Артём Аксёнов | Рассказы для одиночества

Душа плачет

В конце восьмидесятых после долгой болезни помер слесарь четвёртого разряда, работающий на элеваторе. Перед смертью он просил любимых пирожков с картошкой, которые ему в тот же день состряпала старушка-мать, вот только отведать их ему так и не удалось – отдал Богу душу. За месяц до смерти посчастливилось мужику увидеть внучку; по поводу рождения новой жизни он с удовольствием бы хряснул рюмашечку, да сил уже не было. Болезнь подкралась как-то незаметно, в существование её не хотелось верить: началось с того, что выпадать стали зубы, а вот к стоматологам, как и многие его сотоварищи, он не любил наведываться. А потом горло заболело, лечил молоком с мёдом. Супруга давно подозревала неладное, советовала обратиться к врачу, но муж тянул до последнего. Так и продолжал ходить на работу и пить молоко с мёдом. А потом стало совсем плохо, пришлось вызывать неотложку; позже в больничке врачи диагностировали рак горла. Неизвестным осталось, о чём мужик думал в последние свои денёчки: может в грехах каких каялся, по-своему, про себя, как мог, кому мог – в советщину внушалось же со школьной скамьи, что Бога то-де нет, попы его, дескать, придумали. Впрочем, убеждали те, кто за мысли свои крамольные, сам, в покаянии тайном, по тихой в Церкви свечки ставил. Вот и внучка, месяц прожила на белом свете, а крестить тайно возили – чего доброго, родителей работы лишат. Потеря работы – в семье советского рабочего трагедией считалась. Всё ещё стройки продолжались, ударные и бесконечные. А рук рабочих всё не хватало – сколько людей переселили в квартиры со всеми удобствами, чтоб на месте их хибар новые цеха отгрохать. Конечно, далеко не все довольны были насиженные места покидать: привыкнешь порой вечера коротать на огороде, а тут раскидают как-то неумело или непонятно – гараж в одной стороне, квартира – в другой, земельный участок – в третьей.

В свободную минуточку слесарь выходил на крыльцо конторы, присаживался на корточки и покуривал – напротив гудел завод-гигант, именно там рабочих рук не хватало, потому что новые цеха строили, для чего целые кварталы отвели под снос. Заводская смена заканчивалась пораньше, чем на элеваторе. Потому и на перекур мужик привычно выбирался к тому времени, как мужики через вертушку вывалят. Спирт на заводе халявный был – заставляли им детали станков смазывать, но чаще принимали вовнутрь, а на проходной зубы натирали «звёздочкой» из аптеки, чтоб по запаху не вычислили. По какой-то издавна сложившейся традиции мужики с завода, навинчивая круги, подходили к конторе элеватора и здоровались со слесарем, обсуждая личное наболевшее и последние дворовые новости. Впрочем, новостей, как таковых, и не было: пырнули как-то ножом на фабричной проходной кого-то. . . Так эту сенсацию лет десять ещё разжёвывали. Но не то тревожило душу умирающего слесаря. Как-то кореш обронил какую-то случайную фразу, что из головы тогда выветрилась, а теперь вот покоя не давала. Дело в том, что на завод как-то Кобзон приезжал и Яшка-цыган. Денег не жалели верха, потому и не стоило ничего пригласить столичных артистов. Короче говоря, сцену сколотили Кобзону этому, почирикал он что-то со сцены минут несколько и презент свой взял – небывалая сумма, по слухам, машинёшку купить можно приличную.

Но вот помимо артистов профессор какой-то был – вот что тревожило сейчас умирающего слесаря. Возился то с приборами какими-то, вопросы задавал странные о том, как дураки и уроды не рождаются ли тут где поблизости. А потом мужикам в курилке шепнул, чтобы пить не бросали, для профилактики какой-то, и проболтался, что показатели приборов его мудрых даже на улице зашкаливают, не то что в цехе… Но мысли умирающего всё с мужиками витали, заходили мужики всё реже, впрочем, сам о том просил, душеньку чтоб не травить. Были у него надёжные товарищи, дожидались у крылечка конторы элеватора до окончания его смены, может оттого что бездетные, бобыли вечные. Иногда пропускали рюмашечку где-нить на лавочке, а чаще просто ностальгировали: с одной же фабрики жизнь-то начинали. Фабрика в квартале от конторы элеватора была, с неё, говорят, город и строиться начал, в 39-м что ль или 37-м. Родители тогда ещё приезжали, люди все простые, деревенские, дали им барак, в бараке по комнате – вот тому и рады, сходят на работу, а после работы все выйдут на лужайку, расстелют одеял или махров каких и рассядутся на них, как табор цыганский. Романтика! Фабрику выстроили, решили, что клуб нужен, а после него детсад и ясли, потом магазины, дома. . . Так и строился город, и жил народ, заботы не зная. Дети рождаться начали, в ясли их отдавали, потом в садик, школу, которую многие не заканчивая, продолжая обучение в вечерней школе, классы которой в клубе устроили, трудились на фабрике, получая рабочие профессии, с которыми потом хоть на завод, хоть на элеватор. Магазины – в шаговой доступности, гармошка вечерами у двора не смолкала, в клубе досуг организовывали всяческий, кружки, секции, как для детей, так и взрослых – а что ещё нужно рабочему человеку для счастья?

Вот, правда, племянник народился, и ведь именем отца покойного названный, тоже слесаря, странный какой-то: найдёшь какой болтик, гайку, а ему не интересно. Сестра из-за него расстраивается – недавно звёздочку сняли октябрятскую, позор какой – вроде под партой игрался. А уж фантазёр какой: ткнёт пальцем на башню элеватора и рассуждает, как взрослый: «А вот ты представь, дядя, что это у нас замок такой волшебный!» Какой там замок, где его увидал? И вот бродит-бродит возле конторы, придумывает что-то. А раз в глаза прям так смотрит и говорит, серьёзно так, что уеду я от вас далеко и надолго, никогда на завод ваш не пойду, писателем буду!

***

В девяностые годы чудесные в центре города перевернули автомобиль, просто так, за то что кто-то мог его купить, в то время как другие на заводе в счёт зарплаты хлеб набирали, который ещё и реализовать требовалось. Вот тихие и смиренные после смены рабочей ходили по дворам, буханки предлагали. А те, что недовольными и буйными и в прежние-то годы оставались, брали портреты вождей мирового пролетариата, фото генсеков всяких и устраивали стихийные митинги. Встали раз на дорогу, чтоб автобус тормознуть, а тот – хоп – и по тротуару вырулил. Обиделись товарищи – надо ж до самой Москвы-столицы достучаться и отправились на ж\д вокзал, покричали там что-то, повозмущались, ну и встали на железнодорожных путях с портретами своими, как всё равно с хоругвями.

А потом затихло вроде как, только у каждого подъезда грядки стали появляться, а в гаражах скот разводить (кто кур, кто свиней, один дед аж коз развести додумался).

Дикое время было, но со своеобразной романтикой, только ему присущи оказались массовые сокращения, повальное пьянство и героизация преступников. По осени на элеватор стали забираться подростки и играть в догонялки с охранниками; забавы эти заканчивались обыкновенно под утро, когда и сами подростки, набив семечками рюкзаки, сумки и ранцы, уходили отсыпаться перед школой, да и охранники умудрялись переправить через знакомых мешок-другой семян. Таскали кто и как мог: с весовой, со складов, через ворота и калитки. Не помогало и ужесточение охраны: в былые времена территория элеватора была, как проходной двор, кому не лень мог свернуть по его территории по косенькой, теперь же на все проходы были установлены решётки, на каждую калитку замок. Но находились специалисты, это были уникальные люди, смекалке которых можно было позавидовать. Один акробат во время рабочего перерыва на своём предприятии, перескакивал через заборы, пробирался на складскую крышу, забирался в бункер, выскакивал уже с полной авоськой и вновь через заборы махал на свой рабочий участок. А один пенсионер любил наблюдать за отгрузкой на железнодорожных путях; вечером он, приладив к шесту консервную банку, черпал остатки комбикорма, ссыпающегося в подземный бункер на железнодорожных путях. Но случались и трагедии: так один малолетний воришка, скрываясь от охранников, забрался на крышу элеватора, а там, оступившись, сиганул вниз на железнодорожные пути. Через день на стенах элеватора появились надписи и слова прощания, которые кто-то вывел, криво и с ошибками.

Хоронили в закрытом гробу, помогал копать могилу его однокашник из вечерней школы, белобрысый и маленький не по годам паренёк, отпросившийся с работы. А на следующее утро после похорон паренёк уже сидел на корточках под дверью фойе ставшей родной школы и пускал в потолок сигаретный дым. Это небольшое пространство между входной дверью и дверью в фойе пацаны практически отвоевали, организовав тут своеобразную курилку. Сам директор школы рукой махнул: хорошо хоть приходят, а то бегай потом за ними по всему городу, разыскивай. Паренёк рассказывал о прошедших похоронах и приглашал помянуть после уроков кореша в баре около фабрики. А потом прозвенел звонок и, нехотя поднявшись, отправились на занятия знания получать и нотации по поводу случившегося очередного ЧП выслушивать. Белобрысому ещё три года оставалось до получения аттестата, а это срок, самый настоящий. Учителя на него давно крест поставили, посчитав исключительною бестолочью. «Зачем такому человеку вообще учиться?» — нередко спрашивали они друг у друга в учительской. Вроде как на уроках ведёт себя адекватно, приходит всегда трезвый, не пропускает, но памяти ноль, сообразительности ни грамма. Единственно, на литературе отличился: осилил роман «Разгром»Фадеева. Изучение советской классики давно запретили, но учителя не меняли устоявшихся традиций. Так и белобрысому подсунули под нос фразу «Портил деревенских девок» — и эксперимент оказался оправдан: человек, который и «Буратино» в своё время не одолел, втянулся, стал читать даже дома после работы. Перевели его сюда после интерната для умственно отсталых. Обыкновенно наиболее способных в том интернате отправляли в ПТУ осваивать профессию каменщика, плотника или маляра; через год уже там получали документы о полученной специальности. Но по давно заведённой традиции среднее образование получали в ШРМ, к окончанию которой многие уже и разряды свои рабочие повышали, и семьями обзаводились. Во многом, благодаря этой системе, вечерняя школа и доживала ещё свои последние деньки перед закрытием.

А ещё подсобила фабрика: несмотря на царящую разруху, там по-прежнему набирали пятнадцатилетних, но с обязательным условием получения среднего образования: раз в неделю отпускали с работы в школу, где выдавалась специальная справка, удостоверяющая о том, что молодой рабочий получал знания. А ещё в одном техникуме предусматривалась система-экстернат. Но этой лазейкой пользовались в основном отличники: за пару лет они могли получить как специальность, так и аттестат. Основная же масса стала появляться по наводке милиции, и школа стала славиться тем, что из её стен проще простого стало поступить в бригаду или тюрьму.

Уроки тянулись монотонно и нудно, но именно это время помогало кому-то отоспаться после дискотеки, кому-то отдохнуть от работы, кому-то от семьи. Все ученики прекрасно знали и понимали, что за одно только собственно их присутствие на уроке, трояк гарантирован, ну а если пару слов вякнуть — и четвёрка, а уж руку поднять и ответить — это дорога в пятёрышники. А вечером, получив справки, все толпой пошли в бар. Класс был заочной системы обучения, потому собирались тут раз в неделю на восемь уроков. Но белобрысому это казалось трудным, и он был бы рад перевестись на очную форму – до трёх уроков четыре дня в неделю, вот только мастер не отпускал. Ведь человек он был уже рабочий – его уже на стройку официально оформили. Мужики с работы даже обещание дали на заработки с собой взять во время отпуска куда-то в Подмосковье, где по слухам просто бешеные деньги люди гребут. А значит, считал белобрысый, выбор его жизненный – единственно верный.

— А вот тут я работаю – указал по дороге белобрысый на здание бывшего фабричного детского сада, распроданного под квартиры — А вон на той коняге мы цемент возим с фабрики. Так же к тому времени продали и ясли, но там работала уже другая бригада, реконструировала и штукатурила. Куда-то исчезли на фабрике лошади, а их много было. Один чудак даже как-то представления на них устроил: ездил в кибитках по дворам и устраивал театральные шоу. Он всё эту жизнь временную раскрасить пытался. Строительство же завода заморозилось, по его территории стали бродить одичавшие собачьи стаи.

В баре просидели до вечера, поминая кореша. Поглядывали в окошко, как дети у какого-то пьяного пенсионера карманы чистят, пенсионер долго валялся, отсыпался, а потом пополз на четвереньках домой. Вечером же в бар заявился странный лохматый парень в двух рубашках, красной поверх серой, он забрался под барную стойку, опустил голову на колени и задумался о чём-то.

— Так это из нашей школы, в газеты пишет. — «Ты б на фабрику что ль устроился», – крикнул он ему. Лохматый ничего не ответил, а поднялся с пола и направился к выходу, а потом обернулся и сказал: «А я здесь жить не буду: я не хочу жить среди вас»

— Куда это он? – спросил кто-то из компании белобрысого.

В ответ паренёк пожал плечами:

— Странный он какой-то или скрывает что, пацаны на трассе видели, ходил машины останавливал.

А лохматый уже отправлялся куда-то в неизведанное зайцем в электричке, предвкушая, как он будет бродить по городу с фонтанами, а где-то у фонтанов найдёт двухэтажное здание, в котором неизвестные поэты на купонах бесплатных объявлений записывают частички своих стихов и передают эти купоны ошарашенным тёткам-наборщицам.

У фонтанов иногда бродили странные длинноволосые люди, удивительно, непохожие на привычную серую массу. Лохматому нравилось наблюдать за ними: их жизнь не ограничивалась рамками родного двора, за которым элеватор и фабрика, завод и гадюшник, детский сад и вечерняя школа. Казалось, что эти люди способны собой раскрасить окружающий мир. Он молчал и наблюдал за ними. Они теребили в руках газетные листочки, которые являлись самодельными газетами, где публиковались те стихи и проза, что обычно не пускалась в толстые журналы, поскольку переизбыток был в строках чего-то непривычного, чужого и неформального. Тусовочная жизнь в провинции, если и протекала, то всегда оставалась незаметной. Однако именно творчество оказалось способным её породить. Творчество объединяло литературных изгоев и отщепенцев, тех чей дар не был заметен или нужен.

Лохматый привык к понятию ненужности по отношению к искусству, привычное окружение ему навязывало некий стереотип, когда понятия «идиот» и «поэт» являлись синонимами. Там, в привычной жизни, никому и ничто не было нужным. Нравилось проводить в детстве время в комнате школьника — были в советскую эпоху такие заведения, где школьники скрашивали досуг и учили уроки под присмотром педагога (пока не вернутся родители с работы). Этот педагог был поэтом, как-то он готовился к литературному вечеру, на котором никого кроме лохматого и не было. Потом в здании вечерней школы один энтузиаст при содействии учебно-производственного комбината издавал газету, но её задушили налогами. И Лохматому в той газетёнке нашлось местечко, но почему-то не радость, а стыд испытал он, увидев своё имя на развороте.

А тут, у фонтанов, иная царила атмосфера: тут творчество было нужным и востребованным, человек творчества здесь заслуживал уважения и понимания. Изредка здесь появлялись бродяги в поисках вписки или, если иначе, крова, реже толкиенутые или сорокоманы. Уважали всех.

А в двухэтажке у фонтанов издавалась газета бесплатных объявлений, в которой была рубрика посланий. В этих рубриках задолго до появления соцсетей люди общались друг с другом, даже публиковали стихи. Вот только требовалось вместить в сообщение только допустимое количество знаков, и как-то ведь умудрялись!.. О поэтах и прозаиках, скрывающихся за масками непонятных псевдонимов, практически ничего не было известно лохматому. Хотя и до его ушей дошла сплетня или весть про какого-то поэта, загремевшего в психушку: в больничке его рукописи уничтожались, а вот собратья по перу пытались каким-то образом сохранить оставшееся.

А потом в рубриках посланий стало тесно, и люди на безвозмездной основе набирали на листочках формата А4 все эти послания, стихи и прозу, называли такие публикации газетами, и отправляли газеты по всей России. Лучшие авторы стали удостоены сборников, таких же самиздатовских, на А4, для своих.

Но и газеты бесплатных объявлений не забывали; по определённым дням в редакции такой газеты принимали от руки заполненный талон для публикации. В коридорах толкались солидные дядьки, решающие вопросы бизнеса, а так же посланники или сорокоманы со своими четверостишиями. Многих наборщиц последние персонажи бесили, отчего купоны с такими выступлениями отправлялись в мусорную корзинку, но однажды в двухэтажке, где собственно и располагался офис такого издания, появился редактор, молодой и наглый. Он стал пропускать послания в первую очередь. А потом специально для посланников создал настоящую — вот невидаль-то! — молодёжную газету и даже для себя самого подобрал очередной странный непонятный псевдоним.

Интересно было Лохматому бродить у фонтанов и смотреть на лохматый пипл: слишком уж не были похожи на всё привычное и родное.

Лохматый даже не подозревал, что многие эти местные, оседлые, поэты-неформалы в реальной жизни точно так же, как и его однокашники работают малярами и штукатурами.

***

К концу нулевых стало нормой работать без соцпакета и жить гражданским браком. О прежней эпохе практически уже ничего не напоминало: завод в своё время раздробили на сеть дочерних предприятий, цеха которых, в свою очередь, перепродали или переоборудовали в шикарные торговые центры. Эти супермаркеты изначально воспринимали как некие бесплатные музеи, в которых можно было укрыться в жару или вёдро, поглазеть на витрины, а потом привыкли, тем более, это становилось удобным: внуки и правнуки бывших заводских работяг отправлялись на заработки в другие города и веси, а по возвращению ходили за покупками. Наиболее же востребованными специальностями в городе становились грузчик и продавец. А вот от старейшей в городе фабрики, с которой собственно и начиналось некогда развитие города, не осталось ничего. Местные коммерсы выкупили, наняли местных пацанов, которые за лето раскурочили остатки вчерашнего гиганта. Нередко, очищая кирпичи, пацаны вспоминали своих дедов и прадедов, что некогда эти цеха и возводили….

Практически единственным напоминанием о прежней эпохе остался бар, более известный как местный гадюшник. Капитально его не ремонтировали с советских времен. А тогда это был магазин, в который после рабочих смен заваливались рабочие и завода, и элеватора, и фабрики. Сейчас же это был некий оазис гостеприимства и прибежище покоя, здесь люди могли отрешиться от проблем, перевернуть столы и прийти со своим бухлом. Здесь квасили пенсионеры, рабочие-нелегалы и охранники с элеватора. Здесь собирались компании после работы и поили друзей приезжающие с заработков. Обмывали приобретение машин, теперь они были практически в каждой семье, а иногда и у каждого члена семьи. Только здесь решались глобальные экономические вопросы в области мировой политики, а также перетирали из пустого в порожнее местные новости: то у клуба маньяка поймали, то школьники с воздушкой охоту на прохожих устроили, то – вообще караул – на замороженной стройке кому-то голову отрезали.

Вечернюю школу, кстати, закрыли – фабрика-то уже не работала, а систему образования изуродовали: теперь в самом ПТУ, объединив его с педколледжем и экономической шаражкой, давалось полное среднее образование, а в техникуме же запретили выдавать два документа об образовании. Учить стало некого, да и учиться перестало быть модным и престижным, образование в девять классов постепенно становилось нормой.

По-прежнему чудил режиссёр, он устраивал театральные действа, фактически выдёргивая людей из многочисленных гадюшников. Но чаще всего люди предпочитали последнее. Странный человек, вот, казалось бы, что ему не хватает: отец где-то на производстве мастером был, место грел для сына, а тот спустился по водосточной трубе и учиться босиком отправился. Вернулся и давай дворовых пацанов собирать, обряжая их в шутовские наряды, и ходил с ними по улицам. Мечтал театральную столицу тут открыть, переживал и нервничал, стучался в кабинеты, доказывал кому-то что-то. Тетрадочку при себе носил: как только кто пошлёт, так он туда и фиксирует – кто, где, куда и во сколько. И лишь к концу нулевых понял – перерос город, пришла пора покорять столичную сцену, где о нём уже знали.

Вот только перед отбытием событие одно прокралось незаметно. Вышел сборник стихов опочившего поэта. К выходу его сам режиссёр руку и приложил. Ученик-то его был, пусть не любимчик, но именно тот, из кого гуру пытался слепить личность, незаурядную, необычайную, способную вырваться из рамок мелких социальных ролей. Возможно, получилось: деревенский парень, работающий на фабрике, посещающий ШРМ, после армии отправился учиться на артиста и долго бродяжничал по стране, мечтая быть поэтом. Вернувшись на родину, пил, применение способностям нашёл, как диджей при какой-то рекламной радиоточке на рынке, а потом… накушавшись таблеток, отправился в свой последний полёт. У матери сердце не выдержало – выносили два гроба, а потом вышел сборник его стихов…

Примерно тогда же промелькнула ещё пара событий в культурной жизни: художник, ушедший в монастырь послушником, передал рукопись своего родственнику, который распространил сие чтиво в определённых кругах, а в местном брехунке посвятили статью неизвестному поэту, простому рабочему, пробившемуся в областной журнал.

