Татьяна Шереметева | Отрывок из романа «Жить легко»

Действующие лица и комментарии:

– Горелов – писатель, автор остросюжетных романов

– Волковицкий – сквозной герой романов Горелова, его alter  ego.

– Лилия – любимая женщина Горелова

–  Ирина Даниловна – бывшая любовница Горелова

–  Цезарь – собака Горелова

– Диалог происходит между Ириной Даниловной и автором романа «Жить легко»

Печатается с сокращениями.

****

– Слушай, Волковицкий, плохие новости…

Моя последняя, двенадцатая по счёту книга оказалась провальной. Ирочка, дотянувшись до моего уха, шёпотом и нараспев предупредила меня, что ещё один такой срыв, и мне можно начинать писать мемуары для краеведческого музея. Я почувствовал знакомый запах духов и промытого тела.

Теоретически парфюм мог быть ещё тот, подаренный мной, хотя вряд ли: много духов утекло с тех пор. Я знал, что до сих пор ей нравлюсь, а она знала, что я это знаю.

Когда-то нам было совсем неплохо в постели и находилось, о чём поговорить. Главная неприятность заключалась в том, что нам не о чем было молчать.

Ирочка любила носить у меня в гостях мои рубашки, и потом они долго ещё хранили аромат тех самых духов, которые я с ходу узнал. Да, Лилия права, память запахов – самая сильная. Или это Куприн… Какая разница, короче, если я подожду в кафе ещё час, то смогу забрать эту овечку с ласковыми глазами и волчьей хваткой к себе в машину. А там посмотрим…

– Я подожду. Спускайся в кондитерскую. Уточняющие вопросы типа «Ой, а где это?» и «А в какую?» можно не задавать.

Ирочка ничего не ответила и сделала вид, что не услышала меня. Но даже если бы она громко сказала «нет», я всё равно бы знал, что «да».

Впереди был целый час. Когда я делал последние правки перед сдачей рукописи, мне казалось, что это меньше минуты. Другое дело – тот же час в режиме ожидания. Я радовался, что неожиданно сам себе сделал такой подарок. Я не стану открывать за столом свои многочисленные девайсы, без которых нынче выходить из дому невозможно, а закажу себе самый большой стакан капучино с корицей, а может, и два – как карта ляжет, как моя левая нога захочет, потому что мне в голову что-то там ударило, в бороде моей седина, а в ребре – бес.

В бороде, если бы она у меня была, седины действительно много, но я всю жизнь бреюсь и коротко стригусь, что, на мой взгляд, меня молодит и добавляет брутальности. Недаром девки из издательства зовут меня не Гореловым, а Волковицким.

Конечно, я и сам понимал, что в последней книжке мой герой получился менее убедительным. Есть чёткая, придуманная мной матрица, вот туда он и должен укладываться, как дитя малое в свою кроватку. Рассуждения о жизни и уж тем более о жизни современной России, рефлексии и внутренние монологи нам с ним противопоказаны. Волковицкий – человек дела, вернее, действия. Обвинения в том, что таких волковицких нынче можно найти под каждой глянцевой обложкой, считаю несправедливыми. У него есть своё лицо, своеобразное обаяние. Я бы сказал, что это обаяние интеллекта. И после того, как Волковицкий набрал силу, некоторые стали угадывать в нём меня. Что делает ему честь.

Когда-то давно мы говорили с Лилией о том, что есть для неё творчество, и потом, помнится, настал мой черёд. Ёрническая фраза «Творчество – это продукт жизнедеятельности человека» родилась у меня случайно и ей не понравилась. Хотя потом она мне признавалась, что я прав. А я переживал оттого, что нечто похожее вскоре обнаружил у своего любимого Бродского. Вернее, испытывал двойственное чувство. Приятно было осознавать, что я тоже могу, но, с другой стороны, куда ни кинь, все велосипеды уже изобретены и разобраны. «Всё уже сказано до нас»… А я и не говорю.

