Елена Цвелик | Сестры Рапопорт

В эссе «Узкий круг»  я писала о замечательном человеке (и моем родственнике) винницком адвокате, публицисте и переводчике еврейских поэтов Ефиме Радбиле. Настоящее эссе посвящено людям этого круга – ближайшему другу Радбиля Соломону Марковичу Рапопорту и его дочерям Мирре и Анне.

В архиве Радбиля сохранились тексты двух авторов по фамилии Рапопорт – поэтессы Мирры и писательницы Анны, но связь между ними не была мне очевидной. Родственница моего мужа из Австралии, прочитав »Узкий круг», спросила меня, не опечатка ли в тексте, не об одной и той же даме идет речь? Разумеется, не опечатка, Мирра и Анна – разные авторы, это было видно даже по стилю письма.  Сначала мне казалось, что Мирра была юной барышней, а Анна – дамой в возрасте, ровесницей Радбиля и Рашели. Может быть, Анна и Мирра – мать и дочь или кузины по линии Радбилей или Сапиров? Но нет – никаких данных о подобном родстве не обнаружено. Поиски Анны привели меня к интервью журналистки Светланы Богдановой с востоковедом Исааком Фильштинским и его супругой Анной Рапопорт, и интуиция подсказала, что я на верном пути, но для подтверждения родства Анны и Мирры этого было недостаточно.

Перечитывая стихи Мирры Рапопорт, сужаю временные и географические рамки поиска. Юную Мирру Радбиль знал с детства, значит, первые годы ее жизни прошли в Виннице; однако Рапопорт – не совсем »винницкая» фамилия, как, впрочем, и Длугач – именно такой была, по словам Анны Рапопорт, девичья фамилия ее матери. И тут на сайте JewishGen в одной из метрических книг Одесского раввината обнаружилась запись о браке Раисы Львовны Длугач и Соломона Марковича Рапопорта, датированная 13 августа 1917 года.

О том, что Соломон Маркович был выходцем из в Бессарабии, рассказывала Светлане Богдановой Анна Рапопорт, поэтому найти метрическую запись о его рождении и данные о его семье не составило труда. Соломон Рапопорт родился в 1889 году в бессарабских Бельцах, закончил гимназию, а затем юридический факультет Императорского Университета Святого Владимира в Киеве, и в 1917 году женился на винничанке Раисе Львовне Длугач, после чего обосновался в Виннице. У него было два брата, один из которых еще в двадцатые годы уехал в Бразилию, а другой проживал в Бельцах и погиб во время румынской оккупации. Значит, Мирра, родившаяся в Виннице, не могла быть племянницей Соломона Рапопорта. А если это его дочь, старшая дочь? Я вернулась к архивам и нашла ссылку на РГАЛИ, где хранились два дела Мирры Рапопорт-Лесюк, студентки Литературного института за 1943–1945 годы. Среди бумаг Мирры, помимо ее стихов и анкеты, обнаружилось рекомендательное письмо поэта Владимира Луговского и автобиография поэтессы, где она указывала свой год рождения – 1918-й, и писала об отце – юристе Соломоне Рапопорте.

Московский адрес Мирры совпадал с адресом Анны Рапопорт, упомянутом в сборнике »Поименное. Незабытые лица» писательницей Ириной Емельяновой.

В тексте интервью Светланы Богдановой с Исааком Фильштинским и Анной Рапопорт было фото Анны Соломоновны, которое я сравнила с фотографией из альбома Радбилей. Последние сомнения отпали: Анна была дочерью нашего Соломона Рапопорта и младшей сестрой Мирры. Именно родителей сестер Рапопорт, а не Израиля Слуцкого с женой Луизой, видим мы на нескольких фотографиях из альбома Радбиля в эссе »Узкий круг».

Ефим Радбиль (слева) и Соломон Рапопорт (справа). Винница,

Середина 1920-х. Фото из архива Павла Коваленко.

Радбили и Рапопорты. Крайний слева во втором ряду Ефим Радбиль, крайняя справа – его жена Рашель. В первом ряду крайняя слева Раиса Львовна Рапопорт, а крайний справа – ее муж Соломон Маркович. Винница, середина 1920-х. Фото из архива Павла Коваленко.

В начале двадцатых годов Рапопорты перебираются в Москву (в 1926 году Соломон Маркович уже служит юрисконсультом в коммерческом агентстве ‘’Связь» на Кузнецком мосту), а 1931-м покидают Винницу и Радбили.

Друзья не теряют связи, и, пo возможности, встречаются семьями. О поездке в Ленинград к Радбилям помнит сын Мирры Рапопорт, известный российский режиссер и оператор Михаил Агранович. Сохранилось совместное фото Радбилей и Рапопортов, снятое на даче в Тарховке под Сестрорецком летом 1936 года.

