Вера Левинская | РЕКИ И РЕЧЬ (триптих). Поэма 1 «ДУНАЙ»

 

Издавна воды текут по земле
Где их начало, то скрыто во мгле
Сколько с водой утекло и времён
Судеб, событий, племён и имён!..
Cлово людское течёт, как река –
Звонкое эхо и дням, и векам.
Реки – и речь… Вечно им течь,
Память минувшего оберечь.

1. ДУНАЙ

Пусть что сказано – да услышится,
А услышится – так запомнится,
А запомнится – так осмыслится –
Неспроста порой слово молвится.
Вы послушайте быль бывалую,
Быль славянскую стародавнюю:
Жил да был Дунай – добрый молодец,
Что среди людей слыл заступником.
Как отец его силой славился,
А родная мать справедливостью,
Да и сын у них в мать-отца пошёл:
Сердце честное, руки сильные.
Жили все они у высоких гор,
Где спускался лес к полю ровному,
Где охотничьи ловли знатные
И плескалася рыба в заводях.
Был известен край изобилием,
Много жита там колосилося
И вилась лоза виноградная,
И плоды в садах наливалися.
Мирно жизнь текла за работою,
Только ведомо, есть охотники
На чужой кусок! И враги порой
Набегали скопом и порознью.
Но когда Дунай выезжал в дозор
На коне своем на караковом,
Был покой в домах, стадо шло на луг,
И звучала песнь колыбельная.
И трудился люд, не боясь беды,
Доверялися люди витязю:
Там не скоро рать супостата ждать,
Где несет Дунай службу ратную.
И жену сыскал он себе под стать
Раскрасавицу да разумницу,
Сердцем верную, телом крепкую –
Что Настасьюшку свет-Микулишну.
Он нашел ее – дочь крестьянскую –
У днепровских вод в доме пахаря,
Что единый мог – силачам силач –
Тягу всей земли одолеть-поднять!
Увидал ее – и вскипела кровь!
Да и он ей люб. И сплетаются
Кудри черные, косы житные,
Тонет карий взгляд в синих омутах…
Повенчали их Лель с Полелею,
Лада свечи жгла да венки плела,
Дид постель стелил да любви учил,
И сулило всё счастье долгое.
Что совет-любовь повелись меж них,
Расставаться им было нелюбо,
Он и в пир, и в мир, и в поход с женой,
И всегда они неразлучные.

Так и шло. Но раз говорит жена:
«Поезжай, Дунай, без меня в дозор.
Много дел в дому накопилося,
Да и конь устал, просит отдыха».
Вот Дунай жене обсказал свой путь
И послал коня по дороженьке.
Вслед глядит жена да и думает:
«Отчего же мне так неможется?»
Лёг на Запад путь, скрылся конь вдали,
А с Востока – пыль над дорогою.
Кто-то едет. Кто? Смотрит Настенька,
И забилося сердце радостно.
Привела гостей путь-дороженька:
Доброведу-мать, брата родного.
Смотрит матушка взором ласковым:
«Что-то дочь бледна, не дитя ли ждет?..»
Пусть семьёй они побеседуют,
Мы ж посмотрим вдаль – где Дунай-боец,
Где он странствует, как он ратует,
Всё ли ладно с ним али лиха ждёт?