Тогда я был искренен и говорил Лилии правду, но, как обычно, не всю. Не вся правда – это полуправда, полуправда – это ложь. Неужели я всё время вру и даже не замечаю этого?

Находить верные смыслы безотносительно своей собственной персоны значительно проще. Вот ту сторону правды я обычно озвучиваю, что касается остального – моего личного и сокровенного – оставляю при себе.

Вторую часть моего ответа на этот вопрос Лилия так и не узнала.

Для меня то, что я делаю, – это ещё попытка уйти от себя, от того, что я в себе не люблю, от кошмара моего детства, где я всегда один и почти всегда проигрываю.

И то, чем я зарабатываю на хлеб и прочие продукты первой необходимости, это реваншизм чистой воды. Я пытаюсь взять реванш в своих фантазиях и потом конвертировать успех моего героя в свой собственный. Это, наверное, одна из самых больших проблем моей жизни. Я подпитываюсь чужими победами, и неважно, что этого человека выдумал я сам. Есть здесь какая-то шизофрения, это точно. Умненькие девочки из издательства это быстро поняли и с удовольствием начали мне подыгрывать.

Самой умненькой оказалась Ирина Даниловна, директор по маркетингу издательства, где приличными тиражами издаются мои книги. На момент нашего знакомства она была обаятельна, я – чертовски обаятелен. Скоро до нас дошло, что эта знаменитая формула – не аксиома, а теорема, которая требует доказательств в лабораторных условиях. Опыты прошли успешно, жертв и разрушений не было.

По утрам Ирина Даниловна, в моей рубашке, ещё не облачённая в гремящие сталью доспехи маркетинговых стратегий, была по-домашнему мила, и иногда мне даже удавалось забыть, что судьба моих жалких книжонок зависит прежде всего от неё.

Она любила меня кормить, и это был хороший знак. Приём пищи – достаточно интимный процесс, и тот, кому нравится наблюдать его в непосредственной близости от предмета своей страсти или же просто вожделения, что называется, попал. Теперь я знаю это по собственному опыту. Ирочка радовала меня лёгкими и красивыми завтраками, как из рукава вынимая яблочные розочки со взбитыми сливками, сырники с грецкими орехами и кофе с домашним песочным печеньем. Как же это было вкусно!

Моя модная кухня, по-солдатски вычищенная, но пропитанная запахами сосисок, пельменей и чего-там-полегче-сварганить, наполнилась ароматами ванили, корицы и «Женщины готовящей».

В те поры Цезарь в моём доме ещё не появился, я был мобилен, и первое, что мы сделали совместно, отправились кататься на лыжах в немецкий Гармиш-Партенкирхен.

Так получилось, что эти дни стали одним из самых счастливых воспоминаний моей жизни. Позже я понял, почему. Та неделя была наполнена безмятежностью – ощущением, напрочь изгнанным из нашей повседневной жизни, то есть идеальным балансом между желаниями, возможностями и отсутствием страха потерь. Мне было хорошо, но я знал, что даже если Ирина Даниловна вдруг исчезнет из моей жизни, то мою душу ещё долго будут согревать воспоминания о песочном печенье и прочих приятных глазу и телу подробностях.

Официантка принесла мне здоровенный, формата «три-икс-эл» стакан с капучино. Ко мне мы не поедем по многим причинам. Там стоит пианино Лилии, там Цезарь, который может не признать Ирочку… Короче, не надо себя обманывать: я не хочу приводить её туда. Не хочу – и всё. У неё есть квартира в конце проспекта так нелюбимого мной маршала Жукова, купленная в том числе благодаря успеху моего Волковицкого на рынке популярной коммерческой литературы. Ехать туда долго, но в компании с умной и красивой женщиной – приятно. Так что рванём к ней, я так решил.

Как-то я услышал от одной хорошей журналистки, что до тех пор, пока Ирина Аллегрова будет называть то, чем она занимается, «моё творчество», достойной эстрады в нашем многострадальном отечестве не будет.