В первом ряду крайняя слева – старшая дочь Радбиля Надя, ближе к середине ряда – Ефим Вениаминович Радбиль, правее – Раиса Львовна Рапопорт с дочерью Аней, за Аней сидит Рашель Леоновна Радбиль с малышкой Эллой.

В верхнем ряду слева направо стоят Соломон Рапопорт и Борис Швальбаум, муж Нади. Фото из архива Павла Коваленко.

Соломон Рапопорт, как и его друг Ефим Радбиль, был блестящим юристом. Узнав об аресте подруги Пастернака Ольги Ивинской, Анна Рапопорт сразу же отправилась вместе с ее дочерью Ириной к председателю Московской коллегии адвокатов В.А.Самсонову. Авторитет ее покойного отца Соломона Рапопорта был настолько высок, что открыл ей доступ в этот орган адвокатуры; Самсонов принял их очень доброжелательно и обещал помочь.

Соломон Маркович получил прекрасное образование и владел, помимо немецкого и французского, ивритом и идишем. Он был приверженцем двух культур, но привязанности к идишкайту не утратил: в библиотеке Рапопорта хранились священные книги на двух языках, а также труды по еврейской истории и философии. В юности он учился музыке и хорошо играл на скрипке; музыкальные способности отца унаследовала его младшая дочь Анна.

В довоенные годы Соломон Маркович ездил в Палестину и был безмерно счастлив, когда узнал, что у евреев появилось свое государство. Анна Соломоновна хорошо помнила тот день, 15 мая 1948 года, когда ее отец лежал в больнице после двух инфарктов, и она пришла его навестить. Разговаривали они долго, но Соломон Маркович говорил только об Израиле. Много лет спустя, печатаясь в журнале »Евреи в СССР», Анна Рапопорт взяла псевдоним »бат Шломо» (с иврита »дочь Соломона») в память об отце, который был ее кумиром.

Трогательные воспоминания о Соломоне Рапопорте остались и в стихах его старшей дочери Мирры:

Мудрый скептик и поэт-мечтатель

Мне вовек не перенять, наверно,

Как быть к чувствам бережно взыскательной,

К людям – всепрощающей и щедрой.

Мне вовек не перенять иронии,

Благородства самых горьких дум… 

Мирра Агранович (1918–2002)

Моим стихам, как драгоценным винам,

Настанет свой черед.

Марина Цветаева

Несколько лет я пыталась найти информацию о поэтессе Мирре Рапопорт, но тщетно, поскольку знала только ее девичью фамилию, и вот, совсем недавно мои поиски увенчались успехом: на одном из генеалогических сайтов обнаружилась запись о Мирре Соломоновне Агранович, урожденной Рапопорт. Остальное было делом техники, предстояло только пролистать несколько файлов в РГАЛИ.

Как я и предполагала, Мирра Рапопорт родилась в 1918 году в Виннице; в 1922 году родители ее переехали в Москву, где отец Мирры, адвокат Соломон Маркович Рапопорт, продолжил свою юридическую практику. Мирра отличалась большими способностями к языкам и по окончании десятилетки поступила в Иняз. До войны она успела закончить два курса этого вуза, что очень пригодилось ей в эвакуации на Урале, в Катайском, где она преподавала французский, немецкий и историю в сельской школе.

Из поэмы »Верность»:

Дни морозные, крепкие, хрусткие,

Солнцем снега до сияния чистятся,

Стоят хатенки, кривые, грустные,

И я там живу – сельская учительница.

Осенью 1942 года Мирра переезжает из Катайского в Ташкент и поступает в Университет на западное отделение филологического факультета. Там она знакомится с »русским Киплингом» – поэтом Владимиром Луговским, который дает ей рекомендательное письмо в московский Литературный институт, куда ее зачисляют на третий курс поэтического отделения осенью 1943 года.

Известно, что Мирра писала стихи с ранней юности, причем ее творческий дар развивался под влиянием поэзии Серебряного века, и во многом она подражала Ахматовой, о чем Анна Андреевна указывала ей еще в Ташкенте; однако таланты Мирры оценил Владимир Луговской, который находил ее »несомненно даровитой и способной поэтессой, обладающей своеобразной манерой и хорошей внимательностью к деталям».

Рекомендательное письмо Мирре Рапопорт в Литературный Институт, написанное поэтом Владимиром Луговским.

