Дмитрий РАСКИН | Посылка из Штатов

Посылка из Штатов

Отец бросил их, когда Элла была еще маленькая. Она его, в общем-то, и не помнит. Мать воспитывала ее и Лену в ненависти к нему. И действительно, исчезнуть вдруг, оставить маму с двумя детьми на руках! Алименты, правда, платил регулярно. Почтовым переводом, ну да, чтобы квитанции на руках оставались. Но к детям за все годы не пришел ни разу. Как он оказался в Америке, как исхитрился? Мама, Геня Самуиловна, не знала подробностей. Знала только: «Ну и негодяй же ваш папа». И вдалбливала это знание дочерям.

Геня Самуиловна, уставшая от беспросветного быта и вечного безденежья, уверена, что дочери ненавидят отца. Но с какого-то времени образ отца становился у Эллы всё более возвышенным, можно сказать, чистым и уж во всяком случае загадочным – в противовес убогому быту, вечной экономии на всем, да и раздражение на несчастную, задерганную мать копилось… «А что, если отец просто-напросто не выдержал нашу маму? Я тоже смоталась бы от нее, если б было куда».

За все годы Арон Альтшулер, отец Эллы, прислал только два письма: одно из Киева (говорили, будто из Украины проще было уехать туда), а второе уже из Америки. Мама письма не показывала, но Элла знала, где они лежат и, когда мамы не было дома, могла достать. Став постарше, поняла: если мама не выкидывает эти листки с казенными ничего не значащими словами, значит он для нее не только «негодяй», значит… Здесь жалость к маме затмевается собственными переживаниями – как бы сложилась ее жизнь, если б отец тогда взял ее с собой в Америку? Как бы всё было, если б она могла уехать к нему сейчас? Пыталась понять, пахнет ли письмо Америкой. Иногда ей казалось, что да. Но вот уже поняла – письмо пахнет лишь маминым комодом.

Середина семидесятых. Элла и Лена уже замужние женщины. Лена живет с родителями своего Игорька, а Элла с Наумом здесь. И вдруг извещение. Посылка. Из США. От А. Альтшулера. Да, именно, от А. Альтшулера из Сан-Франциско и на ее, Эллы, имя! А вес посылки девять кг. «Неужели у негодяя совесть проснулась, – начинает мама. – Что-то только уж поздно». Но Элла не вникает сейчас в ее брюзжание. Это же отец. Ее отец! Наконец-то! А Сан-Франциско рифмуется у нее с «Господином из Сан-Франциско». Ее отец господин?!

Мучительные сомнения: брать или нет. Посылка из Америки может сломать дочери жизнь.

– Но сейчас не сталинские времена, в самом-то деле! – возмущается Элла.

– Не сталинские, – соглашается Геня Самуиловна. – Не посадят, конечно же.

– Вот видишь!

– Но жизнь сломать могут.

– Ну мама! – у Эллы получилось капризно, совсем по-детски. И тут она сама сообразила, что ее Наум, старший преподаватель, через год должен стать доцентом, а кафедра философии, то есть вроде бы как идеологическая, и тут вдруг посылка.

Примчалась Лена (по телефону обсуждать не стала. Да и Элла с Геней Самуиловной понимали, «не телефонный разговор»). Лене стало несколько легче, когда увидела, что посылка на имя сестры. То есть она, Елена Ароновна Зильбер, нигде не засветилась. Но почему же наш беспутный папочка прислал всё Эллке, а о ней, Лене, даже не вспомнил?! Да, конечно, младшенькую всегда любят больше. Только папа сделал ноги так рано, что просто-напросто не успел понять, кого он любит больше.

Геня Самуиловна в который раз говорит о том, что она всю жизнь работает на режимном заводе («почтовом ящике») с первой формой допуска. Элла в который раз напоминает матери, что посылка вообще-то не ей, на что Геня Самуиловна отвечает демонстративно-саркастическим смехом.

– Говорят, тех, кто регулярно получает посылки оттуда, ставят на учет, – размышляет Лена.

– Да чего уж тут регулярного! – Элла кивает на бланк извещения. – В первый и последний раз, это ж ясно. А мама со своими ночными страхами!

– Учет так себе, формальный, – продолжает Лена, – но… сами понимаете.

– Мощанские получают посылки из Германии, – перебивает Элла, – Вайцманы из тех же Штатов, и ничего! Все живы, все целы.

– Ни у Вайцманов, ни у Мощанских нет первой формы! – взрывается Геня Самуиловна.

– Неужели сама не видишь, что просто пытаешься подвести хоть какую-то логику под эту свою паранойю! – кричит Элла.

Геня Самуиловна вдруг совершенно спокойно отвечает в том духе, что «паранойя» это как раз проверенно и надежно, а логика так. Сдувает с ладони воображаемую пылинку, дабы наглядно показать, насколько логика — это «так». И вдруг у нее мысль:

– А что, если он специально прислал, чтобы у нас были неприятности?!

Наум слушал, слушал все эти споры и сказал: «Ведь так хорошо жили. Так всё было счастливо – и вдруг посылка!»

Убедив себя и домашних, что посылку брать нельзя, Геня Самуиловна начинает о том, что Арон всех их предал, наплевал ей в душу, испортил ей жизнь, бросил дочерей, а теперь пытается откупиться жалкой подачкой. На что Лена сказала, что там целых девять килограммов (девять килограммов Америки!). И все поняли, что «жалкой» такую подачку можно назвать очень уж фигурально.

– Но если отец вот так, под занавес, – Элла не знала точно, сколько ему лет, – пытается хоть как-то искупить и загладить, неужели мы оттолкнем? А что, если он неизлечимо болен? Потому и прислал.

