Ашот ГАЗАЗЯН | ИЗ ПАРИЖА С ЛЮБОВЬЮ

Родился 8 марта 1957 года в г. Ахалцихе (Грузия). В 1984 году закончил факультет филологии Ереванского института русского и иностранных языков имени В. Брюсова.

В журналистику пришел в 1980 году. Публиковался во многих СМИ как Армении, так за рубежом. С 1999 года по настоящее время – корреспондент медиакомпании «Deutsche Welle» в Армении.

С 1986 года – член Союза журналистов СССР, затем член Союза журналистов Армении. С 1995 года – член Совета, затем — Правления Ереванского пресс-клуба, член редколлегии международного литературно-художественного и общественно-политического журнала «Время и место» (Нью-Йорк). 

Автор автобиографических книг «В тени солнца» и «Журфак», а также четырёх сборников рассказов на русском и армянском языках.

ИЗ ПАРИЖА С ЛЮБОВЬЮ

1.
Всякий раз, когда Агаси поднимался по долгой крутой лестнице в свою небольшую комнатку под самой крышей, он вспоминал три деревянные ступеньки перед дверью в родительском доме. Всего три ступеньки, и ты уже дома. Там в окна ломилась сирень, а перед домом росла яблоня с самыми необыкновенными плодами в мире – синап. На столике прямо в коридоре всегда стояла корзинка, доверху наполненная яблоками. Когда дети прибегали с улицы, они сразу хватали по яблоку и хрустели ими за столом, пока мама возилась на кухне с керосинкой. Еды всегда было мало. Может, потому вкус хлеба, зелени, сыра и яблок из ахалцихского детства наворачивается на язык, как только вспомнишь о времени, когда все в семье видели друг друга каждый день…

Агаси сглотнул слюну. Повозился в карманах, достал ключ. Комнатка была самая обыкновенная, с окном, выходящим на крыши соседних домов. Такая картина Агаси вполне устраивала – в ней отсутствовали нацистские красные флаги со свастикой, а тогда ими украшались чуть ли не все дома в Париже. Парижу они не шли. И хотя город продолжал жить жизнью в общем-то обыкновенной, не оставляло ощущение, что находишься на вокзале. При этом поезд безнадежно опаздывает, а тебе очень хочется очутиться если не на другом конце света, то хотя бы в этом самом поезде. Оставить за спиной атмосферу вечного ожидания, оказаться под той самой яблоней. Нагнуться, взять яблоко, усесться на траве. И хрустеть им, не двигаясь с места, пока тебя не обнаружит кто-то из домашних…

2.
Каждый день каждый из нас теряет что-то из того, что имеет значение. Иногда такую потерю можно восстановить, но бывает и такое, что кажется, ничем образовавшуюся пустоту не заполнить. Это как в пазле – выпадет фрагмент, и смысл всей картинки теряется. И есть люди, которые с такой пустотой живут всю жизнь. Не потому, что они мирятся с потерей или не обладают достаточной волей, решимостью и не слишком устремлены к лучшему будущему. Просто часто случаются пустоты, которые не заполнить ничем. Никак. Никогда. Никакими новыми фрагментами.  Агаси жил в Париже уже давно, но его тянуло в Ахалцихе, в город, о котором во Франции и понятия не имели. И всё время, пока его туда тянуло, он не понимал, сколько фрагментов он потеряет из своего пазла.

Мы уже никогда не узнаем, чего ждал от своей жизни молодой Агаси. Возможно, он мечтал стать большим художником, как его великие соотечественники Вардкес Суренянц, Акоп Коджоян и Ваграм Гайфеджян. Наверно, он мог бы встать рядом с ними. Но случилась война, и молодому человеку, как и многим его ровесникам, показалось, что не дело дома сидеть, когда вся страна с фашистской нечистью бьётся.

3.
Агаси был уверен, что война закончится быстро, и он вернется в родной город — все так говорили. Выучится на художника. У него будет настоящий мольберт в рост человека, а не фанерная подставка на самодельной стремянке. Его будут узнавать в Тифлисе и Эривани, но жить и творить он будет там, где думать и чувствовать его научили краски родного дома, двора, улицы и леса за рекой.