В институте Мирра занималась в семинаре у Сельвинского, члена редколлегии журнала »Октябрь». Когда в »Октябре» готовилась к изданию ее поэма »Верность», вышло ждановское постановление о журналах »Звезда» и »Ленинград», в котором клеймили Ахматову и Зощенко, и весь набор номера пришлось рассыпать. Под подозрением оказалась не только сатира и лирика великих, но и всякая лирика вообще.  Муж Мирры, режиссер Леонид Агранович, тоже пострадал во время сталинской антисемитской кампании – его работам не давали ходу, и Мирре пришлось заниматься переводами, чтобы прокормить семью. Она делала их для поэта Владимира Луговского, который честно отдавал ей 50% гонорара. Из воспоминаний Мирры Агранович:

»Осенью 1949 года по Лёне ударила «Культура и жизнь», сразу Лёня из перспективного многоопытного драматурга стал никем, все театры порвали с ним отношения…Я, сколько себя помню, писала стихи. В эвакуации в Ташкенте познакомилась с Луговским, ему нравились мои стихи, он дал мне рекомендацию в Литературный институт. Стала печататься, подписывалась – Мирова (моя девичья фамилия Раппопорт уж очень банальна). У меня хорошо получались переводы, я их делала старательно…

В конце 1949 года Луговской, который мне очень благоволил, зашел из Госиздата к нам домой и сказал, что я теперь не смогу печататься, переводов давать не будут. Мирова (Раппопорт) никому не нужна. А он получает заказов больше, чем может сделать, ему очень хочется меня выручить, он будет брать на свое имя, или делать буду я, а он мне станет отдавать половину гонорара. Вот на эти деньги мы фактически и жили – я, Лёня и двое мальчишек. Не знаю, как бы выкрутилась наша семья без этого нежелательного подарка судьбы. Сначала Луговской немного редактировал мои переводы, а потом, когда я втянулась, почти не делал никакой правки.

Перевод поэта Чеха он даже не прочитал, был тогда в запое, перевод без него ушел в печать. А потом в «Литературной газете» я прочитала, что блестящий переводчик Луговской со свойственным ему темпераментом… Я не выдержала и заплакала.

В 1952 году, наконец, у Лёни пошла пьеса. И он тут сказал: «Больше ни одной строчки не под твоей фамилией, слышишь? Это отвратительно!»

Так или иначе Луговской нам помог прожить эти жуткие годы. Он нас спас, и я ему очень благодарна».

Муж Мирры, сценарист и режиссер Леонид Агранович, работавший в молодости в театре Мейерхольда, был близким другом Александра Галича. Михаил Агранович рассказывал, что его отец дружил с Галичем и

и продолжал это делать после того, как тот впал в немилость, и его перестали печатать. Леонид Агранович был и на проводах Галича, что не прошло незамеченным его работодателями. Много лет спустя он писал:

»А как оно было на самом деле, если не прятать голову в песок?

Вчера ты был весь в прекрасном будущем — телефон трещит без умолку, приглашения, предложения, сегодня — договора расторгаются, вместо поздравлений судебные повестки о возвращении аванса, никаких перспектив, жена по секрету от тебя лезет в долги, чтоб кормить семью… Вчерашние работодатели, приятели уже сторонятся тебя, как заразного. Там вполне вероятны доносы, отчеты об обсуждениях фильмов в Доме кино (несколько лет я их вел и наговорил неосторожностей), проводы Галича, кто-то видел снимки, где Саша и Копелев представляют меня Сахарову…. Мируша не сомневалась, что эта шереметьевская мизансцена послужила причиною бед и срыва нескольких работ.»

Из воспоминаний Михаила Аграновича: »Леонид Данилович Агранович был талантливым писателем, прекрасным человеком. Его литературная судьба складывалась непросто. Первую пьесу »В окнах горит свет» в 1949-м одновременно поставили БДТ в Ленинграде и Театр Ленинского комсомола в Москве…Зрители хорошо принимали постановки, и вдруг в газете «Правда» появилась разгромная рецензия Николая Громова. В результате спектакли закрыли, отца записали в космополиты, после чего он несколько лет руководил самодеятельностью в клубе шоферов на Разгуляе.

Но времена изменились. Помню, как пьяный Громов позже объявился у нас дома в Большом Козловском переулке, грохнулся перед отцом на колени и просил прощения. А в 1956-м на экраны вышла картина Василия Ордынского »Человек родился» по отцовскому сценарию и имела большой успех. Это была одна из первых лент нового советского кино – фильмов оттепели. После ХХ съезда отец вновь стал востребован, его пьесы ставил Театр Советской армии и не только, многие сценарии воплотились в фильмы. Он и сам снял несколько картин как режиссер.»

Владимир Батшев отзывался о Леониде Аграновиче как об одном из немногих приличных людей, которые сохраняли порядочность в «чугунные» десятилетия семидесятых-восьмидесятых: »Он был другом Александра Галича… Он не подличал, как многие. Он просто молчал.»

Мирра Агранович прожила долгую и счастливую жизнь, посвятив себя мужу, детям и внукам. В 1998 году к восьмидесятилетию Мирры Соломоновны был издан ее поэтический сборник »Лирика (1943–1950) » со вступительной статьей поэтессы Елены Николаевской; теперь это издание – библиографическая редкость.