– Такие обычно живучи, – Геня Самуиловна не собиралась смягчаться. – Скорее в гроб с собой заберут, нежели…

– Может быть, он наконец понял, что есть то, что важнее денег и удовольствий, – перебивает Элла, – и та любовь к дочери, которой он лишил себя и прожил жизнь бездарно…

Лена демонстративно рассмеялась. Потом едко, как умеет только она:

– Ты, кажется, предлагаешь взять посылку из жалости?! Я уже переживаю, не задохнулась бы ты от собственного благородства.

– В общем, так, дети, – Геня Самуиловна рвет почтовое извещение и всем становится легче: муки выбора позади.

Ночью Элла встала. С самой что ни на есть мирной целью. Ну да, в туалет. А в туалете вдруг запустила руки в ведро. О, счастье, нашла куски извещения. Геня Самуиловна в угоду эффектному жесту порвала на раз-два, не снизойдя до измельчения в мелкие кусочки.

На кухне Элла пытается соединить куски бланка с тыльной стороны изолентой. Получилось. Извещение спрятано в сумочку. Элла вернулась в постель.

После работы Элла идет на почту (день тягостного ожидания позади), впервые в жизни слышит, как бьется, да что там! колотится, готово выпрыгнуть сердце. (Раньше думала, что это просто книжный оборот, штамп.) Даже перед ее первой ночью с Наумом такого не было.

Женщина на выдаче надменная, резкая, не скрывала отвращения ни к своей работе, ни к получающим посылки и бандероли гражданам. Но стоило ей увидеть бланк Эллы, как тут же сделалась улыбчивой и суетливой. «Сейчас, сейчас, но придется подождать, тут у нас, тут не сразу. Вы можете подождать? Нет, не в очереди, лучше присядьте. Вон туда, пожалуйста. Я позову. Нет, уже не в порядке очереди, что вы!».

Вот как на людей влияет «Америка» и «Сан-Франциско», размышляет Элла. Еще и посылки нет, а чувствуешь себя человеком как бы. Уже приобщенность какая-то… к Сан-Франциско? Но ждать пришлось достаточно долго.

Женщина на выдаче продолжала свою работу, время от времени посылая Элле ободряющие улыбки.

Наконец позвала ее. Но посылки на «прилавке» не было. И не было ее на столе по ту сторону «прилавка». «Проходите, пожалуйста, – женщина пустила ее за «прилавок», – туда, туда».

В комнатке на столе стоит ящик. Тот самый. И такой большой. Элла не ожидала, что девять килограмм могут быть столь объемными. Может, в Америке настолько громоздкая упаковка? А за столом сидит невзрачный человечек в аккуратном костюме. Элла сразу же поняла, кто он и откуда.

– Это ваше? – человечек кивнул на ящик.

– Не знаю, – попыталась Элла.

– Вот как? Это уже интересно, – человечек явно нравился самому себе и ценил свой сарказм.

– То есть адрес мой, но фамилия не моя. Я же Колчинская. Может, это просто какая-то ошибка? – с надеждой спросила Элла. (В сумочке у нее свидетельство о браке, которое и должно было разрешить сомнения работников почты.)

– Может, прислано на вашу девичью фамилию? – человечек не оставил ей надежды.

– Но я не знаю, кто прислал, что прислал. Я никого ни о чем не просила и…

– Почему вы, Элла Ароновна, – перед ним лежит ее раскрытый паспорт, – так нервничаете? Разве вам есть что скрывать? – Всем своим видом человечек дает понять, что будет просто счастлив, если выяснится, что Колчинской Элле Ароновне действительно скрывать нечего.

– Я правда не знаю отправителя, – лепетала Элла. – У нашей семьи никогда никаких связей… – И вдруг мысль: а разве посылка из-за рубежа это что-то такое постыдное или противозаконное? Разве родственник в Америке — это преступление? – А вдруг это действительно мне? – И не без вызова (как ей кажется): – Что тогда?

– Тогда буду чрезвычайно рад за вас, Элла Ароновна, – человечек кивнул женщине с выдачи, и та принялась вскрывать ящик.

Содержимое ящика на столе. Шоколадки, печенье, а сколько всего такого, что она даже не может понять, что это, на что похоже, чем могло быть. Посылка из другой жизни, может быть, с Марса. (Человечек тут же соорудил на своем лице нечто среднее между беспристрастностью и отвращением.) И большой фотопортрет отца в золоченной рамке. Отец старше себя самого на тех снимках, что хранятся у мамы, но понятно, что младше, много младше себя сегодняшнего. Он был очень красивый. Элла не ожидала, что красивый настолько. Она пошла не в него.

Человечек кивнул женщине с выдачи, и та вышла.

– Кто это? – указывает на фото человечек.

– Я не знаю этого человека, – Элла не ожидала, что скажет так.

– Вы в этом уверены, Элла Ароновна?

– Я не знаю этого человека, – Элла уже говорит твердо.

– Может, это какой-нибудь ваш дальний родственник? – участлив человечек. – Бывает, знаете ль, уже и забудешь о его существовании, а он вдруг всплывает.

Человечек берет в руки фотопортрет, достает фотографию из рамки. Сейчас он найдет надпись «Арон Альтшулер», и что она скажет, что это случайное совпадение с ее отчеством? А если отец подписал «Моей дорогой Эллочке» или еще что-нибудь в этом роде?

На обороте снимка не было ничего.

– Получается это действительно недоразумение, кто-то просто ошибся адресом, перепутал вас с кем-то, если вы действительно утверждаете, что не имеете отношения к этому человеку.

– Я не знаю его, – теперь уже Элле эти слова даются довольно легко.

Через год Наум Колчинский станет доцентом кафедры. А еще через год Элла родит «очаровательного мальчика». Всё по плану.

Дмитрий Раскин