А в гадюшнике тогда скончался от перепоя бармен, и его место заняла какая-то толстая тётка. В первые же дни её научили, как и что с чем мешать, и это неофициальное задание её не смутило. Так же она умела молчать, выслушивать пьяные откровения, протирать столы и пол. То есть подходила по всем параметрам.

Как-то в её смену – бар опустел. Ну редко когда такое бывает. Потом зашли двое, старик, знакомый персонаж, из бобылей, и новенький, уселись, пустили сигаретный дым в потолок. Тётка за стойкой привычно что-то разбавила и добавила в стаканы, только после чего приняла заказ, сменила диск в музыкальном центре на что-то из попсы девяностых.

Новенький слаб оказался – развезло его уже после первого стакана. Немного испугалась – как бы тут не клюкнул, убавила музыку потише. А новенький читал стихи – ну по пьяни с кем не бывает. На всякий случай прислушалась к диалогу, принялась рассматривать незнакомца – одет по местным меркам цивильно, лицо знакомо, но вспомнить трудно. Хотя, как ей показалось, вспомнила – лет двадцать назад её, буфетчицу, с завода сократили, работала тут. И часто по вечерам приходил пацанчик и усаживался на пол под стойкой.

— Понимаешь – толкал он что-то своему собеседнику – это что-то такое, чего нельзя словами пояснить. Я когда только услышал об этом сборнике, я реально весь город обегал, пока не нашёл. А я тогда на заводе работал, бумагу резал, и порой вот мысль какая втемяшится в голову, так я на отходах типографских и записываю. Вот понимаешь, бывает такое, когда душа плачет.

— А ко мне брат приехал – отвечал ему старик – и говорит: поищи свою фамилию в списке форбс, дед твой за границу уехал и в Америке умер

— И когда я эти стихи прочитал, я всё понял, я понял его. Это исповедь была. Исповедь. И не случайны все эти фразы, типа, я там уйду, а здесь останутся мои стихи. Он знал, что будет так, знал. Просто хуже нету, когда и поговорить не с кем, и понять тебя некому. Я это чувствовал, рано ещё чувствовал. И внутри меня рана, что не зажила ещё и не заживёт никогда. Ну помнишь, поэт в подвале этого дома сидел. Ну секция тут ещё была для пацанов дворовых. Так ему ещё однажды вечер устроить решили. Объявление дали в газету. Он готовился недель несколько, я около него крутился. А вот в соседнем подвале сантехники сидели, и пацаны из этого дома около них крутились, и они отталкивают меня из их двора, не пускают к поэту этому в подвал. А я всё равно иду. И вот приходит он на вечер, а в зале никого, понимаешь, вот совсем никого. Вот тогда звоночек мне первый был – вот, мол, смотри, что значит быть в нашей стране поэтом. Сколько мне было 8-10. Фильм ещё тогда на экран вышел

— И я посмотрел этот список форбс, ну да, моя фамилия. А брат сказал, что всё состояние на меня подписал, а потом протрезвел и молчит. А я, вот знаешь, три ночи не спал – думал, где деньги буду хранить.

— И вот, знаешь, не помню я со своего детства слов одобрения каких-то, морального соучастия, поддержки, вот банального понимания. Вот честно, начну вспоминать, и почему-то только под……….ки в памяти всплывают, хоть от родных, хоть в школе, хоть где. А мне всё доказать, дураку, хочется, что всё равно смогу, всё иначе будет. И вот копилось, копилось… Копилось, и я у железной дороги на заброшенной стройке руки на себя пытался наложить. До сих пор как всё в тумане: помню, как потом верёвку с шеи срезал, оборвалась, помню, крест как сломался, как домой дошёл. И медсестёр, сук, со «скорой» помню, вышли во двор и разболтали. Хи-хи да ха-ха, девчонка типа бросила. А у меня душа болит.

— И знаешь, решил: во французском, итальянском и немецком банках! Я и тебе дам миллион.

— Ну а потом по накатанному сценарию, как тут у нас обычно бывает: мне ж с детства любимые родственнички втирали, что все учёные — ё……………, а штукатуры с деньгами. Иди в техникум, закончишь, будешь в конторе сидеть – и книжку напишешь научную. Вот сколько лет прошло, а в ушах звенит до сих пор, фразы эти, пожелания. А я сопротивлялся, убегал куда-то, искал людей, что понять могут. Я всё жизнь их потом искать буду, среди неформалов, монахов, сетевиков. А знаешь у сетевиков бизнес какой? Да нае…….. ближнего – вот весь их бизнес!

А те фразы я и до сих пор слышу внутри самого себя. Знаешь, к чему они привели? Отсутствию семьи. Я на каком-то диком подсознательном уровне каждый раз ожидаю от возможной своей пассии того же непонимания или — как правильно выразиться? — моральной оплеухи. А поскольку поиски мои ограничивались привычным окружением, то едва стоило появиться в разговорах фразам типа «чё тако», «ты думаш я вот чё понимаю», «дурь кака-та», как возникало немедленное желание бежать, куда-нибудь, лишь бы подальше….

Может я поступал в Литературный этот по причине желания этого,- замолчал -желания видеть иных людей, просто увидеть их и понять, что не одинок я в этом безумном мире…

А фильм, кстати, «Самородок» назывался, я тоже ждал, что какой-то добрый дяденька и меня отсюда вытащит, пока не поздно, но не было этого дяди в моей жизни. Только предчувствие было, что если рано не вырвусь, то будет так, как сейчас. Так и вышло. Я к другим людям, другому обществу всегда стремился, но сейчас я не смогу жить среди них: я их не понимаю

И всё это творчества, эта зараза, этот наркотик. Что оно дало мне? Образование? Ну да, три курса литературного института: первый — суицид, второй — самиздат, а третий монастырь; из первого отчисли за неуспеваемость, со второго сам ушёл, а на третий предрекали, что вернусь.

Стишок слышал? Это из восьмидестяников, «я — мастер по ремонту крокодилов», так это я, я — мастер по ремонту крокодилов.

Так иной раз заткнуться хочется и просто молчать, а потом вновь прорывается что-то изнутри, ненужное по сути своего рождения, мусорное, и капают буквы на листочек ворда…

— А я на море в этом году не поеду, даже если звонить будут. Да ну, набирают рабочих, знаешь, вот из бомжей

— Только сейчас понял, какой счастливый вот этот поэт – развернул он газету – простой рабочий.

Понимаешь, люди больные творчеством с детства обычно стремятся как можно раньше вырваться из привычного окружения, потому как неуютно и холодно им там. Вынужденные расти в среде, которую внутренне ненавидят, они вырастают одинокими, замкнутым и несчастными; это ведёт к маленьким трагедиям, поверь, приходилось сталкиваться, в какой только среде не встречал людей, которые всю жизнь по сути бегут от собственного творчества — кто в субкультуру, кто в религию,кто в бизнес, кто куда… Однако вот если созданы тепличные условия для развития способностей, если маленький человечек вовремя попадает в среду единомышленников, то он раскрывается с лучшей своей стороны, и он более спокоен, выдержан и понятен обществу, в котором ему и предстоит собственно жить (наверняка, речь идёт об эмпатии)

А преимущества этого поэта ты знаешь в чём? Вполне возможно, что творчество для него очень рано стало серьёзным, важным и даже первостепенным, как и для многих юных мыслителей, что, наигравшись, оставляли это хобби. Однако же он не бежал из социума, в котором рос и воспитывался, а развивался там, внутри этого социума, как личность и сумел стать своим в этом социуме. И уж только потом приобрёл своё моральное право быть своим и в литературной среде. Ну да, к нему, сорняку, присматриваются пока из литературного цветника сейчас, пока он для них эдакий диковинный зверёк. Но эта малая литературная победа вот для него не останется последней, ещё немного, и он за пояс там всех заткнёт. Потому что как сказал один фантаст: «Образование я получил в библиотеке» Это и к нашему герою относится: багаж самообразования у него столь же велик, как и жизненный опыт

Может и подкалывает кто его на производстве. Но интровертами не рождаются, отсутствие понимания делает людей интровертами. Знаешь, я сунулся в ту среду, к тем людям, к которым стремился. И знаешь – вот чувствую: не понимаю я их, а они меня. И я чувствую себя чужим рядом с ними, но и здесь своим я тоже не стал. Гнался за карьерой, нашёл работу с ручкой, а не дало мне это покоя душевного. Когда лишился карьеры этой, тогда и покой получил.

И знаешь. Покой-то он где? Да в той среде, от которой и бежал изначально. Вот он – тыкал в газету – он – счастливый! Ходит на охоту и на завод, после работы не сюда напарываться идёт, а домой, потому что там семья, там понимают. А я не понимал его, мне он чудаком казался. И сколько ему говорили: по истории знаний как у профессора – иди в институт на заочное. Так вот знаешь почему он не пошёл, а стал слесарем? Потому что там он последним был бы. А вот в ПТУ первым. Понимаешь? Он не был чужим, и не кичился своей этой гениальностью. А мы всё бежим, бежим куда-то, а потом проходят годы, и ни котёнка, ни ребёнка. И рад бы уже сейчас на какое госпредприятие, чтоб не чуять, как время прошло, чтоб домой вернуться, а там те малые радости, что покой мой личный обуславливают. И ведь не пишется уже, как отрезало, и зарёкся не писать, но душа плачет. Нет, устал, устал, добиваться, доказывать, объяснять. Как там ученик режиссера писал «я решил жить, как нормальные люди, я решил, что решиться на это давно я хотел» Пусть так, насколько меня хватит, пусть так. Пойду я на госпредприятие…

— Так их нет в нашем городе уже! Раньше надо было думать.

Я ж помню, так же вот с дядькой твоим культурно отдыхали, а ты, маленький такой, рядом бегал.Он тебя жизни учит, а ты его не слышишь. Всё фантазируешь, да и сейчас всё у тебя никак у нормальных людей. Кто виноват? А сам виноват!

— А знаешь ты прав, давай ещё до краёв

Просто сидим и смотрим…

Был у нас на заводе мужичок один, хилый чудной и незлобивый. Звали его все – что стар, что млад – по-простецки Витькой; впрочем, в подобных коллективах с такими обозначениями особо не церемонятся: бывает, что мужику до пенсии осталось-то два понедельника, а пацаны после армейки его, как кореша или собутыльника, Коляном каким-нибудь кличут.

Добрый Витька был мужик. Воду, помню, таскал в бурдюке и позволял пить в жару каждому, хотя не входило то в его обязанности. На воровстве нередко попадался – как-то его аж за руку схватил кто-то из начальства, пока он под забор мешок тискал с алюминиевыми стружками. А ещё бутылки собирал по территории завода во время обеда. Столовой, кстати, там у нас давно не было (к тому времени от завода лишь клочки оставались нераспроданные), а потому питались чаще всего всухомятку из баночек, содержимое которых разогревать строго настрого воспрещалось (пугали лишением прогрессивки)

А ещё чмырить почему-то Витьку считалось признаком далеко не дурного тона. Раз практикантки-петеушницы пришли, так Витьку в контору через весь цех протащили, как коронованного принца вроде как с девчонками знакомить. А однажды, как он пьяный был примерно настолько, что неволошным сделался, ему стружку металлическую с токарного станка в фуражку смели.

Пацаны чудили, конечно. Были тут два кадра, едва ль не на весь завод зелёная поросль. То смирные такие ходят, как всё равно пришибленные, то ни с того, ни сего под конец смены у вертушки на проходной перед всей толпой сумку под нос контролёру КПП сунут и объявят, как всё равно на детском утреннике стишок расскажут заученный, да с таким ещё выражением: «Вот честное слово, ничего кроме наркотиков и взрывчатых веществ нет!» Одного ещё в школьные годы чудесные чуть ли не пинками сюда запихали – уж больно учиться ему неинтересно было. Но в то время повезло, так как ШРМ такая всем родная ещё собирала в своих стенах подобных балбесов, это уж позже её прикрыли, в её классах теперь студенты какого-то мудрёного коммерческого ВУЗа штаны протирают. А второй – отличник, на одни пятёрки в шараге на фрезеровщика обучился, только тут токарем заделался. Пока он тут токарил, кто-то сверху шарагу в колледж переименовал, жуткое какое-то обозначение для вчерашнего ПТУ! Чтоб молодняк не разбежался, начальник цеха им колым пробивал, отчего и сам в накладе не оставался. Обычно в определённое время откупоривали заваренное окно в цехе, подъезжала газель, и кто-то шустрый стоял на шухере, а другие пошустрее отгружали заготовки. Начальник и мастер уточняли технические задачи будущих изделий, после чего в цехе прекращались пьянки и безделье, и начинался ударный стахановский труд.

К концу недели колымщики получали по тихой в конверте, покуривали и поглядывали в окно – не едет ли газель.

Но колым не вечен, и убить время порою было просто нечем. И в такие дни и часы выручал внештатный клоун Витька. Плёл он обычно невесть какую околесицу, над ним подтрунивали, молодёжи всё с рук спускалось – всё-таки специалисты хорошие настолько, что днём с огнём не сыскать, ну а то что чудят – списывали на молодые годы-гады. Да и не шёл кто больно в то время на завод – не модно и звучало уже как-то унизительно, на экранах иная жизнь давно мелькала, красивая и сытая.

Хотя прибегали иной раз студенты коммерческих ВУЗов, да надолго не задерживались, тем более что ученикам платили-то копейки. И вот от безделья накачивали Витьку спиртным и делали всё возможное, чтобы тот попался на глаза начальству. Телефонов с видеокамерами тогда ещё и не было, а то у многих бы были в ходу весёлые картинки, демонстрирующие едва держащегося на ногах Витьку и раскрасневшегося от злобы начальника или мастера, изрыгающего отборным русским матом и всё под рэп, становящийся модным, или «Сектор Газа»

А потом кто-то придумал Витьку запирать в туалете или в душевой, которая давно не работала, но была Витькиным лежбищем. Забава эта и мужикам стала интересной, ну не вечно же в козла в домино резаться. Да и, как молодняк уверял, заслужил того Витька, сам, мол, себя так поставил: кто-то видел, как ночью в подъезде с фонариком окурки подбирал. Но мужики постарше Витьку всё-таки жалели – и никуда уж без него, тем более участок у него на кран-балке, а туда работать не шёл никто. Однажды увидели, что тот на работу в рабочей фуфайке заявился, так отрыли где-то в гараже приличную кожанку.

Но однажды начальник заметил, как Витька ковыряется в загородке для металлолома, выискивая цветмет для сдачи. Ну и возьми и запри его там. А время-то уж такое, что ещё чуть-чуть и все через вертушку на проходной на волю выспятся как горох. Ну вот и вышли мужики из цеха, выжидая последних отсиженных минуточек курить на солнышке, уселись на бордюрчике и видят: скачет Витька в загородке для металлолома, как обезьянка в клетке. И все сидят и смотрят.

Иногда я от нечего делать смотрю какие-нибудь дурацкие по сути своей шоу, когда лоха какого-нибудь провинциального привезут на обозрения всей страны и начинают перебирать – с кем он когда сношался, кто от кого родил, подтвердит или не подтвердит то анализ ДНК. А зрители в студии таращат на него свои лупоши и смотрят как на забаву какую. И почему-то в такие секунду вспоминается мне Витька, скачущий в загородке как обезьянка смешная из зоопарка

Пустые разговоры

«за пыльным стеклом шевелились свежие листья каштанов. от проходной двигался к остановке нестройный поток работяг – их смена кончалась в четыре-пятнадцать» контркультура» козлов владимир владимирович» плацкарт

Храм

— О, Пашка! – два года тебя не видал – ну, думаю, закопался в компьютер – В Храм непринужденно вошел мой бывший приятель

— У меня две – три работы.

— И все в нете – то ли с издёвкой, то ли с насмешкой заулыбался вошедший.

Храм был полон – на службу с пятью архиереями привычно собралось полгорода.

— Я не намерен обсуждать с тобою свою личную жизнь – огрызнулся и принялся проталкиваться к амвону.

«Да кто ты вообще такой?» — стучало внутри – «Ну издал пару стихотворных подборок в литературных сборниках, наколашматил однодневок в местном брехунке – и это всё, на что ты способен?!! И это есть то к чему ты стремился, поступая в свой литинститут? Что ты лезешь-то, человек с семью пятницами на неделе? Вот ходит по городу, сопли жуёт, что, мол, я написал пять лет назад эссе о рэперах – и это никому не понравилось, что меня в редакции неадекватным считают! Но не ты ли, чудак, бучу-то поднял в редакции едва не от моего имени, а на следующий день о том привычно забыл?..»

Это невероятно, но именно творческие, интеллектуально развитые люди стали раздражать. То в облаках своих, то вечно ничего не помнят, то вот семь пятниц на неделе…

Возможно, сказалось виртуальное беспонтовое общение с Бежецким, чьи письма по-прежнему приходили, но жалость, к которому куда-то испарилась…