Мирра Агранович. Фото из сборника »Лирика».

Передо мной книга стихов Мирры с дарственной надписью педагогу 2-ой школы Збарскому и его жене: » Мире Абрамовне и Исааку Семеновичу Збарским с глубокой симпатией, в память о наших переделковских застольях. М., 30 июля 1998 г.»  Если бы Мирра знала, что книга эта когда-то окажется в далекой Америке у наследницы ее литературного наставника?

Открываю наугад – »Анна Ахматова»:

Она была седою и без челки,

И скрыты не были морщинки возле глаз…

Но это »Вечер» был, и это были »Четки»,

И это »Аnno Dоmini’’ была.

 

И те же пальцы, чтоб перчатки путать

И под вуалью темной руки жать,

И те же плечи, чтоб в меха укутав,

Могли б мгновенной искрой обжигать.

 

Лежала в платье из простого ситца

Чужая суете средь суеты –

Теперь уж заплатившая сторицей

За все свои улыбки и мечты.

 

»Папе» –

Хорошо, забравшись на колени,

Прочитать на память »Мойдодыр»,

Пожалеть вдвоем, зачем Тургенев

Лизу посылает в монастырь.

На коньках катаясь по Сокольникам,

Спрашивать, задерживая бег,

Есть ли Бог, и прав ли был Раскольников,

И к чему стремится человек.

 

Для поэтессы не существенна отточенность рифмы, она не стремится произвести впечатление; ее стихи рождены подлинностью чувств и раздумий, они органичны и естественны, а потому находят путь к сердцу читателя. 

Анна Рапопорт (1924–2008)

Младшая сестра Мирры Рапопорт Анна закончила филологический факультет МГУ по отделению английской литературы, и была любимой ученицей видного литературоведа и культуролога Леонида Пинского – специалиста по истории литературы западной Европы эпохи Возрождения. Лилиана Лунгина, студентка Пинского в ИФЛИ, писала, что у него был совершенно новый подход к литературе: »Леонид Ефимович обладал удивительным даром – он заражал наслаждением, которое испытывал сам, вникая в каждую деталь текста, постепенно подводил нас к самой сути мысли того или иного автора и потом еще умел его поставить в соответствие с эпохой, и получался такой глубокий и широкий взгляд на время, на его художественную суть, что мы как бешеные кинулись всё читать, готовились, безумно боялись экзаменов и вместе с тем мечтали как-то ближе к нему подойти ». Как позже оказалось, будущий муж Анны Исаак Фильштинский тоже учился у Пинского в ИФЛИ.

Анна Рапопорт занималась творчеством Шекспира, и в другие времена ее ждала бы университетская карьера, но в годы »борьбы с космополитизмом» ей пришлось преподавать английский язык в школе, откуда, впрочем, ее быстро уволили за неарийское происхождение. Анна училась в консерватории по классу фортепиано, но хрупкое здоровье помешало ей завершить учебу. В тридцать четыре года она получила инвалидность, что позволило ей работать дома. В небольшой квартире в Козловском переулке, некогда полностью принадлежавшей ее семье, Анна жила вместе с мамой, Раисой Львовной; после смерти отца, видного адвоката, к ним кого-то подселили. Прожить на маленькую пенсию было невозможно, и Анна Соломоновна начала давать уроки английского сначала детям, а потом взрослым.

В конце пятидесятых годов в жизнь Анны Рапопорт вошел Исаак Фильштинский – известный ученый-востоковед, ставший ей мужем, другом и соратником на добрые полвека. Биография Исаака Моисеевича Фильштинского, складывалась из элементов, типичных для интеллигентов его поколения: учеба, армия, тюрьма, лагерь, реабилитация, работа, и постоянный конфликт с властями.

Исаак Моисеевич Фильштинский родился 7 октября 1918 году в Харькове. Отец его был горным инженером; через два года после рождения сына семья переехалa в Москву. По окончании школы, несмотря на успехи в точных науках, Исаак Фильштинский поступает на истфак в ИФЛИ, который заканчивает в 1941 году, защитив диплом по теме »Геродот и предметы материальной культуры в могильниках тавров». Когда началась война, Фильштинского отправили на двухгодичные курсы при военном факультете Московского института востоковедения, где он изучал арабский язык под руководством корифея советской арабистики Харлампия Карповича Баранова.

В послевоенные годы Фильштинский не стал уходить из армии и продолжил службу уже в Военном институте иностранных языков, совмещая чтение лекций по географии стран Ближнего Востока с учебой в заочной аспирантуре при историческом факультете МГУ и работой над текстом диссертации по египетскому сопротивлению армии Бонапарта. Уже в 1949 году Фильштинского задерживают и отправляют на Лубянку, где предъявляют обвинение по пункту 10 печально известной 58-й статьи – »За антисоветскую деятельность». Без суда и следствия ученого приговаривают к десяти годам лагерей и посылают в Каргопольлаг. Вскоре после известия об аресте Фильштинского умирает его мать, от него уходит жена, ученого лишают степени. И лишь спустя шесть лет, в январе 1955 года, ему удается выйти на свободу благодаря амнистии: 58-ю статью меняют на 57-ю с формулировкой »За разжигание национальной вражды».

