Надежда СУХОРУКОВА | Синдром выжившего

Синдром выжившего

#мариуполь #харьков #кременчуг

Кажется, позади меня — целая вечность. Прошлую жизнь засосало в черную дыру. Я пишу из 25 июня.

С начала безумной войны — ровно четыре месяца и один день. Всего четыре месяца. По ощущениям — годы бомбёжек и обстрелов. Гибель близких, потеря друзей, предательства людей, которых любила.

За четыре месяца исчезло все, что было важно и дорого. Нет моего города, мой дом стал руинами, мои мечты — пеплом.

Погиб мой рыжий Йосик. Мой котик, которого я так и не смогла найти. Больше нет моего двоюродного брата Ромки, Наташиного мужа Вити, мой мариупольский коллега уже несколько месяцев не может похоронить 16-летнего сына Богдана.

Он до сих пор в Мариуполе, потому что не хочет оставить мертвого ребенка в этом городе одного.  Его горе на самом пике. Оно огромное и ледяное, как айсберг. И так же надвигается на него. Скоро затопит в потоках слез и отчаянья.

Рашисты не могут  переносить  мои посты о Мариуполе. Они массово пожаловались на меня. Злобные боты  сообщили, что я нарушаю нормы сообщества.  Я нарушаю, а они нет. Бомбы и ракеты не долетают до Фейсбука, и чужие смерти не волнуют диванных экспертов. Они не боятся авиаударов. Им страшно читать слова.

Мне заткнули рот на месяц. Какая-то тетка написала, что это хорошо, что меня забанили, потому что она не может это читать.  Ей кажется, что я смакую собственную боль. Я не стала ей возражать. Пусть думает, что хочет.

Моя боль сливается с болью других людей и из маленькой речки превращается в целый океан. Тётке не дано это почувствовать. Она призывает жить дальше. И все простить.

Сейчас не только Мариуполь захлебывается от горя. С ним вместе рыдают Северодонецк и Харьков. Вытирает слезы Николаев. Мы, такие наивные, решили, что ненасытные упыри остановятся на Мариуполе.

Нашего города им мало. Они идут на запах крови, продолжают дальше крушить все на своем пути.

Бессмысленные, безумные убийства и разрушения. Смерть ради смерти.

Что будет через месяц, когда меня выпустят из бана? Наша победа или затопленные болью города?

 

Знаете, а ведь наши подвалы — это тюрьма. Туда спускаются люди во всех городах Украины. Девушка Настя из Харькова в этой тюрьме с четвертого апреля. Она не хочет выходить на поверхность. Ей всего восемнадцать, и у нее ещё не было первой любви. Настя очень цельная и серьезная.  Она знает, что любовь обязательно придет. Это чувство близко.  Будет обидно не дожить.

Район, где находится ее дом, бомбят несколько раз в день. Они с мамой с самого начала войны прятались от снарядов и ракет в крошечной ванной.

Их квартира на пятом этаже обыкновенной «хрущёвки». Ванна похожа на склеп.  Они зачем-то туда втиснули ещё и стиральную машинку. Во время обстрелов Настя сидит на полу под раковиной и обнимает колени руками. Рядом мама. Она обнимает Настю. Непонятно, как они только помещаются?

В Харьков постоянно прилетают ракеты. Они падают рядом с ее домом. Настя злится: «Им что, тут медом намазано?»

Ее дом, как одинокий кораблик, в окружении врагов. Его крушат со всех сторон. Попадают рядом. Кораблик дрожит, его накрывает взрывной волной.  Словно кто-то играет в морской бой с Настиной жизнью.  «К-6. Мимо! С-4. Промазал. Б-2. Попал».

«Господи, зачем они это делают?» Настя с мамой в ванной держатся за руки. Обе плачут, но так, чтобы не заметно.  Не хотят огорчать друг друга.

Другой поддержки у них нет. Ванна-склеп — ненадежное укрытие. Когда снаряды врезаются в очередной раз в небольшой завод напротив, они решают уходить.

Металлический смерч настолько сильно рвется  внутрь,  что дверь в ванной ходит ходуном. Словно к ним ломится медведь. Насте даже слышится рычание. Страха у нее нет, есть только апатия. Хочется сесть на пол, обнять маму и заснуть. Или умереть.