Сейчас уже, кажется, мало кто сможет рассказать подлинную историю Агаси. Но и жизнь человека, пунктирно переданная бумаге, услышанная от людей, которые сами забыли всю историю в красках и звуках, может кого-то научить самому писать фрагменты вместо утерянных в том самом пазле, что, собственно, и есть жизнь.

Агаси долго воевать не пришлось. Если быть поточнее, он не успел вообще повоевать – состав, на котором необстрелянных юнцов везли на фронт, попал под обстрел. Ощущение было, что били из-за горизонта. Кто попрятался под вагоны, кто откатился под деревья в рощице. Тем, кто оказался под деревьями, повезло больше. Подлетевшие на бреющем полёте два мессера сожгли поезд, никто не выбрался из-под вагонов. Те два выстрела из винтовки по мессерам, точнее, в сторону мессеров, оказались в жизни Агаси первыми и последними.

Никто не знал, куда идти. И шли недолго. Попали в окружение. Молодого лейтенанта, принявшегося было командовать остатками новобранцев, расстреляли сразу. Попал в плен. Повозили по Польше, а потом, немцы, иди и знай, зачем, в числе многих военнопленных привезли его во Францию. И не успел оптимизм молодого солдата дать трещину, как самым чудесным образом в Париже нашлись родственники. Дед ныне очень известного французского кинодеятеля Аллена Терзяна искал своего брата. Не нашёл, но обнаружил другого родственника – внука брата деда. Заплатил, кому надо, и вытащил парня из лагеря.

4.
Агаси не сразу понял, что он свободен, и может работать на себя, и вообще делать, что хочет. Поначалу всё казалось ему бессмысленным – всё одно страна оккупирована, и ощущение пребывания на вокзале не покидает. Но потом, когда он понял, что может ходить в кино, слушать в недорогих ресторанах шансон и продавать свои акварели на Монмартре – ощущения изменились. Терзяны, обнаружив способности нового родственника к рисованию, даже дали ему некоторое художественное образование.

Агаси учился, подрабатывал, где придётся, поскольку в семье, давшей ему кров, не принято было быть пустотой.

А однажды там, на Монмартре, рассказывал Агаси, он увидел самого Пикассо. Великий автор Герники в сопровождении хмурого молодого человека и невысокой женщины бродил среди картин и рисунков художников. Говорит, подошёл к Агаси. Посмотрел его акварели.

– Грек? – спрашивает.

– Нет, армянин.

– Я возьму вот эту с мельницей и со столиком из кафе де Флор…

Заплатил и ушёл…

Сейчас, наверно, и самый дотошный биограф не сможет ни подтвердить, ни опровергнуть историю Агаси о том, как Пикассо купил у него две акварели. А сам  надрался на радостях, купил деду упаковку бельгийского табака и вообще на какое-то время забыл о своём Ахалцихе.

Иногда случались дни, когда не видел в городе ни одного немца. Французы занимались своими делами, словно в их стране ничего не происходит. Но было сопротивление, поначалу очень странное, вялое и какое-то непоследовательное. Агаси его жизнь вполне устраивала, он никакого участия в вялом сопротивлении не принимал, разве что, время от времени, писал антифашистские листовки и передавал их булочнику с параллельной улицы.

5.
Потом вдруг сопротивление созрело, и было восстание. Обнаружились таки яйца у французов! Потом в город пришли союзники. А потом появились здесь и русские. Лучше бы они тут не появлялись! Когда в Париже появились русские, Агаси схватил фибровый чемоданчик со своими рисунками и нехитрыми пожитками – понёсся к ним.

«Здравствуйте», – говорит, так, мол, и так, призыв, фронт, плен, родня, хочу домой – в Советскую Грузию. А те, ну, конечно, родина – это святое. И, недолго думая, хватают его и – на святую родину. Но не в Советскую Грузию, а в область Воркуты. Короткий суд, короткий приговор – 10 лет без права переписки. И если к отсутствию переписки новоявленный зэк из Парижа попривык, то к жизни в режимном лагере так и не приспособился.

