Алексей Мельников | Лёва

ЛЁВА

Педагог, выложившийся на все сто
В классе мы его всегда звали Лёвой. Маленький, с рыжеватой сединой, торчком стоящей над широким лбом. На носу очки с 18 диоптриями. Сквозь них на нас смотрели по-детски наивные и по-взрослому усталые глаза полуслепого физика Ваваева. Раскрытый настежь журнал Лёва всегда подносил к самому носу и, близоруко прицелившись ручкой в строку, выстреливал фамилию очередного визави.

— Устинова, иди, дорогая, к доске решать задачу.
Юлька Устинова, веселая и шумная троечница, прыснув в кулак и спрятав в портфель листаемый на коленках журнал мод, толкает меня локтем в бок: «Лёшк, чего там?»

— Массу умножишь на ускорение, получишь силу, — утонув в широко раскрытых бирюзовых юлькиных глазах с изящно подведенными ресницами, взволнованно шепчу соседке.

Эти ресницы почему-то вечно не давали покоя нашей классной. Та то и дело таскала за шиворот бедовую Юльку в женский туалет смывать это «безобразие». На Лёву же юлькины чары никак не действовали. Во-первых, потому что он был староват. Во-вторых – слеповат. А в третьих – потому что мы были дураки.
— Мельников, я хоть и вижу плохо, но слышу хорошо, — это он – мне.

На самом деле, у Лёвы был хороший слух. А также – память: на уроках физики он читал наизусть «Руслана и Людмилу» с таким же упоением, с каким цитировал своего в любимого Пёрышкина. Пушкин и Пёрышкин. Плюс – байдарки.

По весне Лев Михайлович снаряжал свой тяжеленный «Салют», брал напрокат еще пару таких же неуклюжих посудин, как эта, и пускался вместе с классом в отважное путешествие по калужским рекам. Воря, Угра, Вытебеть, Ресса, Рессета. Извилист был путь школьного физика в многолетнем отыскании наиболее эффективной методологии преподавания своего предмета.

Правда, это было очень давно, когда Лёва еще хоть чуть-чуть видел.  Потом стал только слушать и петь. И — вспоминать. Меня, правда, через тридцать лет после школы не узнал. Забыл. Двоечники как-то запоминаются ярче. Да и сколько народу через его учительскую память проследовало – ужас! Я нашёл его домашний номер телефона и позвонил. Он назначил встречу в библиотеке для слепых.

Тот же непослушный ершик седых волос. Широкий лоб. Наивный взгляд. Только – по-стариковски как-то сморщился. И — без очков. Старик перенёс какие-то сложные операции на глазах. Что-то видит, что-то – нет. Что именно, впрочем, мы не очень понимали и раньше. У Лёвы в школе была особая такая тетрадь. В неё он ставил плюсики и минусики за каждый ответ на уроке. Не у доски ответ, а – просто, на любой из заданных вопросов. Подняли пять раз – получи отметку.

Лёвина тетрадь интриговала больше, чем журнал. За ней охотились все девчонки нашего класса. Когда Лев Михайлович по рассеянности оставлял своё досье без присмотра, над ним тесно склонялось пять-шесть пар девчоночьих косичек.
— Эй, пацаны, посмотрите, чтоб Лёва вдруг не зашёл, — кидали нам в приказном тоне подтасовщицы в фартуках и лихо перечёркивали лёвины минусы, превращая их в плюсы, а себя — в отличниц.
— Дуры, — брезгливо хмыкал на заговорщиц Витька Хромушкин. Минусов возле его фамилии в лёвиной тетради было больше всего. Но шебутной Хромушкин, как и все мы, уважал Лёву.

Когда тот появлялся и подносил к самому носу свою тетрадь, то подолгу пыхтел и хмыкал, водя пальцем вдоль строчек с шифрами наших познаний. Выныривая из-за своей тетради, обводил полуслепым взглядом наш класс. Опять погружался в недра своего кондуита. Чем-то там шелестел, негромко бурчал и обреченно вздыхал. Снимал и протирал платком ставшие уже практически ненужными слепым глазам очки. Вставал из-за учительского стола. Опять садился. Молчал. «Так-так-так…» — после долгой паузы объявлял результат своего расследования Лёва. Но на этом «так-так-так» всё и завершалось.

Я хотел спросить Льва Михайловича, знал ли он о тогдашних подделках в своей тетради. И – не спросил.

— Вот солирую высоким баритоном в хоре областного общества слепых, — почувствовав мою заминку, перешёл на другую тему  старый учитель. —  На днях даже выезжал вместе с коллективом на гастроли в столицу. Люди очень тепло встречали. Каждой песне подолгу аплодировали. Мне даже самому понравилось, как я пел. Обычно-то всегда недоволен собой остаешься. Эх, думаешь, мог бы лучше. Эх, не дотянул. А тут понравилось. Песня, правда, старинная. Может, слышал где?..

И Лев Михайлович ровным и чистым голосом выводит: «Пушки молчат дальнобо-о-о-ойные, залпы давно не слышны-ы-ы-ы…» Мы с моим учителем сидим в библиотеки для слепых имени Николая Островского, и он, глядя куда-то вдаль, тихо рассказывает о том, о чем никогда не рассказывал на своих уроках. Что родом из Лужников — коренной москвич. Прадед огородничал как раз в том месте, где сейчас раскинулся наиглавнейший российский стадион. Был богат. Но после того, как в этих местах прошла окружная железная дорога, землю у прадеда отрезали.

Богатство куда-то испарилось. Дед сник. Отец, будучи военным, из Москвы угодил в Вятку. А оттуда в 43-м вместе с семьей и десятилетним Левой долго и мучительно перебирался через Ярославль, Иваново, Шую, Рязань и что-то еще — сюда, в Калугу. Самое яркое впечатление того первого, военного похода — эшелоны. Сотни эшелонов, ломившиеся по всем железным дорогам страны с Востока на Запад. На фронт. С орудиями, боеприпасами, новенькими «тридцатьчетверками» и необстрелянными бойцами внутри. «Пушки молчат дальнобо-о-о-ойные…»

С детства мечтал в железнодорожный. Но по зрению не взяли. Пришлось идти в Калужский пед. На физико-математический. «Так что в учителя, — признается Лев Михайлович, — попал не по призванию. А так — почти случайно».
«Случайной» профессии отдал практически всю жизнь. Работал до тех пор, пока глаза не перестали различать детей в классе. Потом — операция, удаление катаракты. Потом — еще одна, неудачная.

— Читать, конечно, не могу, — говорит Лев Михайлович, — да и телевизор теперь только слушаю. Да не унываю я от этого. От того, что ничего практически не вижу. Что я, этих джипов что ли на дорогах не видал? Зачем мне на них смотреть?..

По-прежнему страшно интересуется наукой. В библиотеке для слепых постоянно берет кассеты с записями журнала «Хочу все знать». Караулит канал «Дискавери» и научно-популярные сериалы «Би-Би-Си». Разыскивает их в сонме телевизионных каналов, садится и слушает. Последнее потрясение — приземление, точнее — прититанивание , европейского аппарата на самый загадочный спутник Сатурна. Разве не радость?..

Будь на то воля свыше — повторить жизненный путь — в учителя, клянется, ни за что бы не направился. Хватит. Типичный, надо сказать, ответ выложившегося на все 100 педагога. На вторую жизнь таких обычно не хватает. Только на одну. Безмерно щедрую…

Алексей Мельников,
Калуга.