Григорий ОКЛЕНДСКИЙ | Под первой звездою

Под первой звездою…

Стена Плача

Я – Стена. Я стенаний наслушалась вдоволь…
Сколько рук прикасалось к моим вековым валунам!
Сколько горя и слёз – у бездомных, обиженных, вдовых.
А кому рассказать? Только Богу… Да разве он верит словам?
Сколько лет мой народ подавал мне молитвенно знаки
И отчаянный стон разрывал мою древнюю плоть.
Я должна устоять, сохраниться во тьме ли, во мраке,
Чтобы встретить народ, чтобы страхи его побороть.

Я – Стена. Помню Храма великого утренний свет.
Помню римлян, разрушивших гордую нашу святыню.
Йеремия-пророк завещал мне стоять, и вовек
Не забыть унижений и крови. Во славу? Во имя?
Я не плачу. Записки всю ночь собираю.
Эти мольбы, как раны, кричат из щелей из моих.
И под первой звездою я Тору беззвучно читаю –
Нашу горькую повесть о жизни пророков земных.
Я не плачу. Я слёзы людские вбираю.
Это время седое течёт по камням по моим.
Слышишь, Бог?!
Cотни лет! Каждый день! Заклинаю –
Помоги навсегда нам подняться на гору.
В Ерушала’им!

Голос Бабьего Яра

Я стою над обрывом
Я сегодня умру
Как последний обрывок
Я дрожу на ветру
Мне осталось немного
Мысли чёрные гнать
И с простреленным боком
Ямой чёрною стать
У последней секунды
Неизбывна тоска
Беспросветное утро
Пистолет у виска
Нашу жизнь загубили
Ненавистным: ты – жид!
Там убитая Циля
Неуклюже лежит
Между тел недвижимых
Между голых телес
С нею с детства дружили
В школу бегали вмес…

Усыпил и покинул
Нас невидимый бог
Малышей неповинных
От беды не сберёг
Я тебя не покину
Голос мамы шептал
И любимого сына
Согревал утешал
Дети с нами погибнут
И не будет сирот
Осень… косточки стынут
Перемелют наш род
Перепашут землицу
С нашей костной мукой
Сквозь пустые глазницы
Прорастём лебедой
Не забудем вовеки
Гнавших нас на убой
И кровавые реки
Засыпавших землёй
Не молю о спасенье
В кровожадном дыму
Заклинаю к отмщенью
Умирая во рву

И среди этой муки
Шевелилась земля
Мы отмучились, Мулик…
Я любила тебя

Вспоминая родителей…

Я хотел бы забросить дела и приехать хотя б на полгода, чтобы с толком, с умом, не спеша насладиться забытой свободой. Мы бы вспомнили жизнь по годам — как прекрасен мир детства и светел, как подкралась война к городам и разрушила мир на планете, как смотрели невзгодам в глаза (а ночами им грезилось лето) богом избраны вечно страдать на чужбине еврейские дети. Как война изменила судьбу, как судьба обернулась любовью — вот ваш первенец в детском саду, вот в невестах счастливая Соня, вот второй народился пацан (говорят, что мечтали о дочке!), своенравный — кричал «А я сам!», а его наряжали в платочек.
С кем тернистая сводит судьба — тем грехи отпускаем без сплетен. Я, полжизни большой отмотав, никого благородней не встретил. Вы сегодня дороже, родней — стали взрослыми, сильными дети, и забвенье родимых корней бумерангом влетит на рассвете…

Я хочу, чтоб вы были всегда, как всегда в этой жизни вы были! Чтоб, сменяя друг друга, года сберегли нас и не разлучили. Опыт сзади, покой впереди. Тонкий мостик к желанному счастью! Память раны порой бередит и обиды лелеет к ненастью. Прослезитесь с улыбкой в глазах, улыбнитесь слезинкою мудрой! Вечер жизни стоит на часах, за которым рождается утро!
Здравствуй утро! — а сердце болит… Все птенцы из гнезда улетели, но гнездо родовое хранит, защищает от горьких метелей. «Прилетайте, родные птенцы! Мы всегда младо-щебету рады! Приносите живые цветы, пусть любовь будет высшей наградой. Пусть и дети, и внуки живут в добром здравии, мир наполняя…» Я — последний в семье баламут, свою голову низко склоняю. Боги мудрые вас берегут, только дети порой огорчают.