Впоследствии опыты лагерной жизни он опишет в автобиографической книге »Мы шагаем под конвоем», которая выдержит три издания. Книгу о лагерях Исаак Моисеевич считал делом всей жизни, более важным, нежели его академические работы. Рассказы Фильштинского можно назвать беллетризированными воспоминаниями. Тонкое понимание человеческой психологии и глубокое сострадание к своим сотоварищам по лагерю сочетается в них с аналитическим мышлением и мягким юмором. Это лагерь глазами интеллигента и вместе с тем живого участника всего происходящего. Он много писал о том, что спасало его в лагере: интерес, любопытство к жизни, к людям. Два человека, прошедшие с Фильштинским через лагерь – фольклорист Елеазар Моисеевич Мелетинский и философ Григорий Соломонович Померанц – останутся его ближайшими друзьями на долгие годы.

Тем не менее получить работу, не будучи реабилитированным, Фильштинскому не удавалось. Благодаря хлопотам друзей (прежде всего известного советского библиотековеда Маргариты Рудомино) он смог попасть в Библиотеку иностранной литературы, где провел два года, занимаясь составлением аннотаций к книгам по психологии и философии. В 1957 году Исаака Фильштинского реабилитируют и возвращают ему научную степень, несмотря на попытки утверждать, что его диссертация за шесть лет устарела. В это же время Фильштинский встречает и свою вторую жену – Анну Рапопорт.

В послелагерные годы бдительные стражи режима не оставляли Исаака Фильштинского в покое. За участие в правозащитной кампании 1968 года, когда он вместе с Анной Соломоновной написал письмо А.Н. Косыгину в защиту Гинсбурга и Галанскова, Фильштинский подвергался всякого рода преследованиям и, в частности, был отстранен от своего любимого дела  – преподавания (до этого он читал в МГУ ряд курсов по истории арабской литературы и культуры, руководил научной работой студентов и аспирантов), а в 1978 году у него на квартире был проведен обыск с изъятием »крамольной» самиздатской литературы, после чего тогдашний директор Института востоковедения АН СССР Е. М. Примаков счел за лучшее уволить »компрометировавшего» его сотрудника. Однако Фильштинский продолжал работать, публиковать свои труды по арабистике и заниматься переводами.

Фундаментальные работы Исаака Фильштинского посвящены средневековой арабской литературе и истории: »Очерки арабо-мусульманской культуры VII–XII веков», »История арабской литературы V — начала X веков», »История арабской литературы X–XVIII веков» и »Халифат под властью династии Омейядов». Большинство этих произведений переведены на английский язык и получили широкое признание.

Исаак Моисеевич был знаком с поэтом Арсением Тарковским, для которого сделал подстрочные переводы стихов арабского поэта Аль-Маарри.

Из письма Тарковского Евдокии Ольшанской от 24 ноября 1969 года: »Всё-таки, перевод – это совсем не писание стихов, которое создаёт праздник, а действительно сыпнотифозный принудительный бред, от которого изнемогаешь, как лошадь, ходящая вокруг кола, в 12 часов дня, если её рабочий день начинается в 6 утра и кончается за полночь. Я араба (аль-Маарри – примeчание автора) ещё не кончил, потому что на меня навалили ещё новых 200 строк: пришёл ко мне арабист Фильштинский, и мы с ним наделали подстрочников превыше моей бедной головы.»

Наверное, Исаак Фильштинский никогда не стал бы таким большим ученым, если бы не его жена Анна, которую он называл другом, единомышленником и ангелом-хранителем дома. Анна Соломоновна не только поддерживала мужа, но и создавала такую атмосферу, в которой он мог жить и творить по максимуму. »Если ИФЛИ и война – моя школа, лагерь – мой университет, то Анна Соломоновна – моя Академия,» – говорил Исаак Моисеевич другу семьи Владимиру Абгаряну.

Анна Рапопорт (Ася) и Исаак Фильштинский (Ися). Из книги Ирины Емельяновой »Поименное. Незабываемые лица.»

