Людмила ЧЕБОТАРЁВА | И между терний смоква прорастёт…

Американо-израильский «Новый Континент» начинает публиковать произведения из сборника «Ракурс» – итога Всеизраильского открытого конкурса короткой прозы. Основатель – известный писатель, публицист, драматург и переводчик Юрий Моор-Мурадов. На конкурс прислано более двухсот рассказов. Лучшие из них попали в шорт-лист и вошли в сборник, выпущенный в Тель-Авиве. Наши поздравления!

 

И МЕЖДУ ТЕРНИЙ СМОКВА ПРОРАСТЁТ…

Дина, дочь Лии, которую она родила Иакову,

вышла посмотреть на дочерей земли той.

И увидел ее Сихем, сын Еммора Евеянина, князя земли той,

и взял ее, и спал с нею, и сделал ей насилие.

Бытие 34:1-2 

Иаков 

Дочь моя, Дина, больше не хочет разговаривать. Она, сжавшись в комок, просто сидит на полу в углу, беззвучно шевеля губами. И раскачивается — взад-вперёд. Взад-вперёд…

Стоит к ней прикоснуться, она вздрагивает и тихо стонет.

Прежде чем случилось то, что случилось, она, бывало, часами читала священные книги. У мальчишек не хватало терпения изучать свитки Закона, которые я им приносил. Они считали мгновения, чтобы можно было поскорее убежать во двор и поиграть. Но Дина и Иосиф всегда оставались со мной, засыпали меня вопросами, упрашивали объяснить какой-нибудь трудный стих. Им нравилось слушать мои разъяснения, и они клянчили, чтобы я рассказал следующую притчу, в надежде задать новые вопросы.

Дина так усердно молилась. Даже усерднее, чем Иосиф. Закрывала глаза и слегка раскачивалась. Не так, как сейчас, по-другому: она была лёгкой и порывистой, точно пёрышко певчего дрозда, танцующее на ветру. Но теперь она больше не молится. И не говорит.

Каждую ночь мне снится один и тот же сон — моя девочка зовёт меня:

“Отец, помоги! Папа, спаси! Па-а-а…” А я слышу её крик, но не могу сдвинуться с места.

То, что случилось в Сихеме, нельзя вернуть назад. Но неужели всё должно было закончиться именно так? Разве это справедливо?!

Адонай Элоhейну, Адонай эхад, взываю к тебе о милости твоей: не отвернись от моей девочки, пожалей её! Это же моя единственная дочь, Дина…

Лия 

Моя доченька, моя звонкоголосая Дина, не говорит ни слова. Она просто сидит в углу, раскачиваясь — взад-вперёд… Взад-вперёд…

Когда я подхожу к ней и пытаюсь обнять, или взять её за руку, или пригладить растрёпанные волосы, или просто утереть ей слёзы, она отстраняется от меня, поджимает острые коленки к груди, сворачивается в клубочек и катается взад-вперёд. Взад-вперёд… И едва слышно стонет.

Бывало, она забегала на кухню и упрекала меня за то, что я слишком много работаю. Умоляла разрешить ей быть моей помощницей. Не позволяла мне сбивать масло и таскать в тяжёлых кувшинах воду из колодца. Когда я месила тесто и пекла субботнюю халу, она садилась рядышком и развлекала меня своими волшебными сказками, которые всегда заканчивались одинаково: “Они жили долго и счастливо и умерли в один день”.

Она любила козлят и всем им придумывала имена. Болтала без умолку про то, что на рассвете ел каждый козлёнок, какой из них рос хорошо, а кому требовалась особая забота. Если какой-то из её козлят вдруг заболевал, или пропадал, или, не приведи Господь, умирал, она безутешно рыдала.

А когда она доила коз, то всегда пела. Порой я даже забывала про прялку, заслушавшись песен про высокий белый Храм из жемчуга и слоновой кости, который когда-нибудь возведут её братья.

Она любила не только козлят, но и ягнят, телят и осликов. И даже громадных псов, которых мой муж и мои сыновья брали с собой для охраны овечьих отар, она тоже любила. Я не осмелилась бы даже приблизиться к ним, но Дина обнимала их, гладила по холке, щекотала им шею и живот. А они облизывали её, как будто бы она была их ещё слепым щенком.

Однажды Дина нашла раненого ястреба. Я была уверена, что он умрёт — крыло его было перебито стрелой, и он потерял много крови. Но Дина и сын Рахили Иосиф перевязали птице рану и по очереди кормили его с рук, пока он не окреп, покуда не улетел.

Но теперь она не смотрит ни на козлят, ни на собак, ни на птиц. Она просто сидит в углу, раскачиваясь — взад-вперёд. Взад-вперёд…

Еженощно ко мне возвращается кошмар: моя дочь летит над полем, на голове у неё венок из белых маргариток, лёгкое платье развевается на ветру, но босые ноги не приминают трав, а глаза расширены от ужаса перед падением…

Адонай Элоhейну, Адонай эхад, отчего ты не заберёшь меня к себе? Почему беспрерывно слышу я её крик: “Мама! Мамочка! Ма-а-а…”?!