Теперь уже сложно вспомнить, что чему предшествовало: история с Бежецким заварушке с рэперами или наоборот. Пожалуй, что началось всё с института, во всяком случае, поступал в институт, потом его переименовали в университет, а потом вообще в академию. До него была очередная попытка поступления на филфак в педе, причём в соседней области. К экзаменам в пед серьёзно готовился, а потому, зайдя в представительство разрекламированного столичного ВУЗа в своём городе, без труда сдал все тесты. Конечно, как только пойму со временем, интересовала тут не моя грамотность, а платёжеспособность. Но капкан образования захлопнулся, и поскольку на этот год был недобор, меня вызвали на следующий и опять поинтересовались платёжеспособностью. Сказать откровенно, я вообще не понимал, как я буду оплачивать и на что, но настолько вот опостылела мне моя тогдашняя работа, что хотелось приобрести новую профессию, а с ней иные возможности. Сдач сессий в моём ВУЗе предусмотрено не было. Посещали мы каждую субботу, нам читали какие-то лекции. А потом был психологический тренинг, на который мне вообще лучше было бы не появляться именно в то время. Причём проводился он каждый вечер после работы. К тому времени я потерял свою мало оплачиваемую, но стабильную работу, получил ограничения на занятия физическим трудом, а другой в моём городе просто и не находилось. А потом меня пожалели в местной Церкви, трудоустроив сначала бесплатно, а потом на тысячу рублей в месяц. Смысла продолжать образования уже не было, и я подумывал взять академический отпуск. Бросать было жалко. Но директор ВУЗа позволила мне вносить оплату частями, подивившись, что я тут вообще могу учиться при таких скудных возможностях. А потом кто-то зачем-то стал шерстить и проводить проверки подобных представительств, после чего стало только хуже: фактически всё образование стало сводиться к тому, что приходили в свободное время и списывали на глазах преподавателя. Находились студенты, что даже учебники получали во время сдачи сессии. Исчезла куда-то первичная атмосфера. А в большинстве-то случаев, как оказывалось, люди приходили не просто за корочкой, а за знаниями, возможностью изменить хоть что-то в жизни… Для обучения требовалась компьютерная грамотность, которой у меня не было. Вот тогда-то я и стал посещать всякие компьютерные клубы, где узнал о существовании такого явления как интернет. Конечно, пользуясь случаем, стал выяснять, как сложились судьбы старых знакомых по перу. У некоторых, как оказалось, всё достаточно удачно и шоколадно. Узнал о существовании литературных сайтов и форумов. Замутил свой первый сайт, который ужасно выглядел, но казался мне самим совершенством. Вот тогда-то на одном из подобных форумов я повстречал Бежецкого. Изначально он казался мне достаточно адекватным человеком, только вот, как и многие творческие личности глубоко несчастным и непонятым. Он не видел возможности реализации собственных талантов, очень переживал собственное непризнание. И в порыве отчаянья он пришёл в интернет и выложил пять треков своих песен. Песенки, конечно, надо признать слабые, по звучанию и посылу отдалённо напоминающие творчество Асмолова. У нас завязалась переписка, из которой я узнал, что его жена бросила, переживает разлуку с больным ребёнком, что ещё его мама мечтала стать актрисой. У меня самого-то возможностей не было особых, но откуда-то находил время и деньги, чтоб его как-то пиарить и рекламировать. А он продолжал ныть. Меня практически ежегодно тогда вызывали на сдачу экзаменов в литературный, и в день сдачи этих экзаменов я не находил себе места, что вновь не удалось скопить на дорогу или как-то что-то разрулить. Институт, в котором продолжал числиться, я практически забросил по причине того, что места своей работы менять приходилось практически ежемесячно. И наконец, в центре города на рынке у меня нашлось новое экзотическое место работы: сортировать коробки возле мусорных ящиков, а во время дождя расплёскивать лужи. Но на курсе первом или втором мы проходили какую-то сказкотерапию, и настолько она меня заинтересовала, что я стал писать какие-то рассказы о психологических проблемах подростков. Преподаватель мне советовала куда-то отправлять их электронной почтой, хотя толку от того никакого не было. И диск с этими рассказами я почему-то постоянно носил с собой. Что мне втельмяшилось в голову передать диск с этими рассказами в местную редакцию, я и сам не помню. Когда-то подростком я был внештатным корреспондентом в той редакции, а потом вдруг имя моё навсегда исчезло с газетных полос. И вот было что-то такое – то ли неприязнь, то ли обида, то ли стыд – что-то не пускающее даже к порогу той редакции. Вспомнить о ней пришлось в институте – мой сокурсник там был менеджером. А в редакции появилась уникальная акция – бесплатное издание литературного сборника. Надо ли говорить, как начали тут атаковать кабинеты редакции, обивая пороги, местные чудики. Моего сокурсника они раздражали, поскольку могли его даже в выходной у стен института выловить с просьбой где-то буковку заменить, где-то словечко, где-то запятую. И вот в эту редакцию пришлось вернуться и мне: рассказы нашли занятными и предложили должность корреспондента, причем, вполне официальную, с соцпакетом, свободным графиком. Чему удивляться, что я работу на рынке бросил сразу же. Почему-то мне хотелось вести рубрику о талантливой молодёжи своего города. Иногда настолько удивительные персонажи попадались, что примером собственным подталкивали к собственным каким-то победам. Например, парень, страдающий хрупкостью костей, основал группу брейк-данса. Или компьютерный клуб, где я был завсегдатаем, неоднократно посещали рэперы, чаще они приходили после работы грузчиками на рынке и выкладывали в сеть свои новые треки. Своими соображениями я поделился с журналистом, позвавшей меня в редакцию. Она внимательно, выслушала, согласилась, при этом постоянно о чём-то думая и размышляя. А потом начался настоящий бред: я выжидал около месяца вердикта. При этом приносил новые статьи, посвящённые уже религиозной тематике, иногда печатал в редакции на компьютере этого самого журналиста, которая приказывала прекратить, поскольку допечатает сама, но неожиданно забывала и вдруг сама же и удивлялась тому, что я не полный текст подготовил. Потом мой творческий собрат по разуму обрушился на редакцию с какими-то грозными звонками с призывами не держать меня в подвешенном состоянии. В конце концов, мне всё это надоело, и я оформился сторожем на завод, даже несмотря на задержки зарплаты там в два месяца. Но вот не столько за себя было обидно, столько за тех рэперов, что ждали статьи или эссе о них, получения признания в собственном городе, а не за его пределами. Ну вот тогда-то и возникла идея: вести рубрику о музыкантах в интернет, причём писать и выражаться так, как я сам того хочу, а не так, как кто-то хочет за меня. Первое интервью в интернете я взял у того же Бежецкого: он по-прежнему ныл и просил помощи, поддержки и понимания. Идею с рубрикой до конца в жизнь воплотить не удалось. Но появился блог, где я сам был себе редактором и корреспондентом. Причём именно на этом блоге я впервые научился зарабатывать в интернете, размещая платную рекламу под каждым опубликованным постом. Нередко материалы для публикации мне давали какие-то непризнанные поэты. До появления этого блога в моей жизни происходили разные метаморфозы, например, я получил свидетельство об окончании ПТУ, освоил новые рабочие специальности, устроился днём на четыре тысячи на одной стабильной работе, потом на две ночью на второй. Появление же блога и первого заработка связано, прежде всего, надо признать, с бесконечным нытьём Бежецкого: он ныл, а я находил возможности для продвижения его пяти треков. Так, рекламируя, и создал блог, а потом простенький сайт на бесплатной платформе «юкоз». Мало того, за хлопоты стал брать и с Бежецкого этого небольшой процентик, который он стабильно перечислял мне на телефон, чем и продлевал трафик мобильного интернета. У меня уже был собственный ноут, с которым не одна ночь прошла на работе в бытовке: кидал дрова в топку и при этом шустрил с блогом. Как обычно бывает, стали добавляться в друзья удалённые копирайтеры и обычные жулики, пропагандирующие финансовую свободу и независимость. Что-то из таких переписок и предложений пропускал мимо ушей, что-то начинало как-то интересовать. Стал до утра читать книги миллионеров, о поиске их места под солнцем, а потом плестись на другую работу. А Бежецкий продолжал привычно ныть. Я рассылал его старые песни на всякие конкурсы, новых он не создавал. И вот ему предложение с одного конкурса, приглашение на фестиваль на другом, предложении о создании трека для размещения на русскоязычном радио в Ванкувере, и… на мою почту ежедневно стали отправляться десятки писем, содержание которых, мягко сказать шокировало: то он описывает, как он моет в умывальнике ботинки, то ковыряется в носу, то вдруг сообщает, что в выходной у него пипирка встала. Да на фига такую чушь вообще отправлять вообще чужому человеку? Потом опять пишет о непризнании, ненужности, забвении и так далее, и так после. А я к тому времени растерял и последние рукописи – глупая история, передал админу какого литературного сайтика для набора и больше не видел. И этот момент стал какой-то точкой не возврата. Совершенно вот различные вещи, когда рукописи уничтожаешь сам, и когда кто-то их уничтожает. В первом случае желание идёт от тебя самого, неважно в порыве ли отчаянья ты это совершил или иных каких эмоций. В любом случае, ты сам несёшь ответственное решение, принятое тобою. А вот второй случай переживается гораздо болезненнее, потому что тут кто-то решает за тебя, словно отсекая твою собственную волю. От прежнего творчества у меня практически ничего не осталось, если не брать в счёт маленьких ничего не значащих, полудохлых каких-то, рассказиков, к которым я сам как-то не особо как-то серьёзно когда относился. Но я всё ещё надеялся как-то каким-то боком ещё прибиться к этой творческой стезе, но тут посыпались эти письма. Конечно, и я когда-то получая письма из Литературного, что казался мне чуть ли не Меккой какой-то, переживал отсутствие возможностей туда заявится в назначенное время, но не до состояния такого вот явного сумасшествия, чтоб чужим людям десятки раз на день писать, как ты в носу ковыряешься!!! В конце концов, нашёл я контакты его близких родственников, что сообщили, что этот Алекс Бежецкий – не просто хронический неудачник, а обычный алкоголик. Так я все эти годы что… вёл переписку с алкоголиком? Родственники и сами уже не знали, что с ним делать, поскольку вёл он асоциальный образ жизни, нередко чистил их карманы, но при этом орал, что непременно станет суперзвездой и всем что-то докажет. Так я что… помогал какому-то ненормальному? Не зная уж как его утихомирить, ему провели интернет, купили компьютер, создали приличный сайт (который собственно и сбил с толку), но пить он стал ещё больше, а мало того, не получая ожидаемого признания, ломал мебель и крушил всё что под руку попадётся. И ведь такого чудака ведь специально приглашали на какие-то форумы, где он нёс какой-то бред и околесицу, даже и не подозревая, что за счёт насмешек над ним, форум и живёт, принося владельцу какую-то прибыль. Зачем владельцу форума платить постерам, которые будут наполнять форум проплаченными комментариями, когда есть какой-то безумный тролль, вокруг которого какая-то движуха? Разве не всё ли равно владельцу форума, что после очередного оскорбления в свой адрес тролль разобьёт свой комп и закатит жуткую истерику, после чего родственники, дабы как-то успокоить его, купят ему новый компьютер, и он вновь сутками будет торчать в сети, доказывая всему миру, что он круче Димы Билана! Что-то вот перевернуло во мне вот этот вот общение с родственниками этого типичного сетевого тролля…. То ли взгляды, то ли отношение к жизни, но что-то стало меняться. Но всё-таки накопленный в интернете опыт требовалось вот куда-то приложить, вот как-то использовать…. И я понял, что по примерно по такой же схеме можно не песенки, стишки и рассказики в сети продвигать, а практически любой товар, получая за это свои заслуженные проценты.

Да даже те немногие из писавших в самиздат девяностых и сумевших выжить в новом тысячелетии вызывали более уважения, нежели подобные болоболы. У них был – редкий дар – они время чувствовали. Потому что творчество – это свобода, прежде всего. А в понятие свобода можно напихать всё что угодно: любовь, романтику, мироощущение… Свободен был тот дед, что в далёкие 60е перебирал гитарные струны у костра, свободен и его внук, размещающий непрофессиональный стишок для любимой в своём блоге – каждый из них был свободен в своём творческом порыве. Безвременья нет, и не было никогда. Даже сейчас, после взбалмошных нулевых есть много интересных вещей – это и богоискательство, это и дауншифтинг, и сетевой маркетинг. Дети времени – это юный послушник, склонившийся у иконы в келье порушенного монастыря, и покинувший свою кодлу в поисках себя беспризорник, и слепой Интернет-предприниматель, колдующий за своим компом. Просто кто-то чувствует. А кто-то нет.

И лишь постоянно барабанящий кулаками в одну и ту же стену способен на поступок, он переломает руки, ноги, разобьёт голову, но это лишь закалит его к каким-либо ситуациям, разовьёт его личность; и вот если он сам не сдаться, то стена не выдержит – она попросту рухнет…

Заправка, день назад

— Как съездил?

— Да мне четырёх дней на отдых достаточно, это жена… ей бы лежать на пляже. Дома всё равно лучше.

— Понятно.

Время позднее – пора на работу. Наконец-то заморосило. Алая полоска заката пробежала по небу. Хорошо, свежо…

Мордовия, центр Саранска

Дядька мочился в старый тазик, справив нужду, выплеснул мочу в грядку с огурцами, потом исчез, вдруг появился с лейкой и принялся поливать ту же самую грядку

— Нет, устал – вздохнул он, поставил лейку на землю и присел на крыльцо — А ты, Павлик, повзрослел. Не боишься с директорами разговаривать в магазинах. Ну вот расскажешь как мы тут живём. В хибарке. Живём в своё удовольствие. Что хотим – кушаем. Развлекаемся – поправил он плавки – Хорошо.

Какой только толк жить пусть в центре города, но в малоприспособленном для жилья доме? Ну пусть тут центр, пусть изредка приезжают столичные артисты, ну и что? Я вообще обалдел, когда он меня в этот центр привёл. Идёт по своей улице и знакомит с достопримечательностями: вот тут живут старушки, тут – алкоголики, тут – бомжи, а тут в той половине дома, что ещё не рухнула — живу я…

И это человек с двумя высшими образованиями, который на работу ходит книжки читать, отрывается от которых лишь во время лекций, за которые ему дополнительно пятихатку в день приплачивают. Спасибо ему, конечно, не раз выручал с оплатой института, но понять мне сложно: сдавать квартиру на окраине, грамотно крутить деньги в банках и стричь с них вполне приличные даже для Москвы проценты, но при этом жить в разваливающемся домике, черпать воду из колодца и не обращать внимания на дохлых мышей на старом диване! Зато в центре!

Котёнок Баюн полез в окно – кошки тут давно разбили раму, и никто не собирался её вставлять. Вечерами только поджигали пластиночку от раптора, разгоняя дымом назойливых мух.

— У всех своя жизнь. Ты ведь, сколько тебя помню, хотел творчеством заниматься, но вынужден заниматься мебелью.

Да бесит уже это творчество грёбаное… Лучше уж в зрелом возрасте придти в него, при этом воспринимая его только как хобби. А эта самая критика порой прямой издевательство, не более. Ну ладно там, когда просто и доступно пояснят и укажут ошибки, другое же когда корчат из себя не пойми кого. И не понять чего более профессионализм или гениальность выказывают или величие и превосходство. Да мало того, закроются в четырёх стенах и ждут, высиживают, когда же это там Муза до них снизойдёт, а чтоб её умилостивить ещё и хрястнут по рюмашке чего-то эдакого, цивильного, приличного. А всё проще некуда: достаточно вон на стройку устроиться куда-нибудь, где ты никто и имя тебе никак, чтоб к вечеру руки как у обезьяны были, и язык через плечо; тут тебе и образы, и персонажи, и сюжеты, которым сам Горький позавидует; ТАМ жизнь, а не в голове. Порой замечаешь, появится какой парнишка на литературном вечере, ходит и ходит, не мешает никому. А потом раз, исчез, и недосуг кому-то узнать, что с ним и где он. А он стихи местному мэтру показал, и тот высмеял его в своем кабинете. У другого в урну кинул – вот, мол, место им. Кого люди из себя корчат или боятся, что перерастёт их кто-то? Судят-то строчки, а что за этими строчками им неведомо, там может такая боль или пережито нечто вот такое, отчего молчать невозможным просто становится. А форумы эти литературные… Ну в такую, блин, клоаку искусство это современное скатывается: описание любого вида извращения – это искусство. Зазырьте нестандартный взгляд автора на действительность! Мат стало модными через каждые полслова вставлять – да я всю жизнь по рабочим коллективам и то как-то обхожусь. А комментарии эти чего стоят… Кому какое дело до того, что явилось первопричиной творческого порыва автора? Авторы собрались в единое стадо и даже не догоняют, что с каждого посещения их, с каждого случайного клика по рекламе создателю этих форумов и сайтов очень даже приличная копеечка капает ежедневно, а что там вы пишите, зачем – это уже не его дело: чем больше движухи – тем больше бабла ему в карман. А комменты – да вообще они могут и софтом рассылаться – компьютерными программами для спама. Нет, пора точку ставить в творчестве этом, как бы оно тяжело и больно не было. Хватит уж «моих университетов» этих, чересчур рано слишком всё это и в переизбытке было, хватит…

— А куда мне деваться? У меня зарплата сторожа 2500 рэ, в месяц. Это же смешно?

— Ну я в этих делах переговорных помочь тебе не могу, – ещё бы! одному сподручней шляться по рынкам – на каждой остановке ходит и чуть ли не в урны нос суёт: как чистенький какой билетик – так в карман, потом жена продаст и стибрит на хавку и пивасик.

— Да какие мы тут дилеры? – вышла курить его жена, сегодня слышал её обсуждения «спокойный парень, самостоятельный и, несмотря на то, что так выглядит, очень скромный» – он инженер, то есть привык на работе книжки читать. Я — кондуктор, уж сто рублей на еду всегда … — смакнула она едрёным словечком

Что-то в голове переключилось, когда неожиданно стал интересоваться не теми, кто литературных форумах пишет, а теми, кто на этих пишущих зарабатывает. Так милы и интересны изначально казались жулики и лохотронщики, заполонившие интернет! Откуда только появились они, что только породило их, двадцатилетних и амбициозных? Имён режиссёров, писателей, поэтов те и знать не знают и знать не хотят, а вот спроси про западных каких миллионеров, так такого порасскажут, что и ахнешь и присядешь. Живут в своё удовольствие, и людям мозг выносят. А книги какие они читают? Книги, героя в которых нет по сути или есть, и имя герою – деньги. Но что-то такое из этих книг въедалось в мозг. Да и те книги, что хоть каким боком близки к жанру художественной литературы. По сути, если разобраться, то кроме сюжетной линии в этих книгах практически не было ни единого образа, и в этом скользила некая пустота и бездушность, иногда возникало ощущение, что читаешь хроники газетных полос. Взять, к примеру, любимого мною Питера Спенна или популярного Робина Шарму, да даже отечественный Олег Тиньков тоже далеко от них не ушёл. Читая или слушая их книги или просто знакомясь с их биографиями и судьбами, неожиданно появлялось какое-то чувство стыда: стыдно и за прошлую жизнь, и собственную неустроенность, и даже собственное творчество сквозь эту призму казалось чем-то таким противным, паразитом каким-то, чем-то пустым и недостойным внимания. И если изначально мне просто изначально было интересно наблюдать за ними, как за людьми иных взглядов и систем ценностей, то появилось какая-то доля уважения к ним. И уважение это скорее в признании собственной пассивности перед обстоятельствами. Они в 20 ищут бизнес, я же в 20 работу искал. И поныне ещё сотни тысяч ищут работу, и лишь один из этой сотни тысяч создаёт бизнес, в котором все обозначенные сотни тысяч – не что иное как шестерёнки в огромном невидимом механизме, способствующему выкачиванию бабла практически любыми методами и знаниями. И об этом они открыто заявляют ещё, собирая пусть не стадионы, как поэты в 60ые, а залы в бизнес-центрах. «Как заработать сто тысяч за пять минут: вас сто человек, билет стоит тысячу рублей, урок закончен!» Юные миллионеры, колесящие по миру, снимающие виллы в Таиланде, обучающие тому как обучать — вот они есть то, что породил современный мир, с его пороками, соблазнами, страстями. Они уже разрушили привычные ценности и догмы, они вышли за рамки привычных шаблонов и, по сути, они открыто смеются над нами с вами, неспособными, как они выражаются, выйти из коробочки, над нами, живущими по стереотипам, над нами, нередко облапошенными ими же…

Дом культуры. 15 лет назад. Сеанс экстрасенса.

— Я точно вижу. Из таких и вырастают писатели. Ты поступишь в Литературный институт. Там девушка у тебя какая – то будет. Такая судьба у вас…

Когда мне было 15, мои родители не знали что со мной делать. Им сложно было меня понять: как же так можно, получая пятёрки, не желать учиться. Вот и привели не пойми куда. Но мне радостно было, что хоть здесь меня поняли. Какие-то массовые сеансы гипноза под какую-то музыку, во время которых госпожа-экстрасенс бродит по залу и руками водит над каждым из присутствующих. А учиться мне вообще-то нравилось, но только не в техникуме, куда я ходил больше на уроки литературы. Почему-то учитель там смогла меня растормошить и заинтересовать. Мне это действительно было интересным, особенно когда появился курс литературы народов мира – знакомились с классиками чувашской, татарской литературы. Вот это было интересно, дисциплины же, касающиеся получаемой специальности не породили подобного восторга.

А мне элементарно хотелось учиться там, где мне интересно, быть среди тех людей, что мне интересны, даже интересоваться и то только тем, что мне интересно. Навязывают, приходится, требуется – эх, если бы можно было вычеркнуть эти глаголы из жизни! Но по неписаным правилам жизни люди занимаются не тем, что интересно, а тем что придётся, потому как нередко любая попытка борьбы чаще ведёт к поражению. Мне думалось, что пока ещё мне столь мало лет, я ещё способен вырваться из замкнутого круга под названием привычное и настоящее. Потому подсознательно искал того взрослого, что поймёт, а может и выведет из этого круга. Не хотелось мне понимать, принимать и признавать тех мнений, постулат которых сводился к следующему: не сопротивляться надо, а жить. Лишь долгие годы спустя, я смогу в глубине самой этой фразы осознать непреложную истину: сопротивление есть нечто пассивное, а жизнь – наоборот, в ней плещет энергия. Жизнь – это опыт, эмоции, знания, а сопротивление – бесконечная борьба, тупая и бессмысленная.

Экстрасенс уехала, раскрутив на деньги и подарив надежду, вскоре я бросил учиться, не получив и среднего школьного образования, в моём гардеробе стали появляться странные вещи. Теперь меня трудно было понять не только родителям. Какого-то спокойствия, душевной гармонии или тепла больше не было. И это продолжалось не один год, пока вновь не заскреблось в душе творчество. Но порыв его прихода был обусловлен уже не тоской и отчаяньем, а надеждой и таким долгожданным спокойствием. Породило это соприкосновение с миром духовным, миром чистоты и света. Словно что-то возрождало или перерождало меня изнутри. Такой небольшой кусочек жизни, который я так до конца и не понял и, возможно, всей жизни-то и не хватит, чтобы понять и оценить то, от чего так быстро и скоро убежал практически в пустоту под названием жизнь…

Мордовия, Центр Саранска.

— Дядь Ген, а ты почему её считаешь безалаберной?

— Да по всему твоему описанию

— Ну просто интересно понять.

— Ну не знаю.

— Вот Ольга сейчас замужем и другой как бы человек. А приедет из Пензы – сердце ёкает. А с Аней… легко как ни с кем не было, словно всегда её одну и знал

— Знаешь, у меня в твоём возрасте таких проблем никогда не было. Я гулял налево и направо. Быстро понимал, что за человек и чего хочет.

Хотя я и прожил 18 лет в комнате на общей кухне, к шуму я никак не привыкну. Или же не этот ли самый шум породил во мне тягу к уединению? Наверное, потому я не могу заснуть под бормочущий телевизор. Дядька на соседнем диване ворочался и сопел, потом просыпался, щёлкал пультом, спросонья пялился в телеоко, переворачивался на другой бок и вновь засыпал, а я же продолжал изучать какую-то бессмыслицу. Помню, в детстве отец, чтобы не беспокоить бабушку, даже специально приобрёл какие-то наушники, благодаря которым не слышалось бормотание телевизора. Но всё равно же свет.

А ведь и Ольга – вновь вспомнилось мне – тоже какое-то время жила в комнате на общей кухне, но недолго. Мы вот абсолютно из одной среды, а как же мы похожи своими стремлениями, целями, взглядами. А может мне просто хотелось верить, что похожи. Общего много. Вот только разница в возрасте… Я ведь около года из-за этого даже подойти к ней не мог. Но вот практически каждый день после заводской смены выползал в родной двор на лавочку, чтобы лишь увидеть её. Стоило ей улыбнуться, как что-то такое внутри щёлкало. Она даже не помнит, но когда она была ребёнком, её мать, шутя, называла меня её женихом. «Растёт жених» — приговаривала.