Анна Рапопорт была невероятно тонким и одаренным человеком. Исаак Моисеевич говорил, что ей ничего не надо было объяснять, она все понимала мгновенно. На вечере, посвященном презентации третьего издания книги Фильштинского »Мы шагаем под конвоем», музыковед Марина Леопольдовна Ельянова, знакомая с Исааком Моисеевичем и Анной Соломоновной по Кратову без малого сорок лет, говорила, что побывать в их доме всегда было счастьем, колоссальным удовольствием. Ельянова подчеркивала, что диапазон интересов Анны Соломоновны был поразительным: »Она получила великолепное образование и читала Шекспира и западных философов в подлиннике. Любила не только классику, но интересовалась и творчеством Шенберга, Шнитке и Шостаковича. Хрупкое здоровье помешало ей стать музыкантом, но суждения ее о музыке были профессиональными. Анна Соломоновна находила общий язык со всеми: с ней было интересно и детям, и взрослым; она всем помогала.» Часы, проведенные с Анной Рапопорт и Исааком Фильштинским Марина Ельянова считала счастливейшими в жизни.

Воспоминания  музыковеда Ельяновой дополнил ее муж, композитор Александр Вустин: »Анна Соломоновна была поразительным по своей музыкальной одаренности человеком, я и более талантливого, более гениального слушателя музыки не встречал за всю свою жизнь ни среди любителей музыки, ни среди своих коллег-музыкантов; то есть она знала и понимала все, и она интересовалась не просто музыкой, но сложной музыкой. С одной стороны, это был Бах: она любила слушать »страсти по Матфею» в исполнении Менгельберга (зная при этом всю эпоху Баха, включая музыку его сыновей), а, с другой стороны, ее невероятно интересовала сложная современная музыка – Новая венская школа и Шостакович».

Как о родных, помогавших ей в самые тяжелые моменты жизни, вспоминает об Анне Соломоновне и Исааке Моисеевиче дочь Ольги Ивинской Ирина Емельянова: ‘’Это был родной теплый дом, куда я приходила со всеми своими радостями и горестями в течение многих лет. Анна Соломоновна Рапопорт и Исаак Моисеевич Фильштинский, Ася и Ися – почти моя семья… Странно, всего две комнаты у них было, а казалась квартира большой. Даже «семинары» удавалось там проводить – Леонид Ефимович Пинский, вернувшийся из лагерей, собирал аудиторию, читал лекции… Я часто просто забегала на «огонек», благо жила рядом. Как ни скромно они жили (будущий муж тогда еще не появился), а на столе всегда было угощение – салат какой-нибудь незамысловатый, чай с Асиным пирогом, сахар в старинной хрустальной вазочке. На стене портрет Раисы Львовны, красавицы, Асиной мамы, уютный диванчик, на котором столько душ исповедовалось и получало мудрые советы, сама хозяйка, обаятельная, умница, с острым язычком, прелестным юмором».

После ареста Ирины Емельяновой Анна Соломоновна вместе с учительницей Ирины Инессой Малинкович образовали настоящий штаб, где собирались деньги и посылки в лагерь и проводились консультации с адвокатами. »А сколько она вложила в них души, здоровья (а оно у нее всегда было хрупким)!», – с любовью и признательностью пишет о своей наставнице Ирина Емельянова.

 

Анна Соломоновна Рапопорт – филолог, переводчица и комментатор – была одним из лучших в Москве преподавателей английского языка, к ней приходили заниматься и едва ли не все деятели диссидентского движения, не говоря уже о еврейских активистах. Среди ее учеников были Александр Солженицын и Александр Зиновьев, Нина и Александр Воронели, Виталий и Инесса Рубины, Виктор Браиловский и многие, многие другие. Анна Соломоновна переводила и писала статьи для журнала »Евреи в СССР», распространяла самиздат, занималась правозащитной деятельностью, помогала лагерникам. Исаак Моисеевич организовывал квартирники Галича и первые публичные чтения лагерной прозы Солженицына. В доме Анны Рапопорт и Исаака Фильштинского также бывали Юрий Лотман, Андрей Амальрик, Веня Ерофеев, Надежда и Майя Улановские.

Вспоминает Ирина Одаховская-Грибанова, ученица Анны Соломоновны и близкий друг семьи:» Ася, она же Асенька, мудрая и образованная, была удивительным существом. Особенно очаровывала в ней манера иронизировать над сложностями и неурядицами ежедневной жизни. У Аси было несколько кумиров: отец, любимый учитель Л.Е.Пинский, Шекспир, Бах и скрипач Менухин. От отца, московского адвоката, Ася унаследовала чувство юмора, от учителя своего – просветительские наклонности. Долгие годы у Аси на столе стоял подаренный отцом том полного собрания сочинений Шекспира на английском языке, который она позднее подарила мне.»