Во время бомбёжек Настя не думает о будущей любви, которая может не успеть прийти. Она думает об учебе и сессии во втором семестре.  Настя пишет рефераты в телефоне и участвует в семинарах онлайн.

Но эта ночь была последний в их пятиэтажке. Последней для них с мамой.  Они держали дверь в ванной.  По ней колотили огромным молотом. В темноте казалось, что предметы съежились от страха, а пространство расширилось и медленно плывет.

Уже в убежище Настя нарисовала рисунок. Окно в пламени и силуэт человека, который смотрит в него, а рядом — другой человек с перевёрнутым лицом и закрытыми глазами.

Человек с перевернутым лицом — это сама Настя. Она мысленно умирала в своей квартире, когда за окном горел склад с красками и лаками какого-то маленького завода во дворе. Столб огня доходил до пятого этажа. Его не могли погасить восемь дней.

Ракеты продолжали летать. Настя забыла, что на свете есть другие звуки, кроме крика тревоги и холодных ударов бича. Ей казалось, что прилеты звучат именно так.  Свист и удар по голому телу.

Так бьют ее город. Так бьют многие города Украины. Так звучит смерть.

Настя с мамой добрались до убежища пятого апреля. С тех пор они там. Настя не выходит на улицу и не была в своей квартире почти три месяца. Она хочет вернуться, но по городу рашисты бьют ракетами.

Настя сидит в убежище, которое стало тюрьмой. Она считает, что это самый безопасный и надёжный способ выжить. Выйти на поверхность она не может.  «На этой неделе выйти тоже не получится. Все время бомбят», — говорит Настя. Она рисует больших птиц. Они распахивают крылья и летят. За ними следит девушка с перевернутым лицом, которая очень хочет жить.

Силуэт и пустые глаза, вглядывающиеся в пламя за окном. Карандашный набросок. На него больно смотреть.  Там все понятно. Не нужно ничего рассказывать.

 ***

Надпись «Дети» возле мариупольского драмтеатра.  Ее написали Сережа и Евгения. Муж и жена. Они старательно выводили буквы, чтобы их видно было из космоса. Они верили, что эта надпись спасет всех. Чувствовали себя волшебниками, защищающими свой город и людей внутри театра.

Авиаудар рашистского самолёта прервал надежду на то, что все будут целы, и веру в справедливость. Как оказалось, ее больше нет в мире. Она умерла — 24 февраля.

Сережу тоже завалило, но он выбрался, вытащил Женю, помог другим людям. Сделал все,  что мог. Но теперь по ночам не спит. Чувствует вину. Считает — должен был спасти всех или лечь под завалы с мертвыми. Синдром выжившего.

Мариупольская тюрьма находилась в каждом подвале и убежище. Люди настолько привыкли к мраку и закрытому пространству, что выходить наружу казалось безумием. Глаза болели от дневного света, души высохли от страха

ЛИЦА ВОЙНЫ

Одна женщина вытирала кровь другой у торгового центра в Кременчуге. Первая пришла сюда уже после попадания ракет, а вторая — чудом выжила. Она не понимала, что происходит. Половина ее лица была в запекшейся крови.

Та, которая стирала ей кровь, плакала навзрыд, а вышедшая из ада спросила: «Я что так плохо выгляжу?»

«Нет, вы хорошо выглядите. Я плачу из-за того, что с вами произошло!»

Моя коллега Наташа поставила это интервью в сюжет.  Я смотрела и плакала. Из-за того, что происходит с нами уже четыре месяца.

Эта ситуация напомнила ещё одну Наташу из Мариуполя. Она вошла в комнату с залитым кровью лицом. Четыре месяца назад. Пришла вместе с мамой и свекром из дома напротив. Мы знали, что она придет.

За полчаса до этого прибежал ее сын и сказал, что к ним в квартиру попал снаряд. Кто-то из наших побежал туда. Кажется, Леша. Он все время куда-то бегал и что-то искал. Потом приходил и много рассказывал.

В этот раз, когда вернулся, застрял на веранде. Я вышла и увидела их лица. Спросила: «Кто? Наташа или Витя?» «Витя», — ответила Лена.

День назад они приходили к нам втроём. Наташа с сыном захотела остаться. А Витя пошел домой. Там были его отец и Наташина мама. Наташа пошла проводить мужа, и я тоже вышла с ними за ворота. Гремело так, что мои ноги приросли к земле.