Сравнивал её с Аней: насколько же разные. Ольга, если верить слухам, к 25ти уже два высших образования умудрилась получить, карьера в гору, уже и областного центра мало стало – теперь в столицу перебралась. А ведь у неё даже платья на школьный выпускной не было. Кто в наших краях куда особо стремится? Иной раз, школу-то закончить – уже достижение. Взять туже Аню! Какая цель в жизни? Есть ли мечты? Маловероятно, что хоть что-то кроме гороскопов когда-нибудь читала. Плывёт по течению, чем и счастлива.

Глаза закроешь, а Ольга как перед глазами: юная с длинными распущенными волосами, в сарафане до пят. Смог бы я дать ей ту жизнь, что у неё сейчас? Нет.

Так почему всё в голову-то так лезет и лезет? И телевизор ещё этот бормочет, не переставая.

Нет, Ольга – она другая. С ней хоть поговорить можно. Может слишком, конечно, её идеализировал. А может, когда любовь безответная, многое видится иначе? Я ведь реально готов был дожидаться её не то что до совершеннолетия, а хоть до окончания аспирантуры, хотя бы потому что более порядочной и домашней встретить нереально. Но после того, как первый раз залетел в больницу на четыре месяца, где напугали последствиями незамеченными ещё в раннем детстве диагнозами, стал её сторониться. А потом она вышла замуж… А я, однолюб, никого вообще и не искал…

Кстати, и Ольга ведь тоже – сирота. Она, подрастая, удивительно становилась похожей на свою родную мать. Я помню, как та катала Ольгу в коляске, а я постоянно шагал рядом. Помню, как в продлёнке нас водили в клуб, где мать Ольги играла на пианино. Помню, как хоронили мать Ольги, из клуба и провожали. А потом помню, как подросшая Ольга рыдала во дворе, когда умер у неё отец. Воспитала её подруга матери, одинокая бездетная дама, того же возраста и профессии, что и моя мать…

Да что же всё лезет в голову, лезет и лезет…

Мордовия. Центр Саранска.

— Дай руку, да нет, я не гадать. Просто вот даже по пальцам видно – у тебя не простая, интеллигентная девушка должна быть. К нам приезжай с девушкой. Пожалуйста.

Парк. Родной город.

— Да я, Вовк, сам не понимаю, что происходит. Со мной вообще такого не было, что б через неделю с родителями привёл знакомить. Как неслучайно вот всё. Ходили с работы одной дорогой. Потом выяснилось, что ходит к подруге, живущей в соседнем доме. Подруга не очень хорошей славой пользуется. Привела её к мнимому брату в квартиру со славой притона. Ну я пояснил что и к чему. Там их до такой степени таскают, что даже потом и на трассу не берут. А делятся ими с отцом этой самой подруги. Одна из той квартиры у нас в подъезде под лестницей всё спала. Проспится – и клиентов снимать выползет; сейчас сидит – клиент за кражу настучал. Пояснил – отклеилась. Тут с родителями познакомил перед 8 марта. На праздники она к сестре в Сызрань уехала. Поздравлял. А тут заболел – прям на работу идти не могу, но пошёл. Как вот, понимаешь, вроде как ведёт что. Она там вся в слезах. Ну тема такая: когда ей три года было, родителей прав лишили, сейчас 23, по закону должна жить в квартире родителей. А там брат – алкаш со статьёй за убийство и его жена со статьёй покушение. Её обворовывают. Ударили вон. Выгоняют. Ну хозяин — к адвокату повёз. Я начал квартиру искать. Через Церковь нашёл – детдомовских не больно берут куда. Оплатил пару месяцев. Давай хлопотать. Но её за ручку надо водить везде. У юриста смотрит на меня: «Что говорить?» Я за ней отвечаю. Юрист сказала что и к чему, и понимаешь, вот свои люди, я даже со своими делами не обращался. Говорит, что будет узнавать, так она сама ничего не узнала. Потом не пришла в кабинет этого юриста. В жилотдел сам ходил, а ответить ничего не могу: там 10 братьев и сестёр, которые с одинаковыми именами. От Астахова письмо пришло с просьбой позвонить – она не звонила. На встречу зама мэра записал – не пошла. Раз телефон попросила купить. 19 марта крестил, всё устроил, в кафе потом посидели. Крёстной специально Тёть Любу позвал

— Кузнецову?

— Да нет, не из Церкви. Это ещё по заводу знакомая. Она мне как родная тётка. Ну не случайно. Поговорил с ней. Ну я сам же в этом курмыше живу. Вечером выйдешь – по башке получишь за то, что полез, куда не просили. Короче, успокоила: мол, если у тебя или у Ани проблемы будут – обращайся. Дескать, сын сделает три звонка бандитам – и они так хорошо поговорят с её братом, не бить не будут, просто объяснят, но так, что он не подойдёт

— Да на хер ты добрые дела делаешь? Ей не надо, привёл домой, комнату свою запер, мама и папа должны понять. Что ты как глупый? До 40 лет что ль девственником ходить будешь?

Я со своей три года без презерватива жил – детей не было. Потом уж венчались. Хорошо Господь вразумил – направил сюда. Тут вот ларёк был. Она — продавщица. У её напарницы сын из армии пришёл. Вова. Прихожу – они все трое в дребога. Я этого Вову выставляю. А моя кричит, чтоб не отпускал. Пришёл бы позже – воспитывал бы сейчас ребёнка от этого Вовы.

— Так мне не для тусовки, а для семьи отношения нужны, обычно нормальной классической семьи. Ну не знаю, может это сейчас и не модно! Или ненормально? А вот что нормально и современно вот честное слово, уже просто не понимаю. Я вообще уже перестал что-либо понимать. Живу, а вокруг меня словно декорации к чужой жизни, а где тут моя жизнь даже и не знаю.

С Володей мы познакомились в больнице, лежали в одной палате. Любая болезнь обычно тяготит неопределённостью, потому люди обычно начинают откровенничать друг с другом. А в палату, как в реалити-шоу, попадают люди самых разных профессий, увлечений и судеб. И каждый про своё: кто как прицеп рыбы стибрил, кто как в армии кого развёл, кто как колодцы копал. И все продолжают про своё: кто про молодость, кто про армию, а Володя про Бога. И каждый чего-то ждёт: кто выписки, кто операции, кто направления на ВТЭК, а Володя причастия. Кто-то молчит, кто-то грустит, кто-то всех смешит, а Володя про Бога.

Володя стал инвалидом, как обычно бывает – после заработков. Жена, понятное дело, бросила. Сын рос сам по себе каким-то обычным шалопаем. А Володя ударился в религию и верил, что его вторая семья и рождение дочки – это дар Бога. Как говорится, мы все атеисты, но стоит прищемить палец, как призываем Господа. У меня тогда прищемило что-то внутри.

Однажды я отпросился в институт на занятия, а когда пришёл, Володю выписали. А под подушкой я нашёл яблоко, я знал, что оно от него. Как многие инвалиды, человек он с характером и порой невыносимо сложный. Но он один из немногих, кто ещё долго мне будет звонить без причины, чтобы просто узнать как мои дела…

Мордовия. Центр Саранска.

— Ты мать не слушай. Она у тебя педагог. Тебе лёгкого поведения надо найти. Я точно знаю, она уже устала от всего, и даже по телевизору говорили, что лучшая жена будет, поверь мне. Ну а что тебе сперму в яйцах держать? Это уж мы… сейчас два раза в неделю. А ты молодой. Пришли с работы – любовью позанимались. Утренним сексом очень хорошо заниматься – пошли на работу. Да так все, наверное, живут. И обязательно попробуй. Вот если будет чувство такое, что летишь, значит, вот всё для этого человека сделаешь. Дядька – то твой, говорит, лечу…

Перед дорогой сюда слушал аудиозапись из тех, что приходят в рассылках Интернет –предпринимателей: там некто надсмехался над жизнью «работа-дом» (Луконина, кажется) и открыто призывал к созданию бизнеса, дающего массу свободного времени и возможность работать дома…

Каждый вечер последняя гражданская жена моего дяди ходила в “магнит», покупала всем хавчик и мне пару бутылок минералки, после чего, втихаря выглохтив пролтарашку пива, резко меняла своё достойное поведение и начинала преподавать мне основы этики семейных отношений. Я порой просто не знал, куда деться в этой покосившейся избёнке, комнаты которой изнутри навевали воспоминания о становящейся родной бытовке – кочегарке: последняя выглядела более цивильней. А жена дяди стала в этот раз становилась ещё более интересней и чудней. Полторашкой пива, наверняка, тут дело не ограничилось. Помимо своего традиционного лепета на тему семьи и брака, она пыталась мне включить дивидишник, отчего на экране появились кадры порно – так я узнал о хобби своего дяди, смутившись, выключила, поясняя уже заплетающимся языком: «Дядька твой принялся было на лево бегать, я всё выяснила — грамотную нашёл, образованную, учительницу. Ну я не стала истерики закатывать или отношения выяснять, а поступила мудро: трусы ему перцем намазала. Ой, что он тут выделывал: яйца аж в холодильник засовывал. А я как будто ничего не знаю, не понимаю. Я, мол, никуда не хожу, на работу и с работы. И он с тех пор никуда больше не ходит, табаки только дома смотрит. Только ему не говори, смотри, мы же с тобой — друганы» Потом долго включала и наконец-то врубила видик, и на экране замелькали кадры замусоленных клипов из 90х, «Я куплю тебе новую жизнь» меня уже просто оглушило, но под этот суперхит жена дядьки, успокоившись, уснула прямо на полу. И я выполз на крыльцо царапать на ступеньках отчёт по командировке. Оглянувшись, не выходит ли жена дяди, угомонился. Летали мухи, расплодившиеся в жару, на работе от них приходилось по ночам прятаться в кабинах «газелей». Дома от безделья смотрел пару серий «Никто не знает про секс» — тупейшая комедия, аналог американских тягомутин; в данный момент было чувство, что происходящее вокруг меня – это третья серия…

Я со всем этим творчеством и сам не заметил, как жизнь-то неумолимо катилась к тридцатнику. У многих моих сверстников уж не один развод за плечами, а у кого уж дети, того и гляди, отмотают девятилетку и отправятся во взрослую жизнь на поиски работы или профессий. А у меня же всё не стабильности какой-то, ни определённости. А о семье… да я и, наверное, уже и не думал о ней. То что я смогу встретить в своём окружении хотя бы читающую, конечно, даже и не думалось. А глядя на те отношения, что в моём окружении нередко были нормой, даже о своих отношениях и думать не хотелось.

Лет уж много, но многое из того, что обыденно для многих, в моей жизни, наверное, прошло мимо меня…

Автомойка. Родной город. Лет пять назад.

— Родные отреклись? Да пошли они у тебя! Ты не пьёшь, не куришь. Не материшься.

А секс у тебя был? Да мне просто интересно. Говорят, до 18 не будет — потом не захочется. А меня в деревне лесник замуж брать хотел. Аттестат мне сделал после 9го. Дура была – не вышла. Что живу? Сплю с каким – то дагестанцем, что рядом с лесником урод. Пью. Курю. Паспорт в залоге – продавщицей была, всю недосдачу свалили на меня. Какой-то женатый боров даёт работу на 7 тысяч в неделю, а сам клеится. А по мусульманским нашим законам это никак нельзя. Ни отца. Ни матери. Как хочешь, так и живи, бабушка в деревне жалеет. Сестра по отцу в Тольятти зовёт. Можно в столовой – еду там дают. Можно на покраске. А мне ещё нет и 18 лет…

Сложно моим родным было осознать, насколько же важным для меня является творчество, равно как и мне признать собственный эгоизм по отношению к этим родным. Ну ладно, в 14, 15, но когда человек и в 20, 24 оказывается неспособным отречься от того, что кажется неадекватным в глазах окружающих, то этот человек сам, мягко сказать, неадекватным кажется для окружающих. Но когда тот самый человек оказывается неспособным перешагнуть через собственное себялюбие, чтобы разглядеть горести и беды близких людей, то он не совсем адекватен по отношению к собственной совести.

Признаюсь, я никогда не замечал ранее, что люди рядом со мной запрещают себе мечтать, потому что всегда находится рядом с ними те, кто в них нуждается. Меня же проблемы и обстоятельства заботили мало: осознавая, что они напрямую касаются не только моих близких, но и меня самого, всё-таки на первое место я ставил всегда собственные амбиции.

Родной город. Квартира алтарника.

— Денис, ты прости, если наглость с моей стороны. Не дашь рублей 500 — тысячу в рассрочку?

— Сколько?

— От пятьсот до тысячи.

— Я думал, пятьсот тысяч. Да дам.

— Как ты, как Аня?

— Да знаешь, хоть до 30 лет дожил – ума в этих делах не набрался. Понятия не имею, закончилось у нас, продолжается. Не знаю. Мне понимаешь, важно, чтоб человек вот не из богатой семьи был. Я сам к дорогим вещам не привык, сложно мне в этом отношении.

Стыдно было ему признаваться, но порой вспоминались те моменты, что вообще хочется стереть из памяти. В старших классах, например, я на карманные расходы собирал бутылки. Со мной ходил на промыслы один такой не совсем адекватный товарищ, который больше мычал, чем говорил. У меня в то время чересчур заметны были некоторые дефекты, даже подкорректировав которые, буду, наверное, всю жизнь комплексовать. Да ещё почему-то люди считают, что люди даже с небольшими дефектами имеют проблемы и с интеллектуальным развитием! Однажды осенью принимали ягоды рябины, и мы насобирали с ним, сдали и отправились на рынок выбирать ему шапку. Так продавщица потом за ними бежала и просила, чтоб мы деньги забрали, повторяя бесконечно, что отдаёт по своей цене. Лет 16 мне было, я первые тогда сжёг все свои публикации…

— Не знаю, решать-то, конечно, тебе, но мне кажется… не знаю… Аня и ты… не знаю…

Ты что слушаешь?

— Попсу.

— Давай классику.

— Ты что на классику подсел?

— Да она мне и раньше нравилась

— Стенку приобрёл?

— Ну да месяца четыре назад купил

— … телевизор новый…

— Его месяц назад. Как там Вася?

— Брат его уехал на море, и всю работу свалил на Васю – весь бизнес

— Я бы тоже так сделал

— И чего хорошего? Мужик на износ работает

— А ты всё у него работаешь. Сторожишь?

— В маркетинге.

— Маркетинг – это рынок?

— Ну да, ищу точки сбыта. Сам подбрасываю идеи – имею с них определённые проценты. Ане намекал, что о будущем думать надо. Мне главное: работу сейчас нормальную и стабильную, а эти дела все мутить в свободное время. Тут вот немного наладилось бы, ещё с соцпакетом хочу найти. Есть вариант – по диплому, но пока неопределённо

— Я что в институте учил – ничего не помню

— Говорят, ты в семинарию поступаешь

— В духовное училище.

— Родители – то не против?

— Мне уж 30 лет – что они против — то будут? Только мне решать.

— Ты там по возрасту старостой будешь. Клуб – то православный существует?

— Да я даже и не знаю, существует – нет.

— А я как приболел немного совсем, забросил организацию эту вашу. Да бегаешь ещё, как савраска, с работы на работу, а потом обратно. Думал, переженились уж все. А у вас всё по-прежнему. Практически сообщество холостяков, а не православный клуб. Я удивлялся народу сколько собиралось в спортзал, на чаепития, а как только стали на уборки приглашать, так почти никого и не осталось. Фактически сообщество холостяков «кому за и под 30» Столько нормальных парней, и все одинокие! Ну ладно там я, до сих пор не определённый, а Сергея возьми! У него какая-то хоть стабильность, учитель всё-таки. И окружение у многих иначе, чему меня. Это у меня вон на работе: две по 23, у одной два гражданских брака за плечами и работа без соцпакета, у второй ни одного брака. Но первая порядочней – хоть замужем была, но не повезло: муж, что первый, что второй пили, а у второй как новый жених узнал, что восемь было, так ноги в руки, ну возмущалась, конечно, всё-таки не шалава какая с трассы, а просто человека узнать надо, а потом нашла нового, перспективного, уехала вон куда-то с ним…

— В Храм пойдёшь?

— Нет. Не всегда могу и службу отстоять. Ты извини, просто обратиться бывает не к кому.

— Обращайся. Может мало?

— Да нет, растяну.

Дениса мать-предприниматель обеспечивала полностью, он вполне мог заниматься своими увлечениями, ходить в Храм чтецом или алатарником за бесплатно. Однажды его устроили сторожем, вот только к своим обязанностям он относился, мягко сказать, небрежно и несерьёзно, отчего настроил против себя весь коллектив. Его никто не мог упрекнуть в том, что, например, не способен обеспечить старость родителей, ему не нужно было хлопотать субсидию, зарплату он мог тратить на карманные расходы: захотел ноутбук – без проблем, и сидит гоняет фильмы онлайн, надоело – бросил, лежит ноутбук мёртвым грузом, нужен новый телефон – тоже без проблем, купил и торчи целыми днями в «одноклассниках»… Он тоже жил в своё удовольствие…

Мордовия. Кабинет инязора.

— Эрзяне – это мудрейшие, Павел, люди были. Славяне знаешь как переводится? Дикари! И слова что обозначают? Ничего не обозначают! Вот слово «целоваться»! Что значит? Ничего не значит! А у эрзян всё со смыслом. Ведь когда целуются, у него, если нет каких проблем и болезней, кол стоит, и у неё там болото… — сижу и думаю: куда я попал, вокруг божки какие-то или идолы, одному из них сахара кусочек преподнесли, на второй водой плеснули. Кроме мебельных дел, хотелось порешать и творческие, но столкнулся с такой стеной непонимания, что и выразить-то не знаю как. Сижу и битый час слушаю лекцию какую-то, причём человек убеждён, что мне математически что-то доказывает. Какое счастье, что были на моём пути люди, что от этого самого творчества и оттолкнули. Нет, это какой-то сумасшедший дом. А я ещё в электронный формат предлагал им их же строки упаковывать и распространять. По сути, я и прибыл в этот город собственно из-за них. В роли торгового представителя я бегал по магазинам, но первичная, тайная и скрытая, цель моя была, оказаться в этом кабинете, переговорить, найти общие точки соприкосновения и взаимные пути реализации данных идей. И для чего они на мои звонки только отвечали, звали сюда, если даже примерно не пронимают о чём собственно речь-то веду. И для чего тогда эти люди вообще что-то отвечают, зовут для разговора? И сколько похожих случаев со мной уже происходило?

По легенде, эрзяне были коренным народом Сурского края, потом пришли славяне. А потом было монголо-татарское иго, с которым пришли мокша. А потом многие народы увозили куда-то в эшелонах. Но вот мокшу и эрзю пожалели, дав одно общее им название – мордва – по территориальному признаку. А потом мордва орусела или обтатарилась, её потомки стали забывать родной язык, на котором говорили их предки. Тогда появился какой-то пастор, созывающий к молениям на родном языке. А потом кто-то вдруг вспомнил, что 2000 лет назад эрзя были воинами и долго сражались за собственную независимость. Какие-то энтузиасты обвинили церковь в уничтожении языка, насаждении чуждой культуры. Неожиданно стало насаждаться язычество, и к какому-то священному дубу ежегодно приезжали на поклонение аж со всего бывшего союза.

Вот примерно и вся история удивительного народа, зовущегося эрзя. Много удивительных личностей вышло из него, воинов, артистов, скульпторов… Много удивительных судеб переплелось в этом народе. Не знаю уж насколько это верно, но говорят и Горький-Пешков из эрзи родом.

Долгие годы я пытался хоть что-то выведать об этом народе. Помог, впрочем, как и всегда, случай. Это было ещё в те далёкие времена, когда я, буквально, болен творчеством был. Тогда я ещё интересовался литературными новинками, читал литературные журналы и посещал некое литературное объединение. И вот тогда а каком-то издание появились стихи моего земляка, которого я прозвал Фенимором. Я прознал, что он исследователь эрзянской культуры и около года искал встречи с ним. И однажды он появился на пороге моей квартиры со стопкой газет, издаваемых в Саранске. Тогда я пытался самоучкой освоить эрзянский язык, но так ничего и не получилось. Не помог и словарь из личной библиотечки Фенимора.