В семье Анны Рапопорт готовность помочь была наследственной чертой. Ее мама, кроткая и мягкая Раиса Львовна, всегда пригревала обездоленных. Когда Ирина и ее муж лишились работы и стали отказниками, их выручали друзья, и Анна Соломоновна – в первую очередь, она сразу предложила разделить с Ириной заказанный ей перевод. »Асин дом и мир ее был наполнен особыми теплыми и дружескими флюидами и всегда привлекал людей каким-то особым уютом, который создавался не за счет вещей. Избыток допускался только в сфере книг и пластинок. Исаак Моисеевич с его лагерным прошлым и лагерным юмором, со своей арабистикой, любовью к детективам, анекдотам, просторечию удивительно естественно и радостно вписался в этот мир. И внес в него свои неповторимые черты и флюиды».

Это действительно была одна из интереснейших московских семей своего времени. На дни рождения к Анне Соломоновне приходили ее университетский учитель Леонид Пинский и теоретик фольклорных штудий Елеазар Мелетинский, философ Григорий Померанц с женой, поэтессой Зинаидой Миркиной и китаист Виталий Рубин с его женой Инной, преподавательницей немецкого. Неизменно бывала Ирина Емельянова с мужем, поэтом Вадимом Козовым. Близкие друзья приглашались постоянно и высоко ценились, считаясь главным приобретением в жизни.

Анна Соломоновна и Исаак Моисеевич были знакомы и с Надеждой Яковлевной Мандельштам. В РГАЛИ, в архиве Мандельштама, хранится письмо Анны Рапопорт Надежде Яковлевне от 29 декабря 1968 года. Вот оно:

»Дорогая Надежда Яковлевна!

Сегодня, в тридцатую годовщину скорбного дня, в день светлой, бесконечно дорогой нам памяти Осипа Эмильевича, думали о вас с глубочайшей благодарностью. Примите наш сердечный привет и низкий поклон.

Ася Рапопорт
И. Фильштинский»

Когда семья Рубиных уезжала в Израиль, Анна Соломоновна попросила Инну Рубину захватить с собой пьесу Рaдбиля »Собачий налог» с ее предисловием – »Преамбулой», что и было исполнено; оба текста теперь хранятся в Национальной библиотеке Израиля в Иерусалиме. Вот что писала в »Преамбуле» Анна Рапопорт о пьесе Радбиля:

»В моем семейном архиве сохранился весьма своеобразный текст периода революции – »Собачий налог», сатира на заседание Винницкой Городской Думы. Хотя сегодняшний читатель этого сочинения, не зная прототипов его персонажей, не воспримет содержащиеся в нем конкретные аллюзии, однако воспроизведенная в этой небольшой пьесе в стихах картина представляет несомненный интерес, как яркое свидетельство о процессах, происходивших тогда в недавней черте оседлости; о спорах и разногласиях в среде еврейской молодежи, ринувшейся в политику и впервые за долгие века бесправия ощутившей себя (как им казалось) субъектом истории ( там выведены и марксист, и эс-ер,  и сионист, и бундовец); об их отношениях с украинцами и русскими, о стиле  новорожденного провинциального »парламентаризма», с его оглядкой на западные образцы, с неразберихой, несуразицей, когда »каждый дует в свою дуду», все говорят страстно, но не по делу, а в конце концов создается комиссия, и решение вопроса (о налоге на собак) откладывается на неопределенный срок…

Пьеса разыгрывалась в Винницком театре, после чего некоторые выражение (например, »и Карл Маркс со мной согласен», »мы оклеем всех столбов», »а за налоги на собак голосовать мы будет против») вошли в поговорки и долгие годы бытовали в Виннице.

Мне представляется, что в »Собачьем налоге» отразился не только весь драматический момент в истории российского (украинского) еврейства, но и важнейшая характерологическая черта народа – склонность к самоиронии и самокритике».

С середины 1970-х Анна Соломоновна начала переводить материалы по иудаизму для журнала »Евреи в СССР», кроме того, у них в доме хранился архив журнала, который тогда редактировал Виктор Браиловский. Когда КГБ решило покончить с журналом, его сотрудники пришли с обыском и к Браиловскому, и к Фильштинскому. Незадолго до обыска Анне Рапопорт и священнику о. Александру Меню ее православная подруга прислала несколько книг, где, в том числе, была »История еврейского народа». Они и эту книгу забрали. Достали и хотели забрать семейную реликвию – бархатный мешочек с тфилин деда, но Анна Соломоновна ее отстояла. Как сказал тогда Исаак Моисеевич: »Легко отделались». Не арестовали, с работы, правда, выгнали.

Анна Рапопорт была глубоко верующим человеком: по материнской линии она происходила из рода основателя хасидизма Баал Шема Това, отсюда ее приверженность к мистике; кроме того, она была хорошо знакома с работами Мартина Бубера, Гершома Шолема и Эли Визеля, нашедшими отражение в ее творчестве. Перу Анны Рапопорт принадлежат две замечательных статьи по еврейской теологии: о Баал Шеме – »У истоков хасидизма. Израэль Баал-Шем-Тов», (журнал »Ной»,1994 год), и »Человек не одинок: А.И. Хешель – иудаизм в конце ХХ столетия» – об ученике Мартина Бубера, одном из ведущих еврейских теологов и философов ХХ века, р. Аврааме Иошуа Хешеле (журнал ‘Человек», #3 /2002).