А после — оглохшее эхо. И онемевшая тишина… Лишь беспрестанно плачет моя бедная, моя несчастная дочь, Дина… 

Иосиф 

Моя сестра Дина больше не говорит со мной. Она вообще ни с кем не разговаривает.

Когда мы были ещё маленькими, то вместе строили “дом”. Отец смастерил нам из дерева кукол. Дина давала мне куклу-мальчика — мы назвали его Авраамом. А себе она брала куклу-девочку — Сарру. Куклы вместе выпекали песочные куличики, восседая на песочных скамеечках, а потом ложились спать в свои песочные кроватки.

Дина качала куклу-голыша, Исаака, в игрушечной люльке, сделанной для неё отцом, и тихонько напевала своему малышу колыбельную, а потом наряжала его в цветастую кукольную рубашонку, сшитую тётей Лией.

Мои братья смеялись надо мной и дразнили “маменькиным сынком”, но меня это не трогало — во всяком случае до тех пор, пока Дина соглашалась со мной играть.

Отец каждое утро обучал нас. Братьям моим быстро надоедало, и они убегали гонять тряпичный мяч по двору, или охотиться на птиц, или метать дротики из заострённых веток, или сражаться деревянными мечами на “войне”. Лишь Дина да я оставались с отцом. Я пересказывал ему свои сны, и он отвечал на мои вопросы, даже совсем глупые:

“Почему пшеничные снопы не поклоняются мне до земли? А солнце? И луна? И одиннадцать звёзд? Почему мои сны никогда не сбываются?”

Отец улыбался, трепал меня по плечу и был готов развеять все мои печали, рукой развести все мои беды. Лишь на один вопрос Дины — “Почему люди делают другим больно?” — он не сумел найти ответ. Только ласково погладил её по волосам.

Но теперь, когда  я захожу к Дине по вечерам, она больше не задаёт вопросов.
Она не хочет говорить. Совсем. Даже не кивнёт мне.

Отец  думает, что надежды больше нет. И всё же я не сдаюсь. Я разговариваю с ней так, как будто не замечаю её молчания. Ведь может же быть такое, что она хотя бы что-нибудь, да слышит? А вдруг она всё-таки слушает меня? Я ведь её брат! Я ведь её друг!

Сегодня утром я нашёл наших старых кукол и решил принести их Дине. Пускай я снова буду “Авраамом”, а она — “Саррой”. Может быть, хотя бы их игрушечными устами она поговорит со мной. Умоляю тебя, Господи! Пусть она поговорит со мной, пусть скажет хоть словечко!

Только отец желает, чтобы завтра  я отправился на север — навестить братьев, пасущих стада на Дальних Пастбищах. Я не могу не подчиниться приказу отца. Но как только я вернусь, сразу же принесу кукол Дине и достучусь до неё. Докричусь до неё. Дозовусь её!

Я должен. Я обязан. Потому что она просто сидит в углу. И раскачивается — взад-вперёд. Взад-вперёд… Моя любимая сестра, Дина…

Дина

Я не могу поведать о моей скорби. Ни отцу, ни маме, ни братьям. Никому!

Я только изо всех сил бью кулаком по своему тяжёлому круглому животу — на шестом месяце. До крови закусываю губу, чтобы не закричать, только раскачиваюсь от боли — взад-вперёд… Взад-вперёд…

А потом — очередной удар в живот.

Ещё один.

И ещё.

Опять и опять.

Вновь и вновь.

Я… Дина? Разве могу я теперь называться Диной?..

Не-ет… Прежней Дины больше нет.

Адонай Элоhейну, Адонай эхад, пусть же имя это будет проклято во веки веков!

Собирают ли с терновника виноград

или с репейника смоквы?

Мф. 7:16

 

Оснат 

Подслеповато щурясь, по двору кружила Лия.

Сегодня возвращаются с Дальних Пастбищ Иаков с сыновьями. Ох, как много нужно ещё успеть!

Лия положила на деревянную колоду соты диких пчёл — пускай жаркое полуденное солнце растопит. Тогда она добавит сироп из фиников и плодов рожкового дерева и позже польёт этим мёдом оладьи-ашишим.

А пока развела в яме огонь — дрова должны как следует прогореть, а камни — раскалиться.

Теперь можно заняться чечевицей — перетереть в руках, провеять от шелухи, раздробить, истолочь в ступке на муку.

Вчера она послала служанку на поиски перепелиных гнёзд. Славную добычу та принесла: целых десять яиц. До чего же ко времени!

Ну вот, кажется, всё готово. Как там печка? Не пора ли выгребать золу?

Она налепила из густого теста плоские лепёшки и вывалила их на горячие камни.

“Ма-ма! Мама, по-мо-ги!” — Лия вздрогнула. Почудилось?