Едет день Дунай и неделюшку,
Смотрит он окрест, нет ли ворога,
Но спокойно все. На тридцатый день
Повернул коня в родну сторону.
Конь ускорил ход, но скорей коня
Дума всадника впереди летит
Птицей-ласточкой к дому милому:
«Как там Настенька, моя жёнушка?..»
Уж знакомые горы близятся,
Вот соседний дол и столетний дуб.
Пересечь поля да объехать пруд –
Там и дом родной завиднеется.
Вдруг споткнулся конь и попятился,
Как испуганный, а у всадника
Охватил озноб тело сильное,
И тревогою сердце сжалося.
То невидимо блазня злобная
Перешла тропу, отняла судьбу,
Обморочила, окаянная,
Помутила ум, отвела глаза.
И в недобрый час вперерез ему
Скачет по полю воин-юноша.
Ветер крик отнес, но видать – зовет.
Али дерзок столь, что напасть решил?
А доспех на нем – лучше некуда,
И забралом шлем кроет голову.
Только вдруг Дунай узнает коня:
Конь-то, конь под ним – наш,
………………………………… настасьюшкин!»
Будь в себе Дунай, пообдумал бы,
А мороченый – зол да яростен.
«Знать, сгубил злодей мою Настеньку,
На коне ее враг красуется!
Но недолго он будет праздновать,
Не дышать ему, не топтать земли!»
Натянул он лук и послал стрелу,
Цель стрела нашла, всадник оземь пал.
«Заберу коня», – подскакал Дунай.
Слышит, жив еще, стонет жалобно.
Cлышит голос и – леденеет кровь,
Страх в душе его: «Ужли Настенька?!»
Отнял шлем – и сноп кос рассыпался,
Бирюзовый взор уж туманится.
Ах, Дунай, Дунай, бесталанный муж,
Ты пошто сгубил свою ладушку!
И сочится кровь, и уходит жизнь.
Зря помочь Дунай ей старается.
«Не тревожь меня, – говорит жена, –
Сам же знаешь ты, рана смертная.»
Ах, беда, беда неминучая!
Ах, вина моя неискупная!
Обознался я и сгубил тебя,
Моя милая, несравненная!
Чей же, Настенька, на тебе доспех?
Незнакомый мне шлем чужой – зачем?»
«Латы брат сковал, мне в подарок дал,
Чтоб в дозоры их надевала я.
Как уехал ты, стало тошно мне,
И родная мать не утешила.
И задумала: поскачу за ним,
Чтоб не медлил муж, поспешал домой.
А когда тебе встречь собралася,
Подал латы брат: «Надевай, сестра,
Сберегает бог бережёного,
А ведь едешь ты без защитника…»
Не круши себя, не вини зазря,
На роду мне, знать, так написано.
Только жаль, что наш сын нерожденный
Что под сердцем спит, не увидит свет.
Заберу его я с собой, Дунай,
В ночь беззвездную, темень смертную.
Но любовь моя не уйдет со мной,
Ведь навек она тебе дадена.
Ты прости меня, коль грешна я чем,
Как и я тебя, горемычного.
Поминай добром…» – И замолкла вдруг,
И лежит пред ним, а уж нет её.

Не в себе Дунай от беды лихой,
Светлый день ему черным кажется,
Вся краса земли потускнела вдруг,
Словно пеплом мир позасыпало.
Над женой склонясь, умоляет он:
«Ты очнись, проснись, моя милая,
Ты открой свои очи ясные,
Не кидай меня бесталанного.
Без тебя бел-свет пуст и холоден,
Без речей твоих, без улыбки глаз
Да без рук твоих белых, ласковых,
Что лицо мое нежно гладили!
Не иди ты в ночь, не скрывай дитя,
Сына нашего долгожданного.
Как растил бы я, как берег бы я,
Как учил его делу-доблестям!
Пожалей меня, моя ладушка,
Оживи, вздохни, на меня взгляни!..»
Но лежит тиха, не поднимет глаз,
А в лице – любовь и прощение…
Плачет день Дунай и зовет жену,
Слов поток иссяк, слышен горький стон.
Ночь пришла – умолк, изнемог Дунай
И сидит, застыл, словно каменный…
Вот Заря от сна пробудилася,
Плат свой розовый в небо кинула.
Тут вздохнул Дунай, поднял голову
И сказал своё слово твёрдое:
«Коль по правде жить, время суд судить
Да по совести-справедливости.
Жил я честно век и умру я так.
Отнял жизнь зазря – так свою отдам.
Чтобы знала мать – справедлив был сын,
Чтобы знал отец – тверд и мужествен,
Чтоб злодеем мир не назвал меня,
Не покрыл позор моих родичей.
Долго людям был я защитником,
Но теперь моя стража кончена.
Пусть бойца найдут себе сильного,
Но мудрей меня и разумнее,
Чтоб рука его осторожная
Не рвалась к мечу нерасчетливо,
Чтобы лук его стрелы смертные
Слал лишь ворогу да захватчику».
Встал Дунай с колен, разнуздал коней,
Отпустил на луг, поглядел окрест.
Чудный мир лежал в свете утреннем!
Поклонился он на три стороны:
«Ты прости-прощай, красно солнышко,
Ты прости-прощай, мой любимый край,
Горы мощные, долы ровные,
Где жилось мне вольно и радостно.
Но теперь я вас осквернил грехом,
Тяжела вина на душе моей.
Недостоин я жить-глядеть на вас,
Сам себя пошлю я в изгнание!»
Тут Дунай к жене наклоняется
И целует в лоб. Ах, как холоден!
Долго смотрит он: Как спокоен сон,
В нежной складке губ нет страдания…
«Ах , жена моя, лада милая!
Как решила ты, как подумала,
Что пущу тебя в этот страшный путь
Без меня уйти одинокою?
Нет, любимая, моя милая,
Вот мой добрый меч, он поможет мне.
В жизни были мы неразлучными
И во мрак уйдем рука об руку!..»
Ох, тверда рука богатырская,
А того сильнее с отчаянья:
Меч-злодей – в груди, кровь-руда течет,
Оземь пал Дунай, меркнет свет в глазах!