Говорят, что эрзя – голубоглазые блондины, но я таковых не встречал. Мой дед и его сёстры – высокие смуглокожие кудрявые люди. Я познакомился с дедом, когда меня было 14 лет. Отец тогда мутил мелкий бизнес на своей родине и взял меня с собой, он глубоко сожалел, что я не унаследовал от его предков по материнской линии, офицеров, служивших по легенде аж при царском дворе, такой генетически присущей нашему роду черты, как коммерческая жилка. Меня тогда вообще всё что хоть как-то связано с бизнесом, торговлей, продажами интересовало мало. У меня совершенно иные какие-то предрасположенности были. По младости лет я не обратил внимания, что мой отец старается как можно меньше находиться в доме своего отца, предпочитая даже ночлег у каких-то старых знакомых. Потом понял, что ему просто хотелось доказать своему отцу, что не пропал без него, сам смог чего-то достичь и добиться. Для меня же сама поездка чудом была. Это сейчас Египтом или Турцией не удивишь подростка, а для меня неделя в деревне за счастье. Это у меня первое и единственное путешествие было. Для меня чудом было провести здесь неделю. Причём проводил я её своеобразно: с утра убегал на гору и бродил вдоль лесополосы. Собирал букеты и любовался Церковью. У меня не было ни красок, ни фотоаппарата, чтобы запечатлеть, но невозможно было избавиться от ощущений переполняемого внутреннего восторга, отчего, возвратившись, я сочинял рассказы. Это уже были не сказки или фантазии какие-то, которые писал лет с шести, это уже было не конспектом придуманного, а отображением увиденного. А ещё меня почему-то тянуло к деду, которого ранее никогда и не знал. Но я тосковал и скучал, как по нему, так и по его родственникам, просился к ним.

14 лет – это как последние годы детства, потому что в наших краях с 15ти уже осваивают профессии или устраиваются на работу. Помню, в детстве впечатлил случайно увиденный фильм «Самородок» Хотелось тогда верить, что подобное чудо способно и со мной произойти, и мне больше не придётся запираться в ванной для конспектирования своих новых фантазий, и в эту ванную комнату не будет ломиться бранящаяся соседка по квартире. Но вот уже 14 лет – это время, когда уже поздно мечтать, потому что обстоятельства запрещают. А потом мой отец разорился, наверное, после этого наше родство с дедом и закончилось. Но воспоминания, как сожаление по чему-то утраченному родному и далёкому, ещё долго не покидали меня. Ещё в 14 я выспрашивал у биологического деда перевод тех или иных слов, их обозначение. Но дед и с сёстрами разговаривал только по-русски. Детство давно ушло в никуда, в необратимое, а с ним исчезли и поездки к деду. По каким-то непонятным причинам мне уже и самому не захочется туда возвращаться, а если и довелось бы, то как и мой отец постарался бы находиться в доме деда как можно меньше…

Родной город. Трудоустройство.

— Павел Александрович, скажите прямо, почему именно сюда желаете устроиться?

— Соцпакет нужен. Сами знаете, у нас весь город без него.

— Это пока молодые, думают, лучше уж побольше заработать, а со временем лучше поменьше, но официально.

— Думаю, мы друг друга поняли.

— На детей кричать не будите?

— У меня у матери 30 лет педстажа – она никогда голос не подняла

— Но то мать, а то Вы

— А инвалидность есть?

— Нет

— Семья есть?

— Нет

— А почему? Всё-таки возраст…

— Скажем так, не сложилось.

— Последнее место работы

— Нелегально. Компьютерщиком. Прайсы печатал. Сайт составлял.

— Трудовую где оформляли?

— На заводе

— Написано среднее техническое

— Техникум какой?

— Зооветеринарный.

— Нужна будет медицинская книжка. Но там данные только флюорографии.

— У меня есть

— В медицинской специальность «повар»… Уникальный к нам кадр пришёл…

Сейчас снимем ксерокопии, подойдите на следующей неделе…

Родной город

— На рынке знаешь кто директор? Да вот на трассе торговал. Вроде и не с бандитами, но и с ними. Вечно в шортах, маечке, тапки какие-то. Идёт мне навстречу. В костюмчике такой. Я говорю, что типа не узнаю тебя, а он отвечает, что положение обязывает – его в мэрию проталкивают…

Родной город. Последнее место работы.

— В Церкви-то бываешь?

— Да редко, Паш. Сегодня утром… так тошно на душе. Позвонил маме, брату. Чай – кофе будешь? Не очень отношение к таким работягам. Торгаши лучше живут и свободны

— Не скажи. Вон Василий. У него рабочие пришли в 9 утра и в 6 утра только ушли, а он с ними. А ему ещё в рейс ехать.

— Ты-то как?

— Помнишь, интернет-магазин предлагал создать? Сделал его. Сайт-то – это сейчас и ребёнок сделает, а вот раскрутку его не каждый. Порой по 16 часов без выходных уходило. Свои какие-то идеи вносил. По сути, выполнил работу коллектива в офисе. Но месяца два работал в ноль. И бешенство было, и раздражение, и руки опускались. Правда, отец при расчёте наценки помогал, модульного ряда. Надеялся, в мае пробьёт – фирма одна с Челябинска заинтересовалась, тысяч 10 в неё вложили, а они кинули, короче. Потом по миллиметру стало пробивать. Ну где – то рублей 600 с позиции выходит. Мало получаю. Честно. А потом, документы на руках. Вон заказал визиточки, указал на них майл, телефон, сайт – и по городам, там набрали адрес сайта – картинки посмотрели, прайс с ценами скачали…

— Ты вот говоришь. Мне спокойней становится. Если ты так смог, то почему я не смогу? Я вот в Тольятти хочу съездить, и те же чехлы закупать в Сызрани и продавать здесь

— Сейчас решаю с соцпакетом. Ну что за копейки ходить – осёкся – пишешь а то рекламу вблог ночами, 30 рублей, 100, потом замучаешься выводить и то не полностью.

Были мысли своё дело открыть. Но перемудрил. Грант от биржи не взять, по президентской программе если только в качестве инвестирования проекта, но лезть туда не хочу – это равносильно брать в долг сумму с большими нулями. Другие варианты попробовал. Но всё не то. Делать – то буду, конечно, но понемногу и как физическое лицо. Сейчас цель – до Нового Года сайт профессиональным сделать и официально оформить его на себя. – нет до Нового Года не получится, не один год ещё пройдёт, прежде чем сделаю этот шаг —

Тебя часто вспоминаю, многое от тебя нахватался, в Мордовии вспоминал, как принимал заказы – опыт пригодился

— Спасибо. А я плавать научился особым стилем. Меня жена запилила, что я ни на что не способен, но хоть что-то доставляет мне радость. Она сейчас зарабатывает больше меня – деньги домой не вносит. Ездит за товаром с любовником. Мне нашла любовницу, а я так не могу. Говорит, что так все сейчас живут. А … у меня она – единственная женщина в жизни. Детей жалко, они на мне

— Ты лучше расскажи как Аня?

— Как Аня? Ну Аня мне, как начальнику, стала дерзить. На тебя ставку делала. Сейчас флиртует с одним заказчиком. С ним ведёт себя совсем по-другому, ни как с тобой. При мне сама спросила у него телефон. Названивает ему подолгу, напрашивается в кафе. А у него есть девушка. И та догадывается. Однажды в магазине со мной пыталась заговорить.

— Сказать откровенно, с ней было легко, когда работал здесь. Находились какие-то общие темы для разговора или банальные сплетни. Но стоило только порог рабочего участка преступить, как словно стена какая невидимая тотчас же возникла. «Ты меня бросаешь?» «Ну а будущем думать-то надо» Сначала вот знаешь, дела когда не шли как-то, вот и перед ней неудобно, что всё так. Но потом пытаешься элементарно поговорить, обсудить, а в ответ: «Чё придумал? Нада была деньги брать, а не проценты»

Мой собеседник рассмеялся. Нас было трое в его рабочем коллективе, но сначала закройщица вышла замуж и переехала к мужу в другой город, потом неожиданно уволилась швея, отправляясь в декрет. Остался один я, даже обучался закрою какое-то время. Если откровенно, мне давно уже хотелось уволиться. Тут был один период, когда заказов практически не было, а следовательно и работы и зарплаты, и я нашёл работу сторожа. Уже тогда можно было уйти, но как будто что-то вот ждал чего-то. А уж тут одного бросать хозяина своего не хотелось, наверное, всю жизнь за многое благодарен ему буду. А потом стали искать швею и закройщицу, дали объявление в газеты, и вот пришла Аня…

— Я два месяца про неё,- продолжал я — вообще ничего не слышал: сама не звонит, трубку не берёт. Потом звонок. Смотрю от кого – «хозяйка». Первые мысли: с Аней что случилось. Хвать сама Аня и отвечает. «Дай 500 рублей» Ну как какие проблемы – так звонит. В этот раз не дал. Потом, как раз в Мордовию уезжаю, позвонил хозяйке, сказал, что не могу помочь её жиличке. А как приехал из Мордовии созвонились, встретились. Очень обрадовалась, посчитав, что буду товар возить в Саранск. Ну блин, голову надо иметь: транспорт — купить нереально, а нанимать дорого, водиле, грузчику заплатить, везти надо знать куда, везде договориться, всем заплатить – ну неужели так сложно понять всё это?!. Более доступный, более понятный вариант предлагаю, объясняю, но для неё это всё дурь. А ведь затраты: сам практически ничего не вкладываешь, всё гасит производитель, главное найти клиентов и набрать заказов. А если уж грамотно составить схему продвижения этой мебели – она будет абсолютно идентична для любой категории товаров. Нет, бесполезно, ничего с ней не добьёшься. Итог подобных историй – скандалы, истерики и психованные дети. Сходил в Церковь – ей там сейчас не нравится, до конца службы не достояла. С поиском квартиры ей там ведь помогли, да много хлопотали, приглашали подработать, хоть как-то старались ей помочь. Но помогать ни разу так и не пришла, а когда ей какие-то встречи устроили – тоже не явилась. Ну так вот. В кафе чайку попили, в парке посидели на лавочке. Вечером позвал на работу. Как-то там в выходные шашлыки жарили, её звал. Но болела хозяйка, и Аня осталась с ней – ну молодец не бросила. А мне так хотелось её с людьми познакомить: вот знаешь, даже завидую тем семьям, где изначально каждый ничего из себя не представляет, а многого добиваются совместными усилиями. Например, один парень был дворником в кафе на трассе, хотя до этого в институте учился на одни пятёрки, но вынужден был бросить. Челночли с женой, потом вот он продажей мебели занялся, она перед каждым рейсом ему расчеты вела. Сейчас свой цех мебельный, а она после второго декрета второе высшее получила. Тут с очными на рынке стоят, а она с заочными карьеру в администрации города сделала.

Я замолчал, отметив про себя, что о сотрудничестве тут договорились очень быстро и оперативно; хватило, буквально, пары дней, чтобы обсудить все возникшие нюансы и уже приступить к работе.

— Отвлёкся. В этот раз, короче, как обычно на час опоздала. Время оставалось мало. Ну я не отношусь к ней, как к проститутке, чтоб по сараям таскать. Думал, на огороде поработаем. Нам же землю под дачу дали, ну типа благодарность своего рода, за то что клиентов ищу на опт. Но уж время-то поджимает. Походили по деревне, показал, где родственник у меня строится с 14 лет. Чуть не прямым текстом говорю: мол, как добиваться-то будем в жизни чего. Хи-хи да ха-ха. И вот две недели, как ни сама ни звонит, ни на звонки не отвечает

В парке Аня рассказывала про Мурзика, что съел попугайчика, осеклась, вспомнив, как когда – то перелазила через забор на дискотеку. И вдруг вспомнилась знаменитая в своё время бродячая компания, где бегала маленькая чёрненькая в шортиках до пупка – это была Аня, сомнений не оставалось. Встречались и раньше, просто пересекались, не разговаривая.

— Ну если человек видит грязь в себе, он и в других будет её видеть

— Я не могу про Аню плохого сказать, но маска есть и тяжело морально, ведь вот то о чём рассказал – она совсем не понимает

Провожая тогда Аню, поцеловал в губы, получилось нелепо и глупо…

В одном из своих матершинных произведений Владимир Козлов рассказал о парне, музыканте в прошлом, что выполнял в столице скучную работу системного админа; заниматься творчеством у того что-то пропала вся охотка. Нечто похожее происходило и сейчас, убитые на творчество годы было даже жалко – пропали они впустую

— Ты оставь то, что заработал сегодня. Ане 1 сентября день рождения. Я букет хотел купить. Но нет смысла продолжать, сам понимаешь. Купи поесть, скажешь от меня.

— Нет, забери – ты деньги зарабатываешь. А если не смысла, то нечего на неё и деньги переводить

Родной город. Православный клуб. Полгода назад

— Сказать, зачем вы сюда приходите? Найти вторую половинку. Что не так? Вот только вы все какие-то тухлые…

Сколько себя помню, меня всегда учили относиться к творчеству ни как к профессии, а как хобби; получать совершенно иные специальности, более приземлённые и реальные, набираясь жизненного опыта. Меня подобные уроки всегда возмущали, я сопротивлялся и боролся, продолжая добиваться чего непонятного и недоступного. Мне казалось, что только когда добьюсь, я стану свободен в своих желаниях. И лишь когда творчество затихло во мне, когда не то что возвращаться, а думать о нём, проклятом, не хотелось, я обрёл долгожданную свободу. И эта свобода проявлялась в каких-то мелочах – возможности купить книги, возможности смотреть фильмы, возможности посетить Храм… И я счастлив был мгновениям этой свободы, о которой столь долго мечтал.

На гудке стояла «Тёмная ночь» — это было памятью об Ане. Так хотелось как-то с ней вечерком посмотреть фильмы Астрахана, они мотивировали меня в своё время куда больше, нежели книжки Кийосаки все вместе взятые. Но Аня посчитала их «военными». «Прислушайся!» — хотелось воскликнуть мне – «Насколько тут гениальнейшие афоризмы встречаются», но я, конечно же, понимал, что это бесполезно. Аня была бы более счастлива, накачай я её с торрента ужастиков или западную какую муть со спецэффектами. А я для себя понимал, что никогда в её присутствии не открою чёрно-белый Голливуд, любимую документалку и отечественный артхаус. Сначала, конечно, промолчит, но со временем даже такая мелочь будет её дико раздражать, а эти крупицы нередко основа семейных скандалов.

Проведя нормальный Интернет, обрадовался сперва возможности смотреть фильмы Бергмана и Феллини, но по-прежнему смотрел обычную попсу. Новый фильм Астрахана был наивен, но более доступен и понятен. «Живут на свете хорошие и добрые люди» потом переключил на польский фильм «Голые» — в титрах стояло психологический, но психологического там не замечалось. Просто шлёпали туда – сюда какие-то голые старухи, ожидающие фильм «Хирурги», такую дрянь и смотреть не хотелось. Вчерашний просмотр фильма «Сынок» оставил больше впечатлений. Да и советский «Кукла» более психологичен. А взять «Дом» и «Мир в другом измерении»? Считай, в детстве раз видел, а помнится всю жизнь!.. Только сейчас появилась возможность посмотреть. Третью серию этой кинотрилогии жаль не найти… Потянулся и выключил, причём так неудачно, что полетели все открытые вкладки с фильмами, на поиск которых был убит не один час

— Ну да ладно

Родной город. Недели три назад

— А твоя подружка в Пензе живёт? – вопрос шестилетней соседки, уплетающей макароны рассмешил всех – она быстро поняла с кем разговариваю по телефону

Постскриптум

«Владимир пишет, что на следующей неделе приезжает твой клиент из Екатеринбурга, обещают сделку. Клиента скидывал ты уже довольно давно, я ему позвонил, а потом Владимир его взбодрил…» — читая это сообщение в скайпе, состояния некой радости, от которой обыкновенно хочется скакать, прыгать, визжать, как полный идиот не было… Скорее, гремучая какая-то смесь надежды и сомнения…

Последнее время комп слишком часто был включенным, нет, работать по 16 часов, таращась в монитор, просто откровенно задолбало, всё чаще смотрел фильмы. Как по графику: в будни – документалистику, в пятницу – классику, в субботу – что-то из закрытого показа, который на первом, в воскресение – художественно-биографические.

Классику смотреть было тяжеловато – Кустурица радовал, Бергман удивлял афоризмами, Феллини заставлял грустить и задумываться. Не терпелось-таки перейти к фильмам Асановой, Михалкова и Кончаловского. В прошлую пятницу от просмотра Бергмана отказался, от того что на душе тошно было. Потому тогда смотрел «Всё по-честному» любимого Астрахана.

«Неужели я должен прожить тут всю свою жизнь в очереди за маленьким кусочком счастья?!» — говорил в одном фильме Арлекино, когда ему тоже было тошно…

В день получения сообщения пересматривал в сети последнюю серию какого-то сериала, где герой Дюжева, напившись водки, горланил «Не для меня». Вот так же хотелось сесть на трезвую голову во дворе на лавочку и орать. Песня почему-то никак не хотела выходить из головы…

Раскалывалась голова – очередное осложнение после простуды. Стоило сбить температуру, как однажды под вечер вышел ко двору, завернул за дом и услышал, как окликнула Аня – она ходила к какому-то другу записывать песни Максим.

Провожая её, смотрел на целующиеся парочки, и понимал, что давно всё умерло. Старушка-псалтырщица как-то повлияла своими разговорами, отчего отправился к Ане на съёмную квартиру, где долго и нудно, как той наверняка показалось, пояснял о существовании пассивного дохода; тогда я не был ещё столь заморочен на откровениях сетевиков, ушановцев и жуликов — меня мотивировали иные примеры создания пассивного дохода — например, кто где-то устроился, а при этом смог дополнительный заработок организовать таким образом, что практически на автопилоте и выше заработной платы. Здесь допустим сторож был: получал стабильно трудовой, а сам дополнительно за стоянку сшибал, а потом умудрился тут же и металлолом для пересдачи принимать у забулдыг. Да мало ли примеров жизнь показала. Кто-то по выходным ездит заказы принимает в деревнях на мебель. Кто как, но как-то ведь всегда выкручиваются. Эта встреча погоды не сделала, лишь в очередной раз убедился, что кроме как приятельских, больших отношений быть не может…

Кстати, за этот год перестал заниматься творчеством – вся жизнь была положена на этот алтарь, и вдруг – хлоп и нет! В жизни появились совсем какие-то иные интересы – подписался на кучу блогов и рассылок, изначально старался следить за ними, а потом читал лишь записки избранных. Совсем иной мир открылся; мир, к которому никогда не стремился, лишь от того, что не знал о его существовании. Рассказы этих молодых людей об инвестировании, ещё каких-то делах изначально читались по обывательски: так балагур-слесарюга с нескрываемым напускным величием, подчёркивающего его важность и образованность, изучает заметки о снежном человеке или летающих тарелках.

Сам же, выцедив необходимую информацию из записок этих людей, давно уже расписал по пунктикам — что мне следует делать. Оставалась одна проблема – НА ЧТО???

Уже второй год пошёл на решение этой проблемы, составлялись какие-то немыслимые схемы, подыскивались варианты реализации, но не прошло и полугода, как начались сплошные американские горки и один большой регресс. Косячил много и ошибался немало. Жизнь упрямо тянула назад. Ощущение словно стоишь в тупике и стучишься головой об стену.

Но верилось, что есть шанс НЕ ВЕРНУТЬСЯ НАЗАД!!!

Прошло пять лет.

— Привет. Ты меня помнишь? А у тебя работа, говорят, хорошая. А у меня брат убил жену, теперь я живу в его квартире. Сыну у меня семь месяцев. Нет, не замужем. Просто с парнем живу, но он у меня уехал на заработки. Давай я к тебе в гости буду ходить.

В параллельной реальности

В тот вечер меня звали на очередное творческое мероприятие, и я привычно отказался, потому что душу бередить не хочется. Ничего кроме неприятностей это самое творчество не принесло, как для меня, так и окружающим; оно было как болячка, сковырни которую, так и будет не заживать, зудеть и гноиться. Однажды я даже сбежал с одного такого сабантуя, дело происходило в доме культуры, я уселся там, на лестнице, и просто молчал. Помню, под лестницей ещё дерево было декоративное с красными листьями, и по возвращению в привычную жизнь, на завод, я создал некое посвящение этому дереву, а так же пыли и одиночеству.

Подобные вечера никогда и никем не спонсировались, все организационные вопросы ложились на плечи обычных энтузиастов, которые на собственные средства снимали помещения, набирали людей, иногда талантливых, но чаще всего выносящих мозг организатору данного сборища. Вот теперь объявился новый чудак, набрал кредитов и выкупил здание сельского клуба, чтобы собрать самобытных поэтов и музыкантов со своей родины. Пожалуй, идея неплоха, вот только зачастую все эти культурные мероприятия чаще всего заканчиваются чаепитиями, постепенно перетекающими в пьянку. Начинают изливать душеньки, кому-то что-то там доказывать – одним словом, продолжается высокоинтеллектуальная беседа.

Нередко это люди одной тусовки, хотя нередко посещают эти мероприятия люди, которых можно обозначить непризнанными гениями. Обычно у людей такого типа всегда проблемы, они вечно чем-то недовольны, у них практически постоянно чёрная полоса и череда проблем и неприятностей. На вечерах творчества их обыкновенно пробивает на откровения. Они уже начинают и о творчестве забывать, поскольку единственное зачем пришли, так это за возможностью выговориться, быть услышанным и излить душеньку. Но не будь у них ощущения безысходности, вполне может быть, и творчества у них никогда б не было.