Его били, сначала воры-бандиты, потом – охранники. Немцам, мол, служил, гад, за пайку фашистскую продался. Травили собаками. Не давали спать. Агаси почти перестал слышать. Испортил зрение. Когда прислушивался, щурился. Когда хотел что- то рассмотреть, приближал и ухо… Много болел. Большой пользы на лесоповале от него уже не было. И снова ему повезло – кому-то из начальства стало жаль уже седого художника.  И посчитал он, что хватит с него и семи лет отсидки.

Таким образом Агаси, покинувший дом с тремя деревянными ступеньками в 1941-ом, попал обратно в 1954-ом. Тринадцать лет у него не было паспорта, обходился бумажками с печатями. Его не ждали. У него уже не было дома c тремя деревянными ступеньками. Яблоню вырубили – состарилась. Родственники помогали Агаси, чем могли. Потом женился, у них с Сирануш родились две девочки. Обзавёлся домом. Работал. То завхозом в школе, то продавцом в единственном в городе книжном магазине. Время от времени приглашали «на беседы» к участковому. Ощущение лагеря не проходило. И здесь не говорили на французском.

6.
До конца жизни Агаси, который в Париже улыбаться научился, но потом в союзе его быстро отучили от этой вредной буржуазной привычки, хотел писать картины. Но нужно было зарабатывать, чтобы растить девочек. Единственное, что ему удалось расписать – городскую карусель. Мчишься себе, помню, по замкнутому кругу, а круг и нескучный уже, потому что едешь на лошадке мимо тигров и крокодилов, павианов и павлинов… И такие они настоящие были. И так, видимо, понравились районному начальству, что сделали Агаси «начальником» карусели: «Вот и работай тут! Рисуй себе картинки на барабане. И билеты детишкам — по 10 копеек»…

А карусель, кстати, стала доходным предприятием. Картины здесь менялись часто – то море-океан с их обитателями вокруг, то джунгли, то сибирский лес, то кавказские горы. Люди просто приходили понаблюдать за работой художника, поглазеть, как на джунгли на округлых боках барабана наступает большая вода, а горных козлов и муфлонов всяких сменяют медведи бурые. И детишек, конечно, водили. Агаси подкрашивал и скамейки вокруг карусели, смазывал огромные шестерёнки-механизм единственного в городе аттракциона, продавал билеты. Содержал хозяйство в идеальной чистоте.

Когда рисовал – улыбался. Когда не слышал, что вокруг говорят – мрачнел. Иногда мрачным оставался подолгу. Возможно, именно в эти моменты он понимал, что какие-то фрагменты из своей жизни он утерял навсегда. И он ничего не мог поделать с тем, что так произошло. Иногда такое люди сами себе не прощают, хотя, конечно, необязательно именно они виноваты в этом. Они хотели жить достойно и дойти до мечты. А тут война, плен, а потом победа и снова плен… Никак пазл не восстановить.

7.
Агаси ни разу в жизни так ни на что и не пожаловался. А когда понял, что уходит, разговорился: «Нельзя быть пациентом или клиентом у жизни. Нужно быть хозяином. Иначе она будет вас лечить и попытается вам что-то продать. А вы здоровы и у вас это что-то уже есть. Но хозяином жизни вы можете быть только в двух случаях – если не будет войны и идеологии, неважно, какой – фашизма, коммунизма. Конечно, редкая жизнь обходится без войны и идеологии, потому и самое трудное для человека человеком оставаться. Все хотят быть, а тут война, бюрократы… Многие живут в полной уверенности, что они люди… да разве это так? Не страшно, когда кто-то не признаёт свои ошибки, страшно, когда он даже не допускает мысли, что он их допускает…» Про свои ошибки Агаси знал всё…
Когда дядю Агаси хоронили, кто-то сказал, что лучше бы он в Париже оставался. И сказавшего так никто не одёрнул. Может, и лучше было бы. Если бы не желание человека жить и работать дома. Дом оказался в чужой стране…

Ашот Газазян

Художник Рубен Арутчьян