Увидало то Солнце красное,
Опечалилось, затуманилось,
В тучу серую лик свой спрятало,
И на землю мгла, как покров, легла.
Небо ж чистое и высокое
Сжало кудри туч в тяжкой жалости,
Громом вскрикнуло и заплакало,
Пролились дождём слёзы горести.
А из раны кровь все бежит, бежит,
Заливает кровь луг да полюшко,
Напитала кровь землю-матушку,
Белы цветики стали алыми.
Тут из недр земных стон послышался,
Вся сыра-земля содрогнулася,
Родники её – хладный пот земли –
Стали кровь смывать чистой влагою.
Потекли ручьи говорливые
По лужкам, ложбинкам, колдобинкам
И сошлись ручьи в речку быструю,
Потекла она к морю синему.
Ну а люди, горе оплакавши,
Схоронивши витязя с ладою,
Над Дунай-рекой тризну справили
И сложили песню о верности.
Долог путь реки меж полей-лугов,
Меж скалистых круч да лесных чащоб,
И течёт она мимо ста земель
Люда разного, стоязыкого.
Был силен Дунай – и река сильна,
Был он добр всегда – и река добра:
Всласть людей поит и луга, и лес,
Корабли несет на волне своей.
Только те места по Дунай-реке,
Где кровь витязя застоялася,
Где на дно легла в ямах-омутах,
У людей слывут несчастливыми.
Земли добрые, только люди там
Часто ссорятся, сердцем злобствуют,
Как морочные да скаженные,
За оружие зря хватаются.
Уж война не раз, зародившись там,
Злой бедою шла дальше по миру,
Сокрушая всё на пути своём,
Хуже злой чумы убивая люд.
И примета есть: коли быть войне,
Голубой Дунай перемутится,
И волна его станет красною –
Видно, кровь со дна поднимается.
То Дунай-горюн хочет знак подать,
Мол, опомнитесь, люди добрые!
Не спешите в бой, поразмыслите:
Может, нет причин ратовать, кровь лить!
Только люди все позабывчивы,
Опрометчивы да обидчивы,
Ну а если кто с места клятого –
Всех других ещё неразумнее.
И живет там рознь, и бывает брань.
И покуда знак на волнах не чтим,
Не понят зарок – не наступит срок,
Чтобы людям жить мирно-счастливо.

1 Лада, Дид, Лель, Полеля – божества любви и покровители брака в славянском языческом пантеоне.
2 Блазня (Морока) – призрак, наваждение. Способна на время помрачить рассудок и ввести в беду

Послесловие автора

Наше время достойно своего эпоса. И оно не станет последним временем человечества, если люди осознают необходимость нового, всепланетного мышления и такой же всепланетной гражданственности. Мир спасёт ответственность.

Три фрески моего триптиха «Реки и речь»: «Дунай», «Хуанхэ», «Горская легенда» – я написала в жанровых рамках и стилистике былины, сказки и легенды.

Былина Дунай, открывающая триптих, навеяна картиной К. Васильева. Это история трагической ошибки. Но разве редко во все времена невинные люди расплачиваются за ошибки сильных?

«Хуанхэ» (2) – интермеццо, сказка о капризной и беспечной китайской принцессе. После “весомости” Былины мне хотелось сделать её изящнее и веселее.

В «Горской легенде» (3) дан драматический любовный треугольник с чеченцем Тереком, казачкой Кубанью и грузинкой Ингури. При всей условности сюжета проблема кавказских конфликтов и их суть в легенде выражена вполне ясно.

Эпос триптиха осовременен не только идеей. Век за окном стремителен, сегодняшний читатель нетерпелив, и автору это известно. Тем не менее, и Балда, и Снегурочка, и купец Калашников присутствуют в нашем сознании и, скорее всего, переживут ещё много поколений. У меня есть даже неплохой английский перевод “Песни о вещем Олеге” в репродукциях Васнецова, читанный поколениями и многожды подклеенный.

Сама я отдаю дань эпической традиции неспешного повествования в экспозиции Былины, но далее – в основном действии – темп его ускоряется, драма начинает доминировать, а дальше уже работает энергия сопереживания. Сказка и Легенда уже не требуют таких технических ухищрений. Но “китаистый” декор и юмор одной, как и руставелиевские хореи другой – вкупе даже с крепким сюжетом не лишни. Только это уже авторская рабочая лаборатория, едва ли интересная читателю. Его я просто приглашаю читать мои стихи и буду рада записать в друзья.

Вера Левинская
26 марта 2017