Но есть и ещё одна категория людей, посещающих подобные мероприятия. Это господа-всезнайки, являющиеся звёздами творческого бомонда; это эдакие современные прочуханые стендаперы. Жизнь их нередко протекала по строгим классическим канонам: школа, институт, работа. Зачастую они выросли среди людей высокого искусства или даже людей, одобряющих новомодные, свойственные определённому веянью тенденции, вплоть до хиппизма. Такие не под колыбельные выросли, а под творения Джона Филлипса. Чаще всего к такому навороченному контингенту примыкают редкие непризнанные гении из первой категории. Хотя, стоит оговориться, не все; большинство же ведут себя, как в компьютерной игре боты, что, видя стену, долго стучатся по ней головой, даже не помышляя, что стоит стену просто обойти или найти выход, вот потому их практически никогда и не покидает состояние фрустрации.. Всезнайки — это настоящие творцы, уникумы, их жизнь протекала чаще среди себе подобных, но при этом они считают, что в праве судить людей первой категории, которые как бы зависли между миром иллюзий и реальности. Причём мир иллюзий – это обычная банальщина, повседневность всезнаек, которые бесконечно будут давать советы, до утра дивиться происходящему в неизвестной им реальности. Диспут между всезнайками и гениями нередко может перерасти в реальный батл, достойный лучших традиций контр страйка. Но у всезнаек есть одна немаленькая проблемка – они пытаются лезть судить ту жизнь, о которой не имеют ни малейшего понятия: чужая жизнь протекала у них как-то побоку, кучковались же в компаниях себе подобных, так же не пытающихся думать инаково.

Признаюсь, я сам некогда мечтал стать всезнайкой, ибо даже психологически более комфортно находиться среди людей, которые понимают тебя, и которых понимаешь сам. Если этот дисбаланс нарушен, человек автоматически переходит в категорию самородков. Это удивительно милые, но невероятно зашуганные существа. Равно как и гениев их, также нередко, прельщала сама мысль покинуть привычный мирок, однако у них хватало какой-то мудрости не относиться к собственному творчеству с завышенной долей фанатизма. Да, творчество в их жизни, несомненно, присутствовало, но в отличие от всезнаек сызмальства они привыкли получать не одобрение, а оплеухи. А потому, подрастая, они доверяли свои сокровенные творческие тайны лишь самым близким друзьям и родственникам. Их жизнь мало чем отличалась от происходящего внутри их социума: они так же где-то учились, получали работу, заводили семьи. При этом их невидимой тенью сопровождало творчество, которое вроде как и серьёзным им казалось, но в тоже время оставалось чем-то на уровне хобби. Обыкновенно они не лезли в дискуссии, помалкивали, грустили и задумывались. Чаще всего на таких сборищах всезнайки рекомендовали им как-то совершенствоваться, увеличивать свой интеллектуальный багаж, на что самородки либо отмалчивались, либо отшучивались. И дело было далеко не в том, что на месте всезнайки самородки старались представить, например, начальника цеха или мастера участка, а в том что привычный мирок у них был необыкновенно хрупок. И их мирок полнился не мечтами и фантазиями, как у гениев, а чем-то таким конструктивным, разложенным по полочкам, некой системой, над которой самородки бились годами. И в жизни, между домом и работой, находилось нечто эдакое, способное подарить положительные эмоции и ощущение счастья. Вот в вакууме этого мирка создавалось, развивалось и рождалось у них творчество. Так же в отличие от гениев, сумев пристроиться в окружающей их реальности, которая их, впрочем, вполне устраивала, самородки умудрялись создавать семьи. Иногда жёны их понимали, когда не понимали – относились терпимо: главное, что мужик не пьёт.

Мне, признаюсь, уже не хотелось ощущения присутствия в курятнике, да и не к одной из обозначенных категорий я и сам себе уже не относил (вот настолько оно всё мне чуждо стало), что решил отказаться. Тем более меня ожидала очередная ночная рабочая смена среди тех реликтовых гоминоидов, что сами себя классифицируют не иначе как «человек нормальный»

А такие нередко серые краски повседневности раскрашивают не творчеством, превращая окружающий мир в пестроту будней, а прежде всего пьянкой. Хотя после нулевых появился такой вид досуга, как спортивный зал. Они стали модными, престижными, чаще всего их посещали люди, имеющие некий статус в определённых кругах. Посетителями фитнес-клубов становились как пацаны на велике, так и чуваки на гелике. Последние не жалели бабла на спортивное питание, соблюдали рацион, а иногда помимо всевозможной гормональной дряни покупали из-под полы какие-то «ампулы для качков». И вот после укольчика, приёма бца, натягивали атлетический пояс и, тягая гантели и штанги, орали как психи: «Давай! Тяни! Работай! Хорошо! Не выдыхай! Пошёл! Ещё!» Краснели, пыхтели, обливались потом, требовали чтоб на ресепшене им поставили затёртый до дыр диск «рамштайна», после тренировки отправлялись в душ, одевались, дивились ощущениям, возникающим во время тренировки и уже уходя, тосковали по залу: ощущений таковых не хватало им в повседневной жизни, и какая-то непонятная дикая бесовская сила тянула обратно их на тренировку, в тот удивительный уникальный становящийся незаменимым мирок, в котором можно на мгновение почувствовать себя супергероем и любоваться на чик, приходящих в спортзал в маечках и том, что поколение наших бабушек обозначало не иначе как рейтузами или трусами.

Конечно, мужикам, которые всю рабочую смену мешки ворочали, не до спортзалов было – эмоций и развлечений таким хватало. Но требовалось где-то глубоко, на подсознательном уровне, ощущений скорости и побега. В своё время на блат-хате нелегальных рабочих, я, двадцатилетний болваничик, едва только постигая мир вот этой провинциальной реальности, встретил людей, которые, отпахав рабочую смену, до утра зачитывались фентези. Ещё тогда внутри меня скользнуло осознание того, что все эти книги для таких людей есть не что иное как возможность вырваться из реальности, покинуть её и отрешиться от неё. Но постепенно стало подкрадываться то время, когда компьютеры стали появляться практически в каждом доме – их мирному сосуществованию с телевизором и магнитофоном стало невозможным удивить даже ребёнка. И вот даже взрослые мужики стали покупать компы не только ради переписки в соцсетях и созвона в скайпе, а ради возможности наиграться. Кто вырос в 90-е, тот наверняка помнит, какой же невидалью и диковинкой были игры, как злились и психовали мы, когда наши герои не проходили новый уровень, или теряли жизни, насколько невозможно горячим становился корпус игровой приставки. Теперь же есть и онлайн-игры, что представляют собой банальный развод людей на деньги. Но люди из подпольных рабочих участков предпочитали по старинке – диски. Такой контингент дожидался окончания рабочей смены, чтобы дома, в ночной тишине, просидеть до утра, лазая по каким-нибудь лабиринтам, убивая виртуальных монстров.

На упомянутых мною рабочих участках компания собиралась разношёрстная, но все они были связаны какой-то неуловимой общей идеей, мыслью. Попав в эту среду, даже что-то менялось в сознании людей. Например, отучится какой-нибудь фраер, скажем так, на очередного какого юриста и вернётся в родной город в силу личных обстоятельств. Сначала с годик по рынку пошатается грузчиком, надоест хребет ломать. Придёт на работу устраиваться, а старший над ним окажется его сверстник, которому и семь классов отмотать в лом оказалось. Сначала к фраеру присматриваются, нагружают работой, но, если увидят, что не психует, старается и пашет на равных, то предлагают процедуру вливания в коллектив в каком-нибудь барике, а если уж ещё и в пьяной компании сможет себя человеком показать, не спасовать и под утро на своих двоих на работу заявиться, то это уже, как посчитает коллектив, свой человек, с таким напарником можно дело иметь, а то были уже «недельки». А человек работает, вот только изнутри что-то вот такое гложет его, покоя не даёт, как бы зря жизнь прожита не оказалась: его лет в 12 мамка часов в восемь уж домой загоняла мультки смотреть, а кореш его на ночь в подпольном компьютерном клубе оставался за администратора; он над курсовухой ночами голову ломал, а корешочек уж к тому времени на собственной тачанке рассекал, снимая самых опытных шлюх на трассе… Так не зря ли прожита жизнь спрашивается?

Современные тинейджеры любят фотографировать так называемые заброшенки и выкладывать их фото в социальных сетях. Боюсь, во мне осталось нечто такое пожизненно подростковое, и я просто обожаю подобные места – возможно, они напоминают мне о моей Родине, я вырос среди подобных строений и до сих пор не представляю иначе индустриальные пейзажи. Помнится, после школы по дороге домой я коротал путь через заброшенные склады. Когда-то там что-то было, трудились люди, о чём оставались немыми свидетелями раскуроченные электрощиты и ржавые механизмы… Но в мои школьные годы там всё поросло травой настолько, что мой дед гонял туда коз пасти, а я любил там бродить и смотреть на разрушающиеся строения. У меня почему-то тогда была такая блажь – ходить босиком и измываться над сторожем Савкой, этого бомжика, если верить слухам, привезли аж с самого Подмосковья, где он был учителем труда. Здесь же он раз в неделю отправлялся разгружать вагоны, а потом возвращался в свою каморку, невозможно пыльную, и охранял склад. От тяжелых нагрузок Савка всю неделю не мог прийти в себя. Иногда к нему забредали такие же забулдыги и квасили так, что после их ухода Савка ловил люлей – дошло до того, что во время его дежурства даже дверь с петель сняли. Иногда кто-то оставался на время и ночевал. Особенно помню рыжеватого такого, рослого парня с длинными, как у хиппи, волосами. Ещё вспоминаю, в пристанище Савки были кресла, подобные тем, что устанавливались на многих старых вокзалах. Единственным пропитанием Савки была картошка, которую он накидывал в кастрюльку, потом наливал воду в эту кастрюльку, растапливал голландку и толкал кастрюлю поближе к огню. Однажды я в его кастрюлю ключ запичкал от этой хибары. Целыми днями он сидел и смотрел на окно, а за окном торчал забор, за забором мост, по которому целыми днями ходили люди, не подозревающие о наблюдающем за ними Савкой. Как-то он увидел у меня стопку книг, выпрашивал их, а я не отдал их, о чём до сих пор жалею – книги-то были старенькие, ненужные, они так потом и пылились в кладовой, а Савке – возможность убить время. А потом вдруг всю территорию с пустующими складами кто-то выкупил, как и многие другие подобные помещения в наших краях, и Савка исчез. Ходили слухи, что владелец склада, который приплачивал Савке за сторожа, забрал его к себе прислугой. Ну вот на подобных заброшках, которые постепенно кем-то начали выкупаться или арендоваться, когда-то и зародилось, можно сказать, основное городское производство. Кое-где условия были более-менее сносные, а где-то сараи и не отапливалось вовсе, отчего зимой людям приходилось трудиться в фуфайках. Хотя были, конечно, хозяева, что реально заботились о рабочих. Но сам мирок вот таких сарайно-производственных цехов, наверное, неслучайно и нередко сравнивали с резервациями для индейцев или кварталами темнокожих в Америке. Тут формировалась, можно сказать, определённая субкультура: бывшие одноклассники таких работяг, отучившиеся в вузах чужих городов и оставшиеся там, не всегда могли понять тех, кто оставался и трудился в цехах. Словно невидимая стена какая возникала при общении: слишком уж разнилось само мировоззрение, восприятие и отношение к жизни. Работающих в таких сараях нередко представляли эдаким если не былом, то людьми, опустившими руки, зарывшими в землю собственные таланты, не ищущих пути самореализации какой-то. Но подобное отношение к работягам, как к неким деградирующим существам было нередким у людей, что элементарно не знали всей этой рабочей кухни изнутри, среди тех, у кого давно сформировалось отношение к рабочим, как к каким-то людям, таскающими доски и копающими ямы. Однако процесс производства достаточно многогранный и относительно творческий, требующий сноровки, расчетов и соборности. Престиж не падал рабочей профессии, само отношение к рабочему ухудшалось, потому как людям недосуг было понять этот труд и этих людей. А для понимания требовалось прожить среди них, прочувствовать и вот тогда уже собственно и осознать. Раз в сетях наехал на них кто-то, выкрикнув, что вы, мол, деградируете в сараях этих, так до пятисот комментариев получил в ответ за пару часов – это ведь тоже самое, как если бы в заморском Гарлеме кто выкрикнул что неполикорректное. Рабочий из сараев – это человек, не знающий закрытых элитных дворов, человек, поставленный в те рамки, где практически отсутствует свобода выбора, где бесконечно и беспрерывно грузят проблемы и обстоятельства, живущий в мирке, где практически не остаётся времени на мечту, по той простой причине, что рядом есть те, кого элементарно требуется растить, кормить и одевать. Но не будь этих людей, согласных практически на любые условия, способствующими выживаемости, как их, так и их близких, равно как и многочисленные забытые сёла, уже давно вымерли бы и многие городки в глубинке нашей России.

Вот в одном из таких многочисленных сараев я и трудился когда-то сторожем. Хоть и крыша была там не одним рубероидом покрыта, и на чердак для утепления напичкали, высыпав, сотни мешков земли и опилок, но протопить дровами зимой цех, если честно, было практически нереально – сифонило из всех щелей. Летом же кирпичи нагревались, духота стояла неимоверная, окон не было, потому распахивали все двери и ворота, и цех наполняли полчища мух, бороться с которыми было просто невозможно, не помогала не липкая лента, не занавески какие-то, а потому привыкли просто не обращать на них внимания. Лишь в одно лето мухи исчезли сами по себе – просто перестали пользоваться холодильником и взялись всех четвероногих приблуд кормить на улице, и всё, мухи исчезли. Зимой редко удавалось задремать, летом же – лафа. Эх, если б только не мухи. А так поездки на работу становились как прогулки на дачу. Особенно после того, как нам у цеха выделили участок под огород: приезжали, ковырялись на нём, отсыпались и под утро ехали на рейсовом автобусе домой. И воздух свежий – село (хозяин не случайно такое место под свой сарай выбрал, здесь налогов платить меньше) И вот я предвкушал побыть наедине со своими мыслями, после огорода послушать нечто такое джазовое, прозвучавшее когда-то в старых голливудских фильмах. Но меня ждал облом – рабочим предстояло трудиться до утра, а это обозначало, что моим планам на уединение не суждено было реализоваться. Вместо ожидаемой тишины предстояло слушать ночь напролёт композиции непонятных жанров, которые мастер цеха Яшка наскачивал из интернета. Лично я не очень-то люблю скачивать с торрентов музыку, смотреть фильмы онлайн и читать с телефона или планшета (такой вот несовременный) – мне гораздо интереснее собирать коллекцию дисков и книг, чтоб в нарядных упаковках стояли рядком на полке, как символ сбывшихся финансовых побед (вот, мол, заработал!) Помещение, которое обозначалось киндейкой, было прокурено и являло собой тесный закуток с диваном, парой шкафов для рабочих, холодильником, на котором стоял телевизор, котлом и столом с офисным креслом.

Завалился Яшка, уселся на диван и уставился на экран телевизора. Если честно, всю зомбирующую муть с тупыми второсортными шоу я смотрю, лишь когда настроение паршивое. Но Яшке нравилось наблюдать за какими-то придурками. Из цеха доносился вой какой-то музыки, являющей собой смесь крика и грохота, а это обозначало, что Яшка был явно не в духе. Рад бы был покинуть киндейку, потоптаться на огороде, да долгожданный дождь давно полил мой скромный урожай.

Я уже догадался, что Яшка завалился ко мне неспроста – требуется излить душу человеку. А на роль жилетки нередко выбирают меня, потому что весь я такой внимательный, молчу, не осуждаю, стараюсь понять человека. Но если вот честно, молчание моё всего лишь от того что сказать-то или добавить порой нечего. Как заводят речь о детстве, мне легче вспомнить, о чём писал и о чём читал. Первые дискотеки? Помню, была в клубе какая-то обозначенная воробьиной, из разных кварталов города на неё бегали, но перед ней в обязаловку было чтение каких-то лекций. Вот на лекции я и ходил, а с дискотек сматывался. А уж коснись, что личных отношений, так тут я вообще двоечник: была у меня какая-то великая первая любовь, как замуж вышла, так и не искал я никого толком. Всё в глубине души пронадеялся, что смогу отсюда, из жизни этой, вырваться куда-то, уехать, поступить, а там может и встретить родного человечка. А в итоге застрял на своей малой Родине, где вариантов трудоустройства кроме сараев, торговли и заработков, наверное, и не существовало; с заводов так и продолжали сокращать, а в центре занятости если и предлагали работу, то на пять-семь тысяч рублей в месяц, разумеется, без учёта желания и образования (что два высших, в третий институт поступил, дурачок, а пять лет официально не работал, так иди-ка недоумок на 4800 рэ в месяц мести улицу — ты не сказку попал, а в жизнь вляпался; а если не нравится, то самому себе претензии предъявляй, неужели не мог НОРМАЛЬНУЮ специальность получить, сантехника, например, то получил бы сейчас направление на работу по скользящему графику на 7400, а то даже и вахтой спровадили бы с зарплатой от пятидесяти; а теперь поздно, хотя можно, конечно, на трёхмесячные курсы отправить, но после бесплатного обучения своего пособия по безработице в 800 рэ в месяц лишишься, дорогой, да и по новой НОРМАЛЬНОЙ специальности хрен устроишься — везде ж с опытом требуются специалисты, а не курсанты-скороспелки, так что поздно ты о жизни задумываться собственно и начал…). «Бог дал мне шанс: крутись как хочешь!» — заявил мне как-то у «биржи» один забулдыга, слегка вмазанный и опирающийся на клюшку — «Мне группу сняли, на работу нигде не берут, а на хозяина — сам помнишь — работал, где и ты: и каменщик, и штукатур, и дворник, и грузчик, и маляр, и плотник — за копейки и еду»

Я уже где-то как-то говорил, что человека формируют обстоятельства, именно они определяют его жизненный путь, а окружение прямо или косвенно способствует развитию взглядов и мнений. А Яша рос обычным деревенским дворовым пацанчиком. В те далёкие забытые брежневские времена в их селе уже с первого класса детей отправляли в обязательно-принудительном порядке в интернат в соседних городах или посёлках, где они учились читать, писать, курить, материться и драться. Там и учились первые Яшкины друзья, которые приезжая на каникулы, сманивали с собой чернявого пацанёнка и учили жизни по понятиям. Однажды даже позвали в клуб по девкам. Родители, понятное дело, не пускали, и Яшка проревел весь вечер, сидел, свесив ноги сундука, и орал: «Хочу по девкам!» «Да какое тебе ещё по девкам? В школу ещё не пошёл!» — сокрушалась мать, однако отец согласился отпустить дитятю. Нарядили как на праздник: рубашку белую, шорты, гольфы, сандалики, приготовленные к первому сентября. И отправился Яшка с корешами в клуб по бабам. Те смеха ради нашли ему там какую-то толстуху, которая пронянчилась с ним во время танцев. Смех-смехом, но даже в зрелом возрасте, сколько ещё будет ситуаций, когда придётся обратится разрулить какие вопросы к тем друзьям, и вот каждый раз разговор начнётся с воспоминаний о тех счастливых детских днях, когда первый раз ходил по девкам. А потом Яшка, сколотив собственную банду малолеток, отправился за пару километров от села смотреть на поезда. Пресекли тогда, что на повороте поезда обычно останавливаются минут на несколько, и придумали игру – на поездах кататься: заберутся, проедут метров несколько и спрыгивают. Как только тогда ничего не переломали – непонятно. Узнали о том те самые товарищи постарше, и предложили в сами вагоны забираться, а как что найдут интересное, скидывать. Чаще всего комплекты инструментов попадались, Яшка до сих пор хранит такой талисман. Старшаки навариваться научились на краденном, мелюзге же не доставалось ровным счётом ничего.

И вот шли годы, старшаки стали бандитами, а Яшка поступил в ПТУ. Однажды крутой махач нарисовался – неожиданно с деревень на разборку приехали пацаны и воинствующей толпой атаковали крыльцо шараги. Модно тогда было и интересно стрелы забивать: район на район, шарага на шарагу. Ну а тот замес Яшка и спустя годы позабыть не мог: силы неравны оказались. С каждой комнаты пацаны выскочили, а деревенские всё прут и прут, и откуда только берутся. Но один старшак с училкой жил в шараге, та визжала и истерила, чтоб не вмешивался. Но тот по водосточной трубе спустился и отборными матюгами смог пояснить толпе кто он, кто его друзья и что он с той же деревни, что прибывшие. И быстро всё успокоилось, даже без приезда милиции обошлись в этот раз.