“Ма-моч-ка!” — почему так истошно кричит Дина? Зачем зовёт её?

За шатром примостилась на корточках Дина. Подол её голубой рубахи задрался, зацепившись за колючки тернового куста. Чресла обнажились. Повитуху искать было поздно.

…Лия омыла и осолонила младенца, туго перевила и обмотала пелёнами шею и лоб.

— Девочка! Как назовём её?

Дина задумалась: “Её зачатие было катастрофой-асо́н. Я претерпела насилие-о́нэс от Сихема и вынашивала её в ненависти-синъа́, рожала в тяжких муках, плечи и спина мои исколоты терниями-снэ, но простил и отпустил мне Господь грех мой. И сотворил Всевышний Чудо-нэс!”

— Пусть имя ей будет Оснат, мама.

В печи чадили обуглившиеся оладьи…

…Вечером вернувшихся с Дальних Пастбищ мужчин дома встречали три женщины: Лия, Дина и тихонько посапывающая во сне Оснат — будущая жена Иосифа.

Барух Ата, Адонай, Элоhейну, Мелех hа`олам…

***

 

Дина Яковлевна 

— Тут срочные документы на подпись, — без стука ворвалась в кабинет новая секретарша, сменившая бескорыстно преданную ей Марию Тихоновну, которую недавно проводили на пенсию.

Дина Яковлевна досадливо поморщилась: ни одна выпускница самой крутой бизнес-школы в подмётки не годилась её “бабе Маше”. Не беда, что та люто ненавидела старенький тарахтящий принтер и неподатливый сканер, зато ограждала её от любых дрязг и неурядиц.

— Оставьте бумаги, я завизирую. Вы можете быть свободны, — махнула она рукой в направлении двери. — И в следующий раз, Карина, пожалуйста,  стучитесь, прежде чем войти.

“Наверняка купила диплом”, — подумала Дина Яковлевна.

Оставшись одна, потянула язычок молнии на юбке и бережно погладила живот.

Сегодня… Всё должно решиться именно сегодня.

Девять раз её мечты рушились. Прямо проклятие какое-то! Врачи призывали остановиться, перестать мучить себя и подавать напрасную надежду мужу. Она настояла на десятой попытке — последней.

Дину Яковлевну слегка морозило. Простудилась, что ли? От противного металлического привкуса во рту тошнило. Неужто отравилась? Может, это от креветок в кедровом соусе? Вчера она только их и ела.

Внизу живота появилась тупая тянущая боль.

Дверь снова распахнулась.

“Уволю, завтра же!” — решила Дина Яковлевна.

— Ой, я совсем забыла: вам звонили. Передали, чтобы вы с ними срочно связались. Я записала телефон. — Карина протянула бумажку с номером.

— Кто звонил? Когда?

— Часа два-три назад. Женщина какая-то, она не представилась.

“О нет, не завтра уволю, а сегодня. Сейчас же!” — внутри закипала ярость. Дина Яковлевна скомкала записку. — Немедленно выйдите и закройте за собой дверь, Карина! — прошипела она.

Даже с громким стуком захлопнувшаяся дверь не заглушила ядовитое — “стерва!”.

“Надо постараться взять себя в руки и успокоиться…” — Дина Яковлевна сделала глубокий вдох, задержала дыхание и начала обратный отсчёт: “десять… семь… три… один!”

Медленно выдохнула и разгладила листок.

Ох… Это же из клиники!

Она дважды сбивалась при наборе номера.

— Алло, добрый день! Это… — ей не дали договорить.

— Дина Яковлевна? Я узнала вас. — (ну ещё бы не узнать — за столько лет, после стольких коробок конфет!) — Перевожу к репродуктологу.

— Здравствуйте, профессор. Вы просили перезвонить. Есть для меня новости?

— Да, Дина Яковлевна, есть замечательные новости! — даже по телефону чувствовалось, что профессор довольно улыбается. — На сей раз ЭКО успешное: эмбрион прикрепился!

“Барух Ата, Адонай, Элоhейну, Мелех hа`олам…” — забормотала она, и древняя молитва слетала с губ так легко и естественно, словно она произносила её каждый день.

— Что вы говорите, Дина Яковлевна?

— Простите, профессор, это я не вам. Спасибо огромное за добрую весть!

“Неужели родовое проклятие, наконец, сменилось Божьим благословением?” — Дина Яковлевна метнулась из кабинета, едва не сбив с ног готовящуюся постучаться к ней секретаршу.

— Карина, сейчас мне нужно спешить, а завтра напомните, пожалуйста, чтобы я не забыла выписать вам премию. — Она порывисто обняла девушку.

Карина ошеломлённо пожала плечами.

“Если родится дочь, назову её Оснат… Сонечка…” — Дина Яковлевна несколько раз произнесла имя вслух, как бы пробуя его на вкус. Имя звучало, словно она обмакнула его “в сот медовый…”.

И её “глаза просветлели” (1Цар 14:27).

Людмила Чеботарёва