С тех пор я закаялся всуе употреблять это слово. Я – не Ирина Аллегрова, хотя дистанция между нами, вероятно, меньше, чем хотелось бы думать.

Что-то мне надо делать с моим ремеслом: по-старому не хочется, по-новому не получается. Нет ничего более скучного, чем сериалы про Джеймса Бонда. После второго фильма уже понятно, что впереди опять погони, женщины, смокинги и техногенные катастрофы, но в конце всё будет хорошо. Мой Волковицкий, сквозной герой всех моих романов, погибнуть тоже не имеет права, его ждёт новый роман и новые подвиги, а меня ждёт гонорар.

Я же мечтаю о том, чтобы он потерял свою гуттаперчевую неуязвимость. Хочу заставить его страдать, ошибаться, а потом с удивлением обнаруживать, что есть ошибки, где назад не откатаешь и ничего уже не исправишь. Хочу, чтобы этот самонадеянный тип понял наконец, что есть женщины, которым он нужен ограниченно или не нужен вовсе. Хочу, чтобы он стал обычным человеком и чтобы полюбили его чёрненьким, потому что беленьким – уже неинтересно. Но есть законы жанра, и мне их не поломать. Это касается и Волковицкого, и  Горелова.

Для Ирочки я – обаятельная сволочь, из тех, кого так любят женщины. Закон жанра позволяет нам встречаться и совокупляться, но всё остальное никогда не сбудется, пусть она даже не надеется. Я вспомнил о Лилии, но, поскольку думать о ней в данный момент было неудобно, сосредоточился на капучино.

А чем она, то есть Ирочка, будет сегодня меня кормить? Она обязательно придумает что-нибудь вкусное и красивое, я уверен.

Чего она ждёт, почему ещё не замужем, непонятно. Это на работе она немножко акула и чуть-чуть крокодил, не знаю, у кого там хватка сильнее. А дома она хозяюшка и плюшевая зайка, ну и всё остальное тоже в полном порядке. Главная её прелесть – это не глаза, успокойтесь, ради бога. Главная её прелесть, как раз наоборот, это маленькая, чёткими полукружиями задница и близко-близко растущие из неё стройные ножки. Выше – очень приличная грудь и длинная шейка. И к этому богатству прицепом – быстрые мозги, настоящий, а не совковый «эм-би-эй» и пристрастие к нестандартным позициям в постели, для которых я – никогда об этом она не узнает – уже староват.

Я вспоминал, как это было, и уже передумал заказывать второй капучино. Вскоре у меня появилось подозрение, что время в той кондитерской остановилось. Я вставал, выходил к дверям, безуспешно высматривая через стекло фигуру в светлом плаще и высоких замшевых сапогах мышиного цвета, которые обычно с такой охотой обливают грязью проходящие мимо грузовики, и понимал, что был полностью готов. В прямом и переносном смысле слова.

Ехали мы, вопреки моим ожиданиям, на разных машинах, но в одно и то же место. Садясь за руль, женщина сразу отвоёвывает себе право на самостоятельность и даже маленький бунт на корабле. Но Ирина Даниловна и тут была на высоте: своё решение ехать отдельно от меня она запрятала в кружева трогательной неуверенности, звучащей в ключевом вопросе: «Могу ли я тебя попросить?» Вот так и дурят нашего брата.

Тянуть время мне не хотелось, я и так ждал целый час в кафе, а потом ещё час пробирался сквозь пробки. Поэтому я сразу пошёл в душ и уже по дороге в девичью спальню цвета лаванды с молоком заглянул на кухню. И напрасно это сделал, потому что до кровати мы добрались очень нескоро. Ирина Даниловна была большой любитель смелых решений, и больше всего я боялся, как бы не посадить её на горячую плиту. К счастью, до этого дело не дошло, зато все другие посадочные места мы с ней успешно освоили. Мерзавка. Она только притворялась, что шла за мной, на самом деле она делала только то, что было нужно ей, но делала это с таким упоением, с такой свирепой нежностью, что, казалось, только так и должно было быть. Я терял всякую волю к победе, растворяясь в том, что предлагали её руки и рот. «Боже, – пульсирующими строчками проносилось где-то за ушами, – теперь понятно, почему она не замужем. Она же маньячка! Хорошо, что я не повёз её к себе, там бы она точно забралась на пианино и прошлась бы своей маленькой задницей по всем клавишам».