А потом под ритмы «лебединого озера» проснулись совсем в другой стране. Домой Яшке возвращаться не хотелось: там и без него проблем хватало, да брат задурил младший, так и сел, подлюга. Но после получения диплома койкоместа в общаге лишился, идти некуда. На заводах мест нет: ежедневно сотнями увольняли. Кто-то из уволенных работяг спивался, кто-то подавался на заработки за рублём и туманами, а вот кто-то из бывших специалистов стал выкупать пустующие сараи, склады, пожарки, конюшни, прачечные и прочие-прочие бесчисленные здания, которые, как считалось, можно было, реконструировать в рабочие помещения. Вот в такой сарай и отправился Яшка, парень толковый, с людьми разговаривать может, быстро выбился в мастера, стал расчётчиком. А в такой среде – талантливый расчётчик на весь золота: на какие только ухищрения не идут хозяева чтобы сманить толкового специалиста. Вот и Яшку сманили: главным и весомым аргументом оказалось то, что и бабу берут с Яшкой, Райку, с которой тот по пьяни познакомился, у той и среднего полного образования не было.

До Райки у Яшки уже семья была, сын рос, которого Яшка содержал и обеспечивал. Хороший пацан. Шустрый, толковый, нормальный: в первом классе уже отца вызывали – дверь с петель в туалете снял. Такой не пропадёт, в жизни не заблудится. Одно смущало: от компа отогнать нереально. Раньше-то в пятнарик в прятки играли во дворах, а сейчас они корчат из себя, не пойми кого, общаются только по аське да переписке в соцсетях, а уж от компьютерных игр, так вообще за уши не оторвать. Но к играм сам и пристрастил, признавался Яшка.

Да и сам он – геймер был тот ещё. Копилось за день всякое: тому объясни, этому пинка дай, самому от хозяина влететь может, к концу дня впору на стену с кулаками лезь. Только лишь игры спасают от стресса. Вот только чуть ли не ломка от них начинается: уровень не прошёл – и вот крутится в голове, где там проползти, куда залезть, как кого замахать.

За отработанные десять лет в этом сарае, хозяин оформил Яшку официально на минималку. За эти десять лет бригада сократилась примерно вдвое. Яшку не единожды манили в другие сараи, но он отказывался хотя бы по той причине, что здесь практически не было простоев. Какими-то непонятными методами хозяин умудрялся находить рынки сбыта. И в те дни, когда в других сараях выли, что рабочая неделя сократилась до трёх дней, в этом сарае продолжали пахать. Были, конечно, времена, когда в расслабушку работали, но при этом получали мало. Зато стоило пойти потоку заказов, как пахали буквально по-чёрному: с утра и до утра, вспоминая и мечтая и единственных двух неделях отпуска на Новый Год. Как признавался сам Яшка: «В такие дни ничего после работы кроме тарелки и подушки не вижу» Зато система оплаты в отличие от других сараев была продумано достаточно хитро: если в других сараях за каждую операцию существовала определённая ставка, то тут выплачивали в равных долях каждому работнику, отчего иногда они и заменяли друг друга на разных участках.

Райка обычно работала с мужиками на равных, один раз даже с костылём скакала (лишь бы денег не потерять) А бабла они не жалели: в выходные на рынок разъезжали на такси, покупали таких деликатесов, что и в детстве не видели, не жалели денег на модную одежду и золотые украшения для Райки. Сколько мужики говорили, мол, квартиру б уж давно приобрели, были б поэкономнее. Но жажда роскоши брала верх. Да и устраивало Сашку с Райкой всё: на выходные Яшка забирал сына, Райка – племянницу, те устраивали бедлам на съёмной квартире, смотрели мультики. Яшка хвалился перед сыном новыми дисками с играми, так незаметно и сам подсадил его на эту иглу. В будни же после работы Райка готовила, когда сама, а когда после работ сил не оставалось, то сортировала полуфабрикаты из супермаркета, фасовала по тарочкам и баночкам на завтрашний день, смотрела «Дом-2», а потом с Сашкой до рассвета играла в компьютерные игры. Потом они засыпали, и под утро их будил звонок хозяина: «Подъезжаю, выходите». Традиционно утро в цехе начиналось с чаепития, Райка бегала в ближайший магазин за вкусняшками, не жалела денег и на корм приблудным кошками собакам, крутящихся у цеха. Этих тварюг первое время жалели, особенно когда несостоявшийся ветеринар тут работал: то одной шавке в специальной клинике гипс наложили на две лапы, то на другую чирик слили на уколы только. Как с деньгами стало хуже, так что-то и не до скотины этой стало: в прежние времена в морозы хозяин позволял собак с цепи спускать, теперь же нет, даже будку утеплить стало некому. А в обед всем цехом играли в свару, выставляя на кон по рубальку-другому. К потёмкам дожидались окончания рабочего дня, и следующий день становился очередным клоном предыдущего… Но потом вдруг пропала Райка, как выяснилось позже, неоднократно клали в гинекологию, Яшка, как мог, старался посещать её почаще, с передачкой даже верёвочку положил своей боевой подруге, та спустила её из окна, и Яшка привязал сумку с ноутбуком. Пусть, мол, поиграет. Компьютерные игры уже называют новым искусством, а уж как ведь они могут очаровать тех, кто ни разу ни в каком музее не был! В больнице Райке настойчиво рекомендовали бросать работу в сарае, от ежедневных перегрузок велик становился шанс, что не сможет уже та никогда стать матерью. После очередного такого больничного, Райка на работу больше не вышла, а Яшка запил, но быстро пришёл в себя. Теперь он уже и свару в обед меньше наяривал, и даже игры дома забросил: всё в сетях знакомился, переписывался. А уже по городу слух прошёл, что Яшка официально разводится, и мужик-то он такой нормальный: кодированный, работящий, с нужными связями в определённых кругах. И стали бабёшки Яшке названивать, чуть ли не самих себя предлагая. Заявлялись и на работу. Пыталась и Райка заговорить и на глаза попасться, отчего Яшку охватывало такое невероятное бешенство, что сам хозяин не знал, как утихомирить своего специалиста.

Но Яшка дал жару – всех удивил: в соцсетях состучался с какой-то училкой из большого города и теперь по выходным мотался к ней электричками с пересадками. Вот и сейчас намечалось у них свидание, но настолько вымотан Яшка оказался физически, что уже ни о каком свидании и не грезил, а та всё названивала ему всю ночь: как-никак к встречи готовилась. «Мне ещё грузить» — объяснял ей Яшка –«А потом самих впору грузи» Каждый день были на связи: скайп, телефон, соцсети. И она к нему приезжала, уговаривал её Яшка остаться, а той коттедж жалко бросить и по съёмным халупам лазить. Да и Яшке в её городе было не совсем уютно: ни окурок, ни бумажку на дорогу не выкинешь, только в урну.

Мусор догорал в котле, я открыл поддувало и немного пошвырял кочергой. Обычно от такого мусора дым ползёт под потолок, потому стоит всё настежь открыть и выветрить. Яшка продолжал курить и ковыряться в своём навороченном телефоне, потом вздохнул и улыбнулся: «Наконец-то сегодня нашлось время присесть!» Его кто-то окликнул из цеха, поднялся с дивана, улыбнулся и сказал: «Пойду!»

Я же вышел на улицу, ночная прохлада приятно скользила по коже, в воздухе таилась та свежесть, что бывает обычно после хорошего ливня, с неба смотрели звёзды. Я вышел за ворота и меня окрикнул мой бывший напарник, Рудик. В шутку его называли настоящим охранником, у него даже документ был соответствующий. Удивительный парень был этот Рудик: работать не любил, но умудрялся всегда официально трудоустроиться где-то на нормальную для этих мест зарплату. Всегда он был в штате. Дорожил своей профессией. А курсы охранника в провинции – это престижнее, чем поступление в университет: трудоустроиться потому что проще. Нередко эти курсы были последней инстанцией для подорвавших здоровье среди тех кто не мог тратиться ни на лечение в больницах, ни на взятки врачам.

Одно время я тоже официально работал сторожем: просто невероятное количество заброшек было на территории. Почему-то я никогда не хотел признавать, что именно такая атмосфера действует на меня вдохновляющее: нигде мне так не писалось. Работали там в основном деревенские парни, тоже официально, они летом брали отпуск, набирали дней за свой счёт и отправились на заработки. Так бы и работал, но сам же и начудил: нужно вот мне было шуточное объявление на пост вывесить, начальник охраны здоров тогда разозлился, а я на него, аж с психу взял и убежал в саму смену. Эх, уговаривали меня тогда напарники: повинись. А я ручкой сделал. Лишь сейчас доходит, что потерял в итоге. И начальник-то поступил по-человечески: другой бы по статье выгнал за мой самовольный прогул. Хотя да, задержки зарплаты и после нулевых на том предприятии были в полгода. Да многое где у меня карьера начиналась, да сам обрывал. Всё жил потому как в каком-то придуманном несуществующем мире. То о жизни Костенецкой, Фидлера, Визбора мечтал, то лавры Ушанова, Дунаева, Гиацинтова меня прельщали. Всё воли мне хотелось, понять не мог что кроме покоя-то ничего и не надо; чужую жизнь к своей примерял, а о своей-то и не думал. А люди не церемонятся: устроятся куда и держатся за место чуть ли не зубами, вырастают в крутых специалистов, за что заслуживают уважения коллег. Я ж прыгал с одной на другую, считая, что карьеру делаю крутую.

Разговорившись с Рудиком, выяснилось, что Райка уже успела пожить и разойтись с Яшкиным братом, вернувшемся из тюрьмы, распродать всё золото и официально устроиться уборщицей в супермаркет, где предоставляют бесплатный хавчик, гибкий график и даже доставку до дома. «Да я ж постоянно её там вижу, после завода там затариваюсь» Надо тут уточнить, что Рудик был из тех редких охранников, что не стремились сразу же после получения свидетельства и лицензии дёргать сразу в Москву. Непонятно по каким каналам он находил возможности трудоустройства на своей родине, и всегда условия были идеальные и халявные. Проработает обычно год-другой, найдёт более привлекательный вариант и переведётся туда. А потом вдруг резко решил распрощаться с карьерой охранника и устроился на завод, что вообще было практически нереальным: на бывших гигантах трудилось максимум по сто человек; люди туда давно не стремились – зарплаты существенно ниже по сравнению с сараями, а заводы учеников не принимали. Единственным напоминанием о работе на заводе у меня являлась запись в трудовой книжке – 4 года стажа, других записей попросту не было. Помню, как впервые перешагнул вертушку на проходной: на первом этаже бегали собаки, которых прикормили сторожа, а на третьем, с капающими потолками, меня дожидался, мой станок, выпущенный где-то в семидесятых или шестидесятых прошлого века. Многие заводчане, работая, переходят из цеха в цех, с участка на участок. И я тоже начал путешествовать, перебрался в цех, где даже помимо слесарских навыков пытался получить специальность гравёра. Вот и Рудик не избежал той же участи: сначала устроился на какой-то засекреченный участок, где единственным рабочим инструментом являлась табуретка, сидя на которой он наблюдал за показаниями приборов, а потом навязали и гравировальный станок. Все станки выпущены примерно в середине прошлого столетия, но теперь над каждым станком была установлена дорогостоящая камера (ну а вдруг рабочему курить приспичит?) Рудик рассказывал мне о вещах забытых, а теперь уже кажущимися дикими: никаких сверхурочных, доплаты за каждую дополнительную операцию, аванс, подрасчёт, понятный график, даже выходные в праздники и многое-многое другое, о существовании чего современное поколение уже и не подозревает.

Разумеется, такой добродушный увалень, напоминающий Винни Пуха из мультиков, не мог не стать душой коллектива, тем более у этого бобыля было одно уникальное неоспоримое преимущество: Рудик гнал дома самогонку. «Ну дорожает водка» — объяснял он и добавлял – «Людям-то нравится мой нектар, пьют, а бабы-то ещё больше нас, мужиков, пьют!» Баловаться самогоночкой любил и его одноклассник. В то время как Рудик совершенствовался и саморазвивался в качестве профессионала-охранника, его дружбан возил товар в Москву и реализовывал себя в качестве предпринимателя, так в итоге в Москву и перебрался, купил квартиру, открыл магазин, на Родину уже не тянуло. Иногда приезжал попить, погулять, у Рудика поквасить. Вот за одним таким застольем и предложил ему подработку: за товаром он уже не приезжал, нанимал водилу с машиной, а Рудик грузил товар в эту фуру. Одно время тут, правда тёрся один грузчик-забулдыга, но тот помер после распития настойки боярышника из фанфуриков, являющимися наиболее дешёвым вариантом, как выпивки, так опохмелки в наших краях; не в каждом сообществе в контакте столько участников, сколько почитателей фанфуриков по утрам трутся около аптек, стреляя мелочь у прохожих, а наиболее верные поклонники фанфуриков своеобразные флеш-мобы проводят, непонятно для каких целей собираясь с утра и до поздней ночи на детских площадках во дворах. Рудик от таких сообществ держался подальше: помимо строительства карьеры, он ещё на собственной машинёшке мотался на дачу, где ходил на рыбалку и за грибами, копался на огороде, а потом подкопил деньжат, продал этот деревенский дом и приобрёл скромную однушку, покинув родную двушку, где с детства проживал с мамкой и бабушкой.

В такую темь не звёзды с неба падали, а Рудик сигарету бросил себе под ноги, та, оставляя позади себя шлейф табачного дыма, метнулась кометкой, но оказалась раздавленной подошвой башмака. Разговаривая, мы отошли от цеха. Молчали, неожиданно дремлющую тишину разбудил визг. Посмотрели: около сельского магазинчика в пристройке, сколоченной под летний бар, угорали подростки – смеялись, шутили, иногда затихали, потом бегали друг от друга, временами вытаскивали из карманов свои телефоны, что издали казались свечами в их руках. В таких краях и поныне чтут традиции, а одна из традиций – это ранние браки. Большинство из этих подростков оставались на попечении бабушек и дедушек, пока их родители уезжали на заработки, либо же воспитывались по телефону, то есть родители, работающие в сараях, регулировали процесс воспитания лишь таким средством связи: достань из холодильника, налей, ты где, ложись спать. Возможно, кто-то из их родителей думает, что дети давно спят, но не подозревают, что ещё пара лет и их чада сделают их бабушками и дедушками. Но тут это редко проходит спонтанно: к свадьбе готовятся годами, ещё со школьной скамьи пацаны в каникулы пристраиваются грузчиками на рынок или в сараи, кто-то даже уезжает с родителями в столицу копать колодца или делать евроремонт. И всё откладывают, копят на собственное жильё. А кто-то уже принялся перестраивать родительское — разбирают крыши, надстраивая этаж, или проводят в дом воду, устанавливая душевые кабины. Эти детки не летают в облаках фантазий, они не помнят брежневской эпохи, работа в сараях для них норма. У таких рано формируется отношение к высшему образованию, как привилегии детей обеспеченных родителей, да и немало уже примеров было перед глазами, когда люди с высшими образованиями зарабатывали в разы меньше, нежели вообще малообразованные.

Один малец перебежал через дорогу и забрался на заброшенный коровник, который через пару лет тоже кто-то наверняка выкупит, и эти сегодняшние тинейджеры придут туда трудится. Непривычно тихо в селе: раньше тут в каждом дворе по корове, после перестройки одно время местные куркули держали свиней стадами, а как практически всё мужское население перебрались на заработки, так и куры стали редкостью, потому и крик петуха на побудку теперь не услышать. Кстати, у Яшки так нечего и не сложится с той учительницей, нет, но найдёт он на рынке продавщицу, снимут с ней квартиру, приготовятся стать родителями, но так по ночам и продолжат названивать даже продавщице этой многочисленные несостоявшиеся Яшкины невесты – мужик-то он уж больно нормальный: кодированный, работает, связи есть в нужных кругах…

Другая жизнь

…Когда приезжала комиссия, рабочих гоняли красить телеграфный столб. Зачем приходится заниматься подобной глупостью, и сами рабочие пояснить не могли. Поскольку заказов становилось всё меньше, на работу выходили по три дня в неделю. А потом всей бригадой зачем-то поставили на биржу, оформив на какие-то непонятные работы по благоустройству города. Что это обозначает, рабочие не понимали.

Но едва стоило приехать оценочной комиссии из Москвы, как одного ставили на стрёму у ворот, дожидаясь, как тот махнёт рукой. Махнул рукой – это знак, что пора заниматься общественными работами, а именно красить телеграфный столб, перекладывать шифер на крыше с места на место и подметать территорию. Махнул рукой второй раз — это новый знак, что члены комиссии убедились и зафиксировали проведение общественных работ в соответствии требуемым никому непонятным нормам.

А потом появился заказ, а с ним зарплата. Изготавливаемые на заводе сеялки оказались неожиданно востребованными в соседней области, но выбивать оплату за первую отправленную партию пришлось через суд.

Человек восемьдесят осталось на заводе, как работяг, так и служащих. Все производственные процессы теперь были в одном цехе, поскольку остальные цеха были сданы в аренду и переоборудованы в ресторан, магазин, фитнес-зал и массу других непонятных заведений.

В одном из таких арендованных помещений был мой кабинет. Когда-то и я тоже работал на заводе, но сделал практически всё невозможное, чтобы оказаться в одном из таких кабинетов. Но работа со всякими накладными мне неожиданно наскучила. А весной, после неприятностей и претензий со стороны хозяина, взвалившего на меня неоплачиваемые обязательства, я – вот уж чего не ожидал от самого себя! – стал скучать по работе на заводе. Даже всерьёз подумывал в областной центр переехать, вот только там летом участились забастовки рабочего класса, протестующего против бесконечных задержек заработной платы. Впрочем, о том помалкивали федеральные каналы, вещающие о забастовках европейских фермеров, недовольных санкциями.

Мне ничего не стоило, хлопнуть дверью и положить на стол хозяина ключи и сотовый телефон, поскольку, как и большинство жителей нашего многострадального города, я трудился без соцпакета. Вот только идти было некуда, а точнее всё уже пройдено…

И, как не странно, но жизнь показала, что ничего лучшего, чем работа на заводе у меня ещё и не было: никаких сверхурочных, понятный график, оплата каждой дополнительной операции. Только сейчас до меня дошло, что как же плохо без рабочей специальности. По молодости и глупости я не получил нужной в провинции профессии, поскольку всегда стремился поступать только в литературный институт имени Горького в Москве-столице, остальное же мне было малоинтересно.

А теперь вот без специальности и навыков я мог получить лишь ту должность, где достаточным является среднее школьное образование. С таким брали на почту, которая являлась единственным государственным предприятием в нашей области, вот только там были невозможно низкие заработные платы.

Иногда в своём кабинете мне иногда даже не хотелось смотреть в опостылевшее око монитора, и я покидал офисное кресло и смотрел в окно, за которым так часто проезжали авто из почтового автопарка. Пару раз я уже отказывался от предложенных мне работ в этой организации, а ведь мог бы так же кататься сейчас с водителем, иметь лицензию на ношение оружия или принимать почтовые отправления. Если разобраться, не такой уж плохой там график, главное, что не ночью…

Неужели столь мало нужно для счастья? Или счастье – это тихая спокойная жизнь? А я когда-то шумной хотел, безбашенной… Ни одной новой записи в блогах любимых интернет-предпринимателей, обучающих народ то ли бизнесу, то ли обдуриванию, не пропускал. А потом вдруг понял, что не нужна мне та жизнь, которую они всем навязывают, с пляжами, заграницами, конференциями… Так же как и не нужен мегаполис – чужой он мне, и я в нём чужой.

Не хотел тут жить, но только тут спокойней. И непонятно откуда истоки этого спокойствия: то ли от внутреннего состояния, то ли от пережитого, то ли ещё от чего…

Возможности есть везде, но только для тех, кто способен их увидеть… Неоднократно без квитанции мне приходилось по работе относить кругленькую сумму охраннику с завода: калымит мужик. И нафик ему этот интернет-бизнес, когда скользящий график, соцпакет и стабильный ежемесячный заработок не меньше, чем у какого инфобизнесмена. А посмотреть на него – герой советского кино в кирзачах и на «ниве». Вроде и не рисуется, а семью тянуть есть все возможности…

…Осенью, так и не сменив работу, я принялся лечить зубы, по утрам ходить в спортзал, где выполнял показанные тренером пять упражнений, а потом занимался работой, в которой нашлось одно неоспоримое преимущество – втихаря я читал те книги онлайн, которые давно не на что было купить. Электронные книги стали доступнее печатных, сайты таких библиотек создались жуликами, ворующими контент и зарабатывающих на рекламе и трафике сайтов; не знакомые с этой теневой сетевой кухней авторы и сами бесплатно отдавали свои творения для публикации в таких библиотеках, искренне радуясь предоставленной возможности. А за окном по-прежнему проезжали авто из почтового автопарка, и заводские рабочие в обед толпились столовой, на двери которой висела табличка «ИП»

12 сентября 2015 года

***

…Необычайным пришло бабье лето: тёплое, жёлтое и молчаливое. Казалось бы, сама жизнь застыла на секундочку, оттягивая примерку белоснежного савана.