…Одинокая всходит звезда. Мы сидим на скамейке под вязами. Лунный свет приоткрыл закрома и засыпал всё небо алмазами. На глаза навернулась слеза — уплывает корабль в море Радости. Не до сна… Лет до ста вашей старости!

***

Где бы ни жил, ты родился евреем…
Значит, судьба — не судьба.
Будешь скитаться седым Моисеем,
Будешь смотреть в облака.
Манну небесную звать вечерами,
Дождик спасительный звать.
В сердце хамсина сухими губами
Будешь молитву шептать.
Видишь, дорога начертана Богом
Нитью на жёлтом песке?
Эта дорога — к родному порогу.
Только осилят не все.
Мне бы успеть до скончания века!
Неразделённой судьбой
Просто лепить из себя человека
В долгом походе домой.

Звёзды озябли морозною ночью.
(Гулко дрожит тишина…)
Тесно прижавшись, глядят многоточьем
И пробирают до дна.
Время настало подумать о вечном,
Взгляд устремить в небеса.
Встретиться с Мамой, обняться сердечно
И посмотреть ей в глаза.
И, возвратившись в земные пределы,
Благословляя живых,
Вырастить деревце, чтоб шелестело
Памятью дней молодых.
Высадить деревце в тихой оградке,
Камушки вкруг разложить.
Мамы уходят походкой негладкой
И завещают нам жизнь…

Где бы ни жил — ты родился изгоем.
Значит, котомка — и в путь!
Долго плыви обжигающим морем
В земли, где хочешь уснуть.

Болевой разлом /триптих/

***

Ах, эта боль, идущая из прошлого!
По мере приближения к концу
смакуем опыт жизни осторожно мы,
размазывая слёзы по лицу.

А времечко опять стреляет влёт!
И мы теперь отряд передовой…
Одни уже ушли в последний бой,
а для других, по счастью, недолёт.

***

Вот печаль нежданно посетила,
не сказав ни слова, обняла…
Мне с ней горько, хлопотно, уныло.
Встречу водкой. Сядем у стола.

Выдохну. И стопку опрокину.
Не гоню печаль — зову друзей!
Что ж ты, боль, меня толкаешь в спину,
но не выпускаешь из когтей?!

***

Как неохотно гаснут фонари,
как незаметно к нам подкралась осень.
О чём её мы шёпотом попросим?
О чём с ней по душам поговорим?

Зачем ты, осень, листьями шурша,
напоминаешь, что и мы не вечны?
Что нам осталось в жизни быстротечной?
Не замечать, как ходики спешат…

Эпохальное

эпохи камерный рассвет,
застывший в мороке тумана,
похож на старый арбалет,
что хочет выстрелить упрямо.
устало ковыляют дни,
прихрамывая на ухабах,
лежат дровами пацаны
на спелых ядовитых травах.
дымится сон, а дом снесён,
ребёнок тянет ручки к маме,
он провидением спасён,
а мир растоптан сапогами.

с эпохой нам не повезло?!
она с людей сдирает кожу?
эпоха (всем смертям назло!)
еще порадует, итожа
наш долгий турбулентный путь
сквозь тернии к далеким звездам!
с дороги этой не свернуть,
но и осилить невозможно.

Нитевидное

Скулить разучился довольно давно.
Оправдываться не буду.
Нырну в депрессняк и залягу на дно,
а смайлик отправлю другу.
Разгул непогоды?! Бороться? терпеть?
Сквозь толщу вселенской смуты
луч света пробьется, откроется клеть —
Свобода приходит утром!
Обнимет соратника, даст прикурить
(да, в истинном смысле слова!).
Затяжка спасительна! Хочется жить!
Затяжка — первооснова
дневных озарений, бессонных ночей,
свечи, что горит неровно.
Рождается стих из бессвязных речей,
из нитей единокровных.
Безжалостен клёкот невидимых птиц,
свирепо рычат моторы.
Кровавой волною, не зная границ,
людей накрывает морок.