Переводы Анны Рапопорт с английского вошли в книги »Мир исламского мистицизма» Ш.А.Садри и »Первая и последняя свобода» Д. Кришнамурти, а статья по суфизму – в третий том »Истории всемирной литературы»; ее эссе »Противостояние. Воспоминания о Л.Е. Пинском» можно прочитать в книге Инессы Малинкович »Судьба старинной легенды’’. По хрестоматии »Читайте по-английски», написанной Анной Соломоновной, занималось не одно поколение студентов. Вспоминает ее ученик Анатолии Вотяков, с помощью которого Анна Рапопорт передала сигнальный экземпляр »Архипелага Гулаг »с авторскими правками в Париж: »Я учился у неё 5 месяцев и поехал в Англию. Никто, кроме меня и переводчика, не понимал, что говорят англичане. Преподаватели английского языка не могли объяснить в магазине, что они хотели бы там купить, и брали с собой меня; когда нас привезли в школу, где изучают русский язык, вокруг меня образовалась толпа, потому что я понимал, что говорят школьники, а они понимали, что говорю я. Вот каким был Учитель Анна Соломоновна Раппопорт!»

Из воспоминаний математика, поэта и переводчика Бориса Кушнера: »Дружбой с Исааком Моисеевичем и его женой Анной Соломоновной мы обязаны …Шекспиру, моим переводам его сонетов. Они привели меня к замечательному шекспироведу Андрею Горбунову, в его доме мы встретили А.С. и И.М. Несколько лет назад мы получили от Исаака Моисеевича книгу его ГУЛАГовских воспоминаний – удивительный сплав строгой документальности и писательского мастерства. Докторская диссертация защищена им в 1994 году, в возрасте 75 лет! Рекорд несомненный и печальный: почему ученый с мировым именем не получил более чем заслуженной степени раньше, можно не спрашивать…»

Ученик Фильштинского Василий Кузнецов вспоминал, как Исаак Моисеевич любил преподавать: »Входил в аудиторию, доставал из черной сумочки карточки и начинал рассказывать. И тогда все вокруг умирало — не было ни аудитории, ни мира вовне, был только его голос, только рассказ, только мерное покачивание его головы и полуприкрытые глаза…Он преподавал до последнего. Даже после сломившей его смерти Анны Соломоновны в 2008 году’’…

Интеллигентом высшей пробы называла Исаака Фильштинского видный российский литературовед Мариэтта Чудакова, с которой они работали в Московском историко-литературном обществе »Возвращение», объединявшем бывших узников Гулага и нацистских лагерей.

Исаак Моисеевич Фильштинский (1918–2013). Фото из сборника XIII конференции арабистов ИВ РАН, посвященной 100-летию со дня рождения И.М.Фильштинского (https://www.ivran.ru/sites/28/files/Arabs_Rus.pdf)

Задачей профессора Фильштинского, человека уникальной культуры и эрудиции, было сделать так, чтобы из его студентов и аспирантов получились настоящие интеллигенты, кем бы впоследствии они ни стали. »Учитесь, читайте, впитывайте все на свете…Дореволюционный интеллигент – какой он был? Он, во-первых, гимназию окончил, во-вторых, университет окончил, знал массу языков и фактов и руководствовался десятью заповедями Священного писания», – напоминал им Фильштинский.

Вспоминает друг семьи Александр Грибанов: »Совершенно интуитивно я тогда, в шестидесятых, ощущал, что через Анну Соломоновну и Исаака Моисеевича до нас молодых, как излучения погасших звезд, доходят токи не восстановимой уже культуры – культуры высоких страстей и непоколебимой порядочности, то, что сумели привить своим детям Моисей Фильштинский и Соломон Рапопорт.»

Может ли современный западный интеллектуал соответствовать таким высоким стандартам? Да, может, но как узок круг этих людей!

Мне хотелось бы завершить рассказ о доме Фильштинских фрагментом из мемуаров Ирины Емельяновой: »Я вспоминаю – квартира в Козловском, на улице Строителей, Кратово летом…Но где бы они ни жили, это был прежде всего ДОМ, теплый, открытый.  Это чувство дома у нас, рассеянных теперь по свету, осталось только в памяти. Уже не позвонишь в знакомую дверь, не увидишь на пороге приветливого хозяина, не слышишь из кухни всегда веселый Асин голос. В день Асиного рождения Исаак Моисеевич всегда читал посвященную ей оду: Муж ее чист и ухожен, в доме – уют, загляденье. Каждый предмет расположен так, что не канет в забвенье.»

Так пусть же не канет в забвенье и этот дом!