****

– Ирина Даниловна, ты здесь ненадолго. Пока Горелов спит, давай поговорим.

– А почему это вы со мной на «ты»? Мы ещё не пили на брудершафт.

– Потому что ты – плод моей фантазии. И если бы не я, не лежала бы ты в постели с моим любимым главным героем.

– Я вас об этом не просила.

– Вместо того чтоб грубить, могла бы сказать спасибо. Посмотри, у тебя приличная работа, я подарила тебе квартиру в хорошем месте, фигуру тебе нарисовала, какой у самой никогда не будет, и Горелова бросила к твоим ногам. А он, между прочим, до тебя долго держался и своей Лилии не изменял. Тебе должно быть это приятно.

– Плевать я хотела на вашего Горелова и на Лильку вашу тоже плевать. Можно подумать, я не поняла: «А мною заполняют перерыв…» Зачем вы меня с ним столкнули? Завтра он обо мне и не вспомнит. Жизнь проходит, мне замуж давно пора, а я до сих пор не могу вытащить себя из той истории. Это жестоко.

– Зачем он тебе? Он же писатель, а тебе нужен нормальный серьёзный мужчина.

– Был нормальный, и не писатель, а член совета директоров. Только, знаете, лучше совсем без мужа, чем с этим членом. Это не вы, случайно, мне его подсунули?

– Боже упаси, это до меня. Тебя тогда в моей книжке не было.

– А где я была?

– Наверное, где-то в другой истории. Жаль, что у тебя ничего не получается, но Горелов – не твой человек. Вы с ним как «бедная рифма», знаешь такую? Совпадения есть, но по минимуму – только в пределах твоей уютной кроватки.

– Любят не за совпадения.

– А за что любят?

– Не знаю. Ни за что. Когда понимаешь, что только он и никто другой не нужен.

– Понятно. Ну а замуж-то зачем? Мало ты слёз из-за него пролила? Он для семейной жизни не лучший вариант, тот ещё подарочек.

– Так я бы его перевоспитала.

– Ну, никак не ожидала, что ты так хорошо сохранилась: «Уж сколько их упало в эту бездну»… Никогда никого не пытайся перевоспитывать. Или бери такого, как есть, или ищи дальше. А Горелов ещё и нарочно будет всё делать наоборот, знаю я его.

– Конечно, знаете, вы же сами его и придумали.

– Придумала, а теперь жалею. Зря я связалась с писателем, можно было кого попроще для главного героя найти. Получился закомплексованный тип с непомерными амбициями. Да что я тебе рассказываю, ты на таких у себя на работе насмотрелась.

– Насмотрелась. Но Горелов – другой, и мне кажется, он какой-то несчастливый. И нравится он мне до сих пор. Очень. Я же почти вылечилась, почти стала его забывать, а тут всё сначала. Вот он уйдёт, и я опять буду тихо пропадать. Ну, зачем вы это сделали?

– У тебя был выбор. Помнишь, ты стояла позади него и смотрела на его спину? А потом подошла и дотянулась губами до его уха, а перед этим в свой кабинет душиться бегала. Горелов, кстати, в этих штучках неплохо разбирается, так что насчёт того, что ты бедная овечка в волчьих лапах, намекать ему не стоит. Когда он проснётся, покорми его, ладно? У него дома собака лучше питается. Видишь, какой он тощий?