Я осталась у калитки и перекрестила их спины. Сама не знаю, зачем.  Витя обернулся и помахал рукой. У него были очень спокойные глаза. Больше я его никогда не видела.
Его сын рассказывал, что в самый последний момент он крикнул: «Саша, у меня нет света. Дай фонарик». На улице  светило тусклое мартовское солнце.  А там, куда он шел, уже было темно.

В моем полумертвом городе я была уверена, что погибну обязательно. Потому что была самым бесполезным человеком. Балластом.

Не ухаживала за детьми, почти не готовила, не ходила на дальние расстояния за водой и едой. Иногда совершала вылазки в мамину квартиру и звонила по телефону сыну, когда была связь.

Я делала то, что мне говорили другие, или так складывались обстоятельства. Я ни секунды не была похожа на героя. Даже когда в крышу попал снаряд, все уехали, вокруг свистели мины, я ждала  маму и тетю  Сашу на  середине разбитой снарядами  улицы.

Стояла в полный рост. Одной рукой держала дрожащую Энджи и гладила ее ухо, а другой отбивалась от какого-то мужика, который тянул меня вниз и орал: «Что ты стоишь? Ложись, дура. Ты что, больная?»

Я гордо пошла в сторону горящего дома не потому, что герой,  а потому что потерялась в этом грохочущие пространстве. На земле сидел Леша в вязаном берете, Лена бинтовала ему руку.  А мне нужно было дождаться маму и тетю Сашу.

Мама пыталась не пустить тетю Сашу в очередной заход в умирающий дом, а тетя Саша спасала все, что видела.

В общем, я не герой. Зато я лично общалась с героями. Соседка Лена с первого этажа маминой многоэтажки не спускалась в подвал никогда. У нее двое пятилетних детей, и она не хотела их пугать. У них была своя сказочная вселенная.

Днём Лена читала двойняшкам книги под завывание самолётов и взрывы снарядов. Они сидели в коридоре на стульях, как короли на тронах. В подушках, и одеялах, чтоб не замёрзнуть, и слушали спокойный мамин голос.  В темноте она им рассказывала сказки и молилась.

«Я не имела права истерить, дети думали, что это падают кареты и метеориты. Мы днём, пока светло, читали книгу о космосе. Чтоб они не переживали и нервничали. А по ночам читала молитвы, и верила в чудо».

Она ни разу не показала, что ей страшно. Я встретила ее в начале марта, когда спускалась гулять с собакой. Она стояла с соседями и о чем-то с ними говорила. Увидела меня и обрадовалась. «Надя, ты сейчас точно скажешь, что нам делать?  Можно же не уезжать? Все скоро закончится, правильно?»

Я сказала честно, хотя видела, какой ответ ей нужен. Она смотрела с такой надеждой. Она была одна с малышами. И у нее не было машины. У меня тоже не было машины. Но я подумала, что возможно, она найдет выход. Она умничка.

«Надо уезжать, Лена».

Она должна была искать еду и воду. У нее не было выбора. Она не могла остаться  с мальчишками в придуманной  вселенной. Ей нужно было идти.

«Я только сейчас узнаю, как погибали возле дома, костра, питьевой воды и прихожу в ужас. Дети в этот момент были дома одни.  Папа в рейсе посреди океана, бабушка и дедушка далеко, старший брат — в другом городе. Я оставляла ключ всунутым в замок»…

Я почему-то была уверена, что она справляется. Даже подумать не могла, что Лена  с детьми одна посреди войны. Она не просила о помощи.

«А есть автобусы? Дали зелёный коридор?» «Я не знаю». Последние три слова мы в Мариуполе говорили друг другу часто. Чтобы не пугать, чтобы была надежда, хотя бы маленький шанс.

«Как думаешь, они скоро перестанут стрелять? Они же не станут бомбить дома?»

«Я не знаю».

Лена с двойняшками смогла выбраться из Мариуполя. Я об этом узнала несколько дней назад. Она написала мне.

Бомбежки, обстрелы, голод, ужас оккупации — это все было вокруг их маленькой уютной вселенной. Лена не пустила внутрь войну. Ее мальчишки многого не увидели и не испугались.

Хотя самолёты на их рисунках летят над темным городом, над которым поднимается столб пламени.

Надежда Сухорукова  

Специально для «Нового Континента»

Материал подготовила редактор «Нового Континента» Зинаида Вилькорицкая