Ему всего пять месяцев. Я держу его на руках. Он замер, и я боюсь шелохнуться. Так вот какое оно пятимесячное счастье. Вот оно, счастье, что смотрит на меня, а у меня на глаза просятся слёзы. Мы с моим последним хозяином погодки, так его сыну уже 18, в институт поступил. Мне же пару секунд подержать крестника уже радость.

Так уж повелось в наших краях: или ты работаешь на хозяина или становишься хозяином. Про моего хозяина говорят, что его любимая книга — это «Три медведя», причём первый, второй и третий том, однако это не помешало ему стать владельцем нескольких бизнесов. Здесь мечты — абсурд, а надежда – тлен. Творчество была моя мечта. Вот только придти в творчество лучше всего в сознательном возрасте, или же имея определённый жизненный багаж.

А вот рано нежелательно. По себе знаю: годам к пятнадцати могут появиться и развиться все те психи, что бывают нередко у сорокалетних одиночек, страдающих от непризнания и ненужности. Мне давали нормальный добрый совет: живи как нормальные люди, пиши в стол. Вот только среди этих, обозначенных нормальными, людей было неуютно и мне хотелось другой жизни. Узнал, что есть литературный институт и однажды даже пешком пытался дойти. А потом… могла сложиться карьера монаха или священника, но я отказался от этой возможности и начал строить карьеру менеджера. Однако и это новое для меня общество оказалось мне не менее чуждым, и я принялся тосковать по той жизни, что отверг изначально, которую оставил за вертушкой заводской проходной…

Так-то ведь проще, словно сама природа этим тихим вечером говорит о том. Малыш вертится и разглядывает кису, прыгнувшую на скамейку. Темнеет, киса сжалась в комок, а потом вытянулась и принялась себя облизывать. Прабабка тянет руки малышу и умиляется, глядя на него. Ребёнок вертит головёнкой и встречает ночь.

Потемнело, смеётся молодёжь во дворах, собираются алкоголики на детской площадке. Тихо, тепло, спокойно. Словно за завесой какой этого вечера слышится голос прабабки, вещающей о днях прошлых, когда наши предки прибыли на эту землю и были заселены в бараки.

Ох уж эти бараки, в детстве я любил бродить мимо них и мечтать. Почему-то именно осенью в детских своих фантазиях, самых смешных и несуразных, так легко было придумать себе иную жизнь, а ещё швырнуть в небо охапку осенних листьев, сухих, жёлто-красных и шуршащих, как папиросная бумага или промокашка.

Ребёнку значительно проще поверить в придуманную жизнь, чем взрослому. Я стремился вырасти и поселиться в таком бараке, чтоб поглядывая вечерами из окошка или сидя с утра на крылечке встречать и провожать осень. Господи, как же это наивно и смешно, но как же всё-таки просто. Вот я и вырос. Что скажу я тому ребёнку из прошлого, собирающего осенние листья у барака? Получается, обманул я его, не исполнил его мечты?

Шорох в кустах, это собаки. Знаешь, малыш, когда ты немного подрастёшь, я расскажу тебе, как я любил собак, а точнее наблюдать за собаками. Их стаи когда-то бродили по этому микрорайону. Это были какие-то несуразные свободолюбивые одичавшие зверьки, переставшие верить человеку. Мне нравились они, потому что в них я видел свои внутренние ощущения и тоску по свободе. Вот только свободы нет, дружок, или же есть, но именно вокруг нас. А ещё я приставал к владельцам собак, бродил за ними и слушал их россказни о домашних любимцах. Но в одном бараке держали колли, эх, и заливался же он лаем, а меня к нему не подпускали. Пожалуй, надо будет колли завести, как удастся только переселиться в барак; пусть это не будет предательством по отношению к дворнягам, а олицетворением иной жизни и иных возможностей.

Знаешь, я давно во многом разочаровался, а потому перестал писать, хотя прорывает порой на какие-то откровения. А если пишу, то не в стол, а на сайт «Белкин», сайт кружка при том самом, литературном, институте.Творчество для меня давно перестало быть серьёзным и важным, пишу редко, чаще всего когда привычно поговорить бывает не с кем. Это примерно тоже самое, только сохранить написанное больше шансов. Странные какие-то взаимоотношения у меня какие-то с этим «Белкиным» Когда-то, теперь уже целую жизнь назад, я мазал заготовки клеем у другого хозяина, и в один из таких бесконечных дней мне пришла смс: «Вам помогут поэты из Екатеринбурга» В то время сам вызов из Литературного для меня уже чудом был, а тут помощь какую-то обещают. А у меня ведь тогда и компа не было, пришлось занимать у хозяина какую-то мелочь, шлёпать пешком в центр города и оплатить минут двадцать пользования интернетом. Уложись-ка вот в двадцать минут, когда ещё и печатать-то не умеешь! Выставили на смех, чего и следовало собственно ожидать. А потом прошла целая жизнь, я начитался всевозможной литературы для мотивации и даже издал книгу, раскручивая её, мне хотелось научиться работе с рекламой. Сейчас она снята спродаж. Книга о том чего мне стоило стать менеджером, но в «Белкине» же отчего-то решили о покорении столицы… Пожалуй да, есть литература для масс, а есть для избранных и не стоит дояркам в коровнике доказывать теорему Пуанкаре. Юрий Мороз вряд ли дорастёт до уровня Антона Чехова, так же как Брайан Трейси не перещеголяет своим литературным дарованием Томаса Вулфа.

Эх, не мои бы ранние загоны по творчеству, институтам, карьере, был бы я сейчас какой-нибудь слесарь, ходил бы с работы на работу, да штамповал каких-нибудь оболтусов, которые, подрастая, отправлялись в местное ПТУ. Так можно жить — так проще жить, потому что многие так и живут. Всё просто и банально, без мечты о загранице и надежды на перемены. Ведь для счастья не так уж много и надо? Единственное, понимание этого приходит слишком поздно.

А сейчас я уже год пытаюсь раскрутить видеоканал одного музыканта, я уже столько денег на то слил, столько различных схем составил. Так интересно это мне всё. Было б тысяч тридцать в кармане, сайт бы создал о писателях, поучал бы доход с рекламы. Правда, многие жулики, стоит им только первый доход от партнёрской программы получить, так начинают мотаться по заморским побережьям, по которым, как рассказывают местные хозяева, летающие туда пьянствовать летом, бегают крысы, гадят коровы и бродят толпы наркоманов. Я б не полетел, я б тут остался, на почту бы устроился: у меня ж профессий-то много, а нужных в этих краях, считай, что и нет. И пусть блоггеры ведут свои путевые заметки, а я б, наверное, завёл козу, пусть её бродит вдоль заборов известных в прошлом предприятий.

…Ну ладно, пришла пора загонять коляску твою в подъезд, накрыть полиэтиленом и поставить под лестницу. А мне ведь ещё о многом стоит помолчать, вслух же я это всё ведь никому не скажу. Но всё-таки посмотри на небо, вон какое оно огромное и бесконечное, так спокойно-то, тихо… Где ещё такая тишина… Нет, не по нам наверное большие города… Кстати, сегодня твоя бабушка позвонит по скайпу, она уж второй месяц на заработках в той самой Москве, которую я до сих пор так и не видел, да и не особо-то уже и хочу…

24 сентября 2015 года

***

…Я учу себя молчать. Молчание — это тайна, нечто сокрытое о реальности и надежд. Когда молчать становится трудно и хочется не что говорить, а кричать, я выговариваюсь бумаге и по сложившейся привычке отправляю в стол, точнее на сайт кружка «Белкин» Мне самому слабо верится, что кто-то там читает мои повествования. Да и мне самому теперь гораздо интереснее стало не работать над текстами, а монетизировать их.

Творчество – это ведь странная штука; ему подвластно как ломать судьбы, так и раскрывать таланты. И отношение к этому самому творчеству у всех людей разное: одни живут обычной жизнью, занимаясь творчеством в свободное от семьи, работы и иных каких занятий время, вторые покидают родную среду и находят людей со схожими взглядами, интересами и мнениями, ну а третьи… чаще всего и к первым прибиться не могут, да и ко вторым тоже. Вот третьим как раз таки сложнее всего: вынужденные одиночки, они не всегда оказываются способными пробить стену непонимания, в своём таланте они видят некую ущербность, источник проблем и невзгод, и практически любая среда, где бы они не оказались, для них становится чуждой.

Лично я писал теперь редко, следуя завету Юй Хуа: «Литературное творчество способствует душевному спокойствию. В книге можно выразить то, чего не выразишь в повседневной жизни. И чем скучнее моя повседневная жизнь, тем богаче литературная» Творчество своё я давно возненавидел, но оно не оставляло меня словно тень — то ли тень прошлого, то ли обыденности. Или же все мои новые строки — это ничто иное как крик уставшего молчать одиночки? Стоило мне закончить новый рассказ, как я обещал себе, что не начну следующий. Однако проходило какое-то время, и проявляясь какие-то наброски, задумки, заголовки. Например, я уже сейчас знаю, что следующим моим рассказом в «Белкине» будет рассказ «Возвращение». Сам нудный ритм бестолковой жизни, серые будни и осеняя слякоть непонятным непостижимым для меня образом вдохновляли меня на новые литературные победы. Именно вот эта удалённость от шумных мегаполисов и являла собой ту искру, что временами разжигала остывшие угли таланта. А талант лично в моём случае — это всего лишь надежда и тоска по иной жизни и людям. Ребёнком я прятался в своих фантазиях, мне в них уютнее было. А от чего мне прятаться сейчас и где? Но по-прежнему в этих фантазиях я не замечал происходящего вокруг меня. А по городу уже стал погуливать спайс, и у этой забавы, способствующеq временному побегу от проблем, ежедневно находились новые поклонники. Рабочая неделя на местных полу подпольных предприятиях сократилась до трёх дней в неделю. А возвращающиеся с московских заработков всё чаще сетовали на поток наводнивших столицу украинских гастарбайтеров. согласных практически на любую заработную плату.

Измотав все нервы, я так и не нашёл подходящей работы летом, отчего остался на прежней, зарплаты тут на месяц-другой задерживали, но относиться к самой работе научил сам себя гораздо спокойнее. Вот и сейчас: серый осенний день за окном, зал пуст. Кое-какие рабочие дела сделаны: пара накладных отпечатаны и лежат на столе. Хозяина не было с утра, даже на обед не отпустил. Зато спокойно и никто не мешает очередной опубликованный опус в «Белкине» почитать. Так и бы и не вставал до конца дня, но новый посетитель зала пришёл с тысячной купюрой, сдать с которой девятьсот рублей я не мог. Пришлось идти разменивать в столовку. Впрочем, столовка и была на месте зала, но её перевели в подвал, а бывшее её помещение сдали в аренду, что позволяло иногда заводским рабочим вовремя выдавать зарплату. Сдавать заводские площади оказалось более рентабельней, нежели развитие самого производства. А сама дополнительная неоплачиваемая обязанность кассира меня изначально не то что бы раздражала, скорее выбешивала, но, как говорится, деваться некуда, да и практически все хозяева в родном моём городе старались не нанять человека для выполнения определённого задания, а навешать все левые задания на нанятого лоха.

Стремился я получить стабильную работу, уж после чего определиться с хобби, приносящем доход. Но в итоге пришлось начинать с последнего, чтобы уж потом устраиваться на работу с копеечной зарплатой. В принципе, компьютер сейчас – это неограниченная халява для пользователя и возможность заработка для жулика: первые приобретают его чаще всего, чтоб бесплатно слушать музыку, читать книги и качать фильмы, а вторые создают первым подобные возможности, нередко противозаконно. У первых зарплаты не всегда позволяют приобретать диски и книги, а у вторых – особенно в провинции – не находится иной, более оплачиваемой, возможности реализации своих способностей. У меня уже стал пропадать первичный восторг перед этими вот возможностями халявы и заработка, биографии жуликов перестали умилять, а бизнес-литература не особо уже восхищала. В сети стало подрастать уже новое поколение так называемых предпринимателей – эти уже не на книгах западных миллионерах воспитывались, а на произведениях, известных в узких довольно-таки кругах, то повествующем о манимейкере в 15 лет сшибающем деньгу на раскрутке порно, то о кардере, ставшем секретным агентом российских спецслужб. Такие вот герои нашего времени! Впрочем, и я одно время и серыми схемами какими-то интересовался; и для инфопродуктов бонусы пытался писать, так же покупал мелкий хакерский софт для спама, вкладывался в хайпы и пирамиды, впрочем, всё и не упомнить, хотя, каюсь, именно эти знания, иногда и применяю для развития собственных интернет-проектов…

С минимальными возможностями сложно пробиваться, но интересно. К концу осени, в очередной раз, начав практически с нуля, я хоть на ютуб смог вытянуть бакс в день: учитывая, что около года максимум сто рубликов в месяц выходило – уже достижение. Теперь всё было проще: перелопатив кучу информации, я наконец-то разобрался в теме и создал план продвижения своего первого видеоканала, отчего доходы на данном направлении стали растить день ото дня. Но между делом, как говорится, продолжал набираться ума-разума, например, оказались не лишними подсказки одного индуса из Нью-Йорка, этот индус пообещал помочь в приобретении одного инструмента для работы в сети.

Конечно, когда трудоустраивался менеджером, надеялся уже к весне воплотить в жизнь идеи всех своих самых сумасшедших проектов, рассчитывая и на проценты от продаж, да от прошлого проекта кое-что ещё перепадало. Но на работе так и оставалась одна зарплата, да и та нестабильно выплачивалась. Прошлый же заработок, где перепадали изредка, пусть и не стабильно, проценты от продажи потерял. Несколько сайтов вёл и продвигал по оптовым продажам, самостоятельно всё изучив (любовь к самостоятельному обучению началась в детстве, теперь я нашёл ей применение) Планировали новый сайт создавать, а в этот раз оплата без процентов, наличкой по факту. Даже и не сайт, а сеть сайтов – один предприниматель хотел предоставлять их своим клиентам, чем и привязать к себе и своим услугам. Увы, сорвалось.

Но не отступал на пути поставленных целей; медленно, спотыкаясь, но продолжал идти. Было время, когда очень хотелось видеть родного человечка рядом, завидовал даже семьям, совместно чего-то добившемся в жизни. Мне бы и моральной поддержки было бы достаточно. Но в привычном окружении такой не встретил. И подсознательно, скорее всего, по этой причине много лет назад я так рвался поступать в Литературный институт.

Теперь каждый день проходил, как день сурка: дом-работа-дом. Ритм жизни тупой и нудный, но спокойный. А именно спокойствия и не хватало долгие годы, которые всё равно как в спячке какой провёл. А теперь вот проснулся и совсем другими глазами стал смотреть на всё вокруг. Например, проходил мимо мужиков, копошащихся в заводском цехе, или мимо дорожных рабочих, столпившихся у самосвала, и понимал, что вот она жизнь, что была предназначена для таких, как я, но по молодости и глупости я променял её на мечты об институтах. А такие мечты, кроме как одиночества, ничего мне собственно и не дали. После крестин у родственников, обрадовался, что вот, мол, хоть какая кровиночка, отрада моя появилась. На самом деле изначально хотелось хоть что-то отцовского дать этому ребёнку, видеть почаще, сделать хоть что-то от меня зависящее, что в моих силах и возможностях. Получится ли? Честно, не знаю.

Какое счастье, когда есть сайт, способный ежедневно приносить доход. В провинции это всё какая-то возможность выживания. Постепенно я уже завязывал с сотрудничеством с местными предпринимателями, планируя о самостоятельном плавании. Определённые уроки извлёк из работы над сайтами оптовых продаж, нужного опыта набрался, а тематика сайта проблемы не составляла: много увлечений у меня в детстве было, да и сейчас осталось. Решил, что сайт будет о писателях. Чтоб его создать не обязательно поступать в Литературный, но не будь моих бесконечных попыток поступления в Литературный, не было бы и цели самого создания этого сайта… Начать я планировал с посвящения американским классикам, а создать на популярной платформе юкоз. Эту платформу пусть и ругают, но с ней дешевле и проще. Но поскольку денег на создание подобного сайта так и не удавалось скопить, я проводил сео-эксперименты над своими текстами, опубликованными в «Белкине» — сомневаюсь, что кто-то из админов о том догадывался, но тем не менее, сайт уверено подтягивался в поисковике, получал просто гору обратных ссылок и халявный трафик. Даже здесь пригодилась привычка извлекать уроки из неудач. Лично я уже замечал определённые результаты своей секретной работы (если б ещё и в яндекс-метрику «Белкина» заглянуть), а полученные знания будет где применить. А после уж создания наконец-то уйти от хозяина и устроиться на копеечную работу, скопить на свою какую-то так называемую берлогу, где не будет компьютера и телевизора, где вечером в беседке можно бумажные книжки почитать, а утром на крылечке в планшете поковыряться. Именно эта тихая спокойна нудная атмосфера и являлась тем, чего хотелось изначально получить от творчества: калитка, хмель у беседки, мошкара у уличной лампы, вечерняя тишина провинции.

Но всё равно, где-то вот глубоко-глубоко в душе не покидала тоска по несбывшемуся, утраченному, потаённому со всякой жизнь студенческой, путешествиями в другие города и страны…

…Повариха из столовки, располагающейся в подвале, мне разменяла деньги – у меня не было на сдачу редким клиентам. Я покосился на выложенные на прилавок коржики и кексы, такие ещё в советских магазинах продавали за копейки. Раз уж обеда у меня сегодня не было – можно откосить от работы на пару часов (поставил такое условие: раз нет оплаты деньгами — отдавай часами), а значит, придя домой, заперевшись в своей комнате смотреть какие-нибудь мультфильмы или заняться вязанием. Ох уж эти мультфильмы… В детстве по ним на лекцию, помню, ходил. На одной из лекций про Уолта Диснея речь шла. Узнав, что есть книга в одном из читальных залов города про великого мультипликатора, я записался и конспектировал прочитанное в той книге. Так мне то интересно было. Ох, уж эта тоска по несбывшемуся! Поднявшись из столовки, я вышел в заводской двор и кивнул охранникам, похлопотавшим на днях о ремонте моего офисного кресла. Что они охраняли – непонятно, заводские ворота уже давно не запирались. Обычные мужики, трудяги, зарабатывающие стаж и пенсию, сшибающие деньгу на стороне, улыбались, глядя на небо. Выпал первый снег…

Осень 2015

… В хмурый ноябрь, когда днём хочется спать, а вечером, выключив свет в комнате, смотреть фантастические фильмы, я решил уволиться, устав дожидаться расчёта за сентябрь. На книжке накопились скудные пособия по безработице от центра занятости, ежемесячно капало рублей по восемьсот; на крайний случай, их можно было использовать на взятку при поиске новой работы.

А вот свои интернет-дела я решил в этот раз не торопить. Работа над моими скромными интернет-проектами заключалась в раздаче заданий западным фриланесерам. А так, по сути, забегал в интернет, чтоб опубликовать ВК запомнившиеся цитаты их последних прочитанных книг, задать вопросы на БВ, да настрочить очередной комментарий в Белкине. Странно, но к собственному творчеству появилось некое безразличие, возможно, просто потому что перестал искать понимания среди творческой элиты и литературных собратьев. Конечно же, кроме меня тоже кто-то что-то комментировал в Белкине, но эти комменты мне казались иногда нелепыми, временами грубыми, а подчас смешными. Я не понимал людей, что комментируют, возможно от того, что слишком разной жизнью мы жили в одной общей стране. А с этим непониманием из моей жизни и мыслей стало улетучиваться постепенно сожаление по несбывшемуся, имя которому Литературный институт имени Горького!

Об авторе. Артём Аксёнов.

Не хочу или не люблю я о себе рассказывать. Почему? Возможно потому, что не о чем… Где-то учился, потому что так сложилось. Где-то работал, потому что так получилось. Но с малых лет, вот сколько себя помню, совсем к иной жизни стремился: такой знаете, со столичными институтами, заграничными поездками и литературной карьерой, потому как творчество для меня ВСЕГДА было чем-то эдаким первостепенным, серьёзным и важным. Но вот прошли годы, и это самое творчество превратилось в болезненное сожаление о невозвратном. Сейчас я очень редко пишу, и, как советовал один известный китаец, лишь о том, что сам вижу, что чувствую и что переживаю. Жизнь я проживаю самую обыкновенную, а если к чему и стремлюсь, так только к официальному трудоустройству тысяч на десять рублей (а официально у нас достаточно проблематично устроиться), возможности вкладывать в развитие своих сайтов, хотя бы пару тысяч рублей в месяц (и развивать их, получая копеечку) и поставленной цели – скопить на крайне скромное жильё под дачу (в черте родного города). Я – одинокий человек, в моём редком окружении нет творческих индивидуумов, во мне давно уже умерло  желание кому-то что-то доказать. Но даже среди этого самого редкого окружения мне не хотелось бы слухов о моём творчестве. Потому не хочу, чтобы каким-то образом всплыли мои паспортные данные, которые я не против, кончено, Вам предоставить. Но мне просто очень не хочется рассказывать о себе: все, что можно было уже изложено в моих рассказах, добавить даже и нечего. Сможете – поймите. Спасибо