– Он не тощий, а в самый раз! И плечи у него широкие, и руки такие сильные, а живот, как стиральная доска, весь в поперечных мышцах, и всё такое волосатое, как я люблю… Всё-таки он несчастливый человек, я это чувствую. Что-то у него в жизни идёт не так. А что с ним будет дальше?

– Ещё не знаю, посмотрим. Если честно, была бы я помоложе, я, может, сама бы в него втрескалась…

– Да вы ещё вполне ничего. Видно, конечно, что подношенная, но это же естественный процесс. Не исключено, когда-нибудь я тоже стану такой. А вам бы я посоветовала сделать пластику.

– Пластику чего?

– Всего.

– Мерзавка.

– «Я вас услышала», как говорят сейчас в бизнесе. Ну а если он вам так нравится, что же вы его так валяете? Он у вас и трус, и воображала, и бабник, и безответственный тип, и детство своё тяжёлое каждую главу вспоминает, а сам уже взрослый дядька, мог бы внуков иметь. И вообще, он предатель. Живёт с женой друга, с Лилькой этой, и хрен ему по деревне. Извините меня, пожалуйста, это так, вырвалось. Я, вообще-то, не ругаюсь.

– Ну, я же говорю, что мерзавка. Ты ничего не поняла. Попробуй заглянуть в душу любому, и ты там обнаружишь вариации на те же темы. Те же невидимые миру слёзы, те же детские обиды, страхи плюс разные комплексы. И есть ли на свете человек, кто ни разу не предавал? У каждого на совести есть какое-нибудь пусть маленькое, но предательство. И самое тяжёлое, что потом ничего не изменить, не исправить, я по себе знаю. Остаётся вопрос, как сам человек к этому относится. Если мучается и помнит, значит, шанс есть, что не гад. Но большинство даже не мучается и находит миллион причин для того, чтобы себя оправдать.

– А у тебя, Ирочка,  ничего подобного никогда не случалось? Можешь не отвечать, я и так знаю. И сколько такого в жизни любого человека набирается, никто ещё не подсчитал. Но каждый из нас при этом считает себя хорошим и ждёт по отношению к себе как минимум уважения. А психологи советуют учиться себя прощать.

Горелов не хуже и не лучше других, и в душе он такой же «последовательный и принципиальный», как все мы. Но мне он не врёт, а когда человек с тобой искренен, ты многое готов ему простить. И потом, у него, действительно, всё так здорово… это ты правильно сказала.

– Та-а-к, вы за нами подсматривали?

– …

– А ещё – авторша. Короче, он ко мне вернётся?

– Нет.

– Точно?

– Извини, но так надо. Он здесь главный, а ты – проходной персонаж.

– Так не должно быть, я не проходной персонаж. Чем я хуже других, той же Лильки? Тоже ещё, мировая скорбь, «Муза плача»…

– Нисколько ты её не хуже, а где-то даже лучше, только это мало что меняет. И почему жизнь назначает одного главным персонажем, а другого – проходным, не знает никто.

– Это жизнь, но вы-то автор.

– Да я автор, и это мой роман. Ты тоже можешь написать свою книжку и там командовать. И вообще, будешь спорить, я твою главу удалю или сделаю тебя тёткой с непромытой головой. Ты же знаешь: твой Волковицкий воспринимает только ухоженных.

– Нет, не надо! Пусть уж будет как есть. Вы ведь не станете отнимать у меня этот вечер?

– Когда он проснётся, дай ему, пожалуйста, пожрать.

– Зачем вы напоминаете? Думаете, я его голодным оставлю?

– Это я так, на всякий случай… Ну что, счастливо?

– Пожалуйста, не гоните меня… Мы больше не увидимся?

– Нет, не увидимся. И знаешь, мне тоже жаль. Всё-таки никогда не нужно привязываться к тем, кого сам выдумал…

– Не переживайте. Я ещё вернусь.

Татьяна Шереметева | Отрывок из романа «Жить легко»
(Bagriy & Company, Чикаго, 2016)