоким, почти женским, голосом специально приехал из Вильнюса; другой — рыжеватый, с солдатской выправкой глядел в упор и растерянно улыбался, а третий — невысокий кудрявый шатен «буйная головушка» весело подмигивал, обещая небывалые удовольствия — рестораны, вечеринки, танцы, пляж.

​В частном доме сладко пахло лаком для волос и кисло — аммиаком: тетя, женский мастер, пышная крашеная блондинка, принимала клиенток на дому. Дядя, мужской мастер, уходил на работу в парикмахерскую напротив дома, предварительно набриолинив волосы, обильно сбрызнув лицо одеколоном и смазав руки кремом. Оба они были тёплые, уютные, родные какие-то, хотя видела я их впервые.

​Утром тетя снимала роскошный немецкий лифчик, в котором спала — видимо, чтобы ее огромная  грудь не потеряла формы — и за занавеской в большой комнате, где находилась импровизированная ванная,  долго шумела вода и гудел фен. Со взбитыми буклями, в заграничном синтетическом халатике, она подавала мне сырники из деревенского литовского творога и садилась в кресло ожидать первую клиентку.

​Незнакомая мне жизнь протекала неспешно и пахла удовольствием. Как-будто не было у этих моих родственников нечеловечески  страшных лет — гибели родителей в неглубоком рву, смертельных военных ранений, потери младенцев, сестёр и братьев. Были они здесь «не местные»: возвращаясь с фронта оба дяди поселились в пустующих квартирах бывшего Ковно — хозяева сгинули навсегда — а в их родных украинских местечках дома были разорены и родные  убиты.

Город был окутан сонным благополучием — он быстро забыл десятки тысяч умерщвленных в каунасском гетто евреев.

​В воскресенье меня повезли на взморье в Палангу. Ироничный Дядя Гриша шутил и заигрывал со мной. Его сын, тот самый кудрявый шатен, лихой и бесшабашный тараторил без умолку. В Паланге у этого моего кузена Яши были обширные связи в сфере обслуживания. Таких как он у нас в Москве называли попросту — фарцовщик, причём мои родители так вообще с откровенным презрением — нет, чтобы учиться в институте! А здесь розовощекого парня все радушно приветствовали, весело болтали с ним по-литовски, подмигивая хлопали по плечу. Мне было радостно, празднично и радостно, несмотря на невнятную сероватую муть за окном — то ли дождь, то ли туман, то ли раннее утро, то ли сумерки.

​Круглая стекляшка известного ресторана «Vasara» наполнялась посетителями. Длинноволосых девушек, натуральных блондинок, в ярких, узких платья вели под руки мужчины с бакенбардами в клубных синих пиджаках. Это днём-то! К нам подлетела официантка, остроносенькая худышка с глазами-бусинками  — одна из тогдашних пассий моего кузена — и Яша произнёс что-то скороговоркой, не заглядывая в меню. «Вот и попробуешь главное литовское блюдо — шалтибарщай», — подмигивал дядя Гриша.

Официантка несла в руках знаменитый литовский суп — ее наманикюренный палец касался поверхности розово-фиолетового свекольника. «Осторожно, пальчик», — смущенно улыбнулся дядя. «Ничэго, ни биспакотэс, суп халодны”, — радужно улыбнулась в ответ девушка.

​На пустынном побережье царил суровый покой. По пляжу вяло бродили немногочисленные туристы, недоумевая, что можно делать на море в такой холод. «А собирать янтарь — вот что! Знаешь, сколько здесь?! В прошлый раз я нашёл один размером со сливу. Продал его…», — я никогда не понимала, шутит ли дядя Гриша или говорит правду. Наконец  я собрала все своё мужество — должна же я продемонстрировать купальник — и бросилась в «пучину морскую», правда, у самого берега. Дядя сделал короткий заплыв, а кузен не смог расстаться со своим модным батником и джинсами Wrangler (“Врангель”, как говорили у нас тогда) и ждал нас на берегу, вдумчиво разглядывая проходящих дам.

​Потом, завернутая в махровую простыню, я двигалась на запад, навстречу белому пятну — намеку на заходящее солнце. Мы шли долго и лениво, беспрерывно смотрели под ноги в поисках сокровищ — кусков янтаря размером со сливу. Декорации не  менялись — те же сосны слева, то же неприветливое море справа, один пляж переходил в другой, объявляя об этом смешными иностранными словами на желтых табличках, прибитых к тонким столбам.  Мы прошлепали  мимо последнего столба, даже не взглянув на табличку — все ведь одинаковые — не подозревая, что нас могут предупреждать о чем-то важном.

​А когда подняли головы — в метре от нас стояла крупная, совершенно голая молодая женщина с длинными распущенными волосами. Рыжеватые, волнистые волосы ниже плеч и ровный треугольник таких же вьющихся блестящих волос у основания мощных ног —  это было все ее одеяние. Она стояла как вкопанная, плотно сомкнув ноги-столбики цвета крем-брюле и улыбалась немного растерянно и непринуждённо. А за ней, вдалеке, удобно располагались на белом песке такие же наяды и ундины — кто сидя, кто стоя, а  кто лёжа. От неожиданности я покачнулась и чуть не упала — меня как будто отбросило в сторону невидимой свежей волной.

​«Руусаалкаа…», — пропел дядя Гриша. «Я же обещал тебе — обязательно найдём что-то интересное».​

​Мы пустились в обратный путь, нервно хихикая, а временами и заливаясь от смеха, и украдкой озирались на нудистский пляж. А наша русалка не шевелилась — всматривалась вдаль и беззастенчиво махала нам могучей рукой.

И вдруг мой личный “конец света”  перестал маячить вдали, исчез из виду.

«А что, так можно? Быть вот такой — без ничего: не опасаться, не притворяться, не прикрываться?, — крутилось у меня в голове. «Просто — жить, подставив тело едва заметному солнцу, без борьбы за проходные баллы, без «конкурсов красоты», не соответствуя ожиданиям окружающих».

«Свобооодааа!», — гудел сухой песок. Я наступила на что-то твёрдое и тёплое — кусок темного янтаря, почти размером со сливу.

​Спасибо тебе, дядя Гриша! Привет тебе, русалка, из моего теперешнего далекого далека.

Рита Грузман