***

Я шагаю вослед Моисею —
сорок лет по пустыне бреду.
Не забыл, что рожден был евреем
в послесталинском первом году.
Нам родители страх передали
говорить шепотком (но не вслух!).
Нас со страхом глухим обвенчали,
чтобы вытравить семя и дух.
Чтобы помнили мы, инороды,
черствый пряник, нагайку и кнут.
Чтобы знали, что слово «свобода» —
это мертвым в земле отдохнуть…

Мы уроки усвоили честно —
возмужали на долгом пути,
разогнули и спины, и чресла,
чтоб бесстрашно на волю уйти.

Роковое

Я бежал по пустыне
и не чувствовал собственных ног.
Я забыл свое имя,
по пятам тенью гнался злой рок.

Фестивальное утро.
Нет ни облачка — знака беды.
Провидением мудрым —
мамин крик в полудреме: «Беги!»

Мы проснулись от криков,
от истошного вопля: «…Акбар!»
Автоматные блики
разорвали пространство гитар.

Роковое веселье
и убийственный огненный шар.
Ядовитое зелье.
Поседевшего утра кошмар.

Мы едины в бессилье,
рок судьбы выбирает тебя.
Возвращайся, мессия!
Воскреси всех погибших ребят.

Бесконечна суббота,
нескончаемы слезы и боль.
Мстить уходит пехота.
Сверху смотрит растерянный Б-г.

Девушкам ЦАХАЛа

Израиль. Девушки-солдатки.
Всмотритесь в эти лица нежные!
Притягивая без оглядки,
Там море плещется безбрежное.

Красавицы — бойцами станете!
Невеста чья-то, дочь, сестра.
Им жить, рожать, любить без памяти —
Глаз не сомкнете до утра!

Молитвами хранимы, мамами —
За мир воюют, за страну.
Когда бы мог — поставил памятник
Им, ненавидящим войну.

Неприкаянное

Я давно осознал, что чужой средь берез,
между лживых речей и надменных угроз,
где фальшивые ноты в фаворе.
Вспоминаю уютный родной уголок.
Там судьбой перечеркнутой правит злой рок,
и другие актеры и роли.

Я ничем в тех краях не бывал обделен,
не хватало свобод, но зато был резон:
все экзамены — только досрочно.
Принимали тебя по анкете… С умом
(хоть семь пядей во лбу!) не ходи напролом —
хоть колосс глинобитный, но прочный.

И однажды, вставая с огромных колен,
тот колосс проломил основание стен,
надломился и рухнул, не охнув.
Как кита, что на берег выносит волна,
оживить попытались от долгого сна…
да куда там — могучий, но дохлый.

Вечереет. Смотрю камнепад новостей,
и тоска разъедает, и сердцу больней
от колючего чувства потери.
Мир на мир не похож. Полыхает пожар,
исчезают с Земли и кибуц, и бульвар,
и горланят двуногие звери.

***

душераздирающее времечко
падает осколками на темечко
день и ночь — который год подряд!
смотрят в небо взрослые и деточки,
прячутся за дерево, за веточку,
и бегут куда глаза глядят.

небо, что расчерчено ракетами,
как тетрадка, в клеточку одетая,
бездыханно смотрит свысока.
невидимкой Б-г по небу мечется,
род спасает меж землей и вечностью,
вдаль течет кровавая река.

вечности замедлилось вращение,
век застыл, кругом опустошение —
варвары жестоко правят бал.
время для молитв и для возмездия,
время скорби, силы… время действия!
род спасает доблестный ЦАХАЛ.
…царь Давид на арфе заиграл!

Григорий Оклендский

Фотоиллюстрация Натальи Волковой