Дмитрий БИРМАН | И все сначала

И все сначала

Из ниоткуда в никуда
всегда тяжелая дорога,
но привыкаю понемногу,
года, наверное, года…

Житейский опыт, пустозвон,
бьет в тишине по барабанам,
а я зализываю раны
под тихий колокольный звон.

В объятьях нежность и покой,
и легкий запах той измены,
что строит между нами стену
и разрушает нас с тобой.

И снова мечется тогда
душа беспомощным котенком,
опять становишься ребенком,
года, наверное, года…

***

Не вернуть,
хоть вывернись старательно
и не докричаться,
хоть завой!
В жизни,
невозможно-замечательной,
каждый сам —
преступник и конвой.

Через стенку
перестуком пламенным,
не сломать
решетки и засов.
Каждый, за стеною белокаменной,
сочинитель самых
лучших снов.

Не уйдёт
обидчивой поземкой,
то, что недосказано
в ночи.
Под ледовой коркой,
даже тонкой,
не пробиться
пламени свечи.

Ухожу, в шагах
неровных путаясь,
бормочу
ненужные слова.
Впереди, в тулуп
устало кутаясь,
ждут меня
неправда и молва.

***

Осень. У поэтов сносит крышу.
Лавры Мавра не дают покоя.
Снова рвут бумагу, снова пишут,
заменяя Бога при раскрое.

Заменяя Бога в сшивке судеб
и в отстрочке собственного дара,
ниточку протягивая к людям,
их утюжа стихотворным паром.

Кто Самим в макушку поцелован,
с музами пирует на Олимпе,
кто самим собой раскритикован,
с Бахусом опять немного выпил.

Нервы обнаженные в мурашках,
осень, у поэтов сносит крышу.
Ночью им диктует барабашка,
днем они чужие мысли слышат.

***

И ты застыл абсолютно
ненужный
В какой-нибудь там
«Англетер»
И голос запел
чужой и натужный
Запел

Висок по металлу
По шее веревка
Кому-то — конвой
Наручники —
Боже, ну как же неловко
Держать за спиной

Хотя, если мысли —
Твои конвоиры
Куда соскочить?
Учить, расселять в опустевших
Квартирах
Учить

Пустое мой друг
До свидания милый
До встречи нигде
Мотив оборви
Бесконечно унылый
Не те

Не те времена нынче друг
До свидания
Но помни, в груди
Есть небо, озера и все
Расставания
Что ждут впереди.

***

Подумал, что от ковида погибают, словно от пули….

И пуля начала отсчёт
того, чего нам не хотелось,
и чья-то песня не допелась,
и чей-то не оплачен счёт.

Кричали за стеной ура,
но пули стены пробивают
и, не родившись, умирают
любви высокие слова.

И не родятся мудрецы,
красивых женщин недостача,
когда вдруг пулей
сдали сдачу
резвящиеся мертвецы.

Лилось веселье через край,
им захлебнулись пустословы.
Не защитить от пули словом,
и не найти тропинку в рай.

Пропали жирные года,
забылись споры и советы,
всех уровняла пуля где-то
и Божья началась страда.

***

Душит терпение тёплым шарфом,
или платком оренбургским,
снова остались слова «на потом»,
хочется в угол забиться котом,
узником стать шлиссельбургским.

Хочется просто забыть и простить,
хочется в «Трёх мушкетерах»
быть тем виконтом, который любить
мог, но сгорел, словно порох.

Хочется весело мчать по морям
Питером Бладом, к примеру,
как Микеланджело ночью ваять,
плюнув на Папу и веру.

Полно, дружище! Вот паспорт, смотри —
что там про дату рожденья?
В гавани, друг мой, твои корабли,
котик на заднем сиденье.

Тёплым шарфом замотайся скорей,
или платком оренбургским.
Печь растопи и окошки заклей,
видишь — закат догорает?
Попей
чаю ты
с булкой французской…

***

Сумерки. Ночь заползает под кожу.
Снова бессонница топчется рядом,
снова тоска, сбросив плащик в прихожей,
входит в своём черно-белом наряде…

Снова шипучая гадость таблетки,
снова затылок трещит непрестанно,
снова, как будто бы я малолетка,
тянет тихонько разлить по стаканам.

Выпить за дружбу, которой не стало,
следом-за честность, забытую где-то,
ну, а потом, отмахнувшись устало,
мне б рассмеяться над глупостью этой!

Только тоска заползает под кожу,
тащится ночь, в черно-белом наряде,
ладно бессонница, плащик в прихожей
взяв, уже больше не топчется рядом.

***

Опять кружение ненастья,
то дождь, то снег,
то пир, то мор,
в душе неясный разговор,
маячит где-то приговор,
и вновь преследуют напасти.

Снег тяжелеет на ветвях
и тает, как змея сползая,
дорога, в общем-то простая-
на нервах мастерски играя,
так медленно уходит страх.

Запутаны сюжеты снов,
я в детство снова возвращаюсь,
там, вдруг, с любимыми встречаюсь
и пью, как будто очищаюсь,
и плачу, и смеюсь без слов.

К утру снежок припорошит
следы ушедших и пришедших,
коснётся на гору взошедших,
накроет крики сумасшедших,
а днём ручьями убежит.

***

Снег и зима, и все сначала,
и снова тянется рука
чуть-чуть налить, нарезать сала
и песню спеть «как жизнь легка!»

Снежинки, весело болтая,
летят на свет от фонарей,
кружат, и в их круженьи тает
свинцовый свет ноябрьских дней.

Ноябрь очищен снегопадом,
и, по законам бытия,
прощаю эту осень гадам,
что так измучили меня.

Ноябрь намылил белой пеной
лицо израненной земли,
душа открылась переменам,
как только начал снег кружить
и, по приметам добрых тетей,
вы, надкусив слегка снежок,
лет сто примерно не умрете,
так, может быть, тогда зажжем?

***

Тянет затылок, наверное, к снегу —
осень поёт запоздалую песню,
и не исправить уже, хоть ты тресни,
все что я сделал и все, что не сделал.

Лужи смеются в объятиях ветра,
небо серее свинцовой примочки,
я не просил, почему-то, отсрочки,
может быть, просто закончилась вера?

Снова шуршат и не убраны листья,
снова бессонница крутит запястья,
что же такое, скажите мне, счастье?
Может быть, просто забыть и забыться?

***

Пил тишину осенний листопад,
и на вершине тихого
блаженства,
достигнув, как казалось, совершенства,
слова шептал я снова невпопад.

Мне снились вновь пророческие сны,
и я в поту холодном просыпался,
зачем-то мне стократно повторялся
тот мамин вздох: «Дожить бы до весны…»

Шла осень в наступление на лень
и разгильдяйство летнего безделья,
шуршащим смехом странного веселья
гнал листопад, накрыв мой судный день.

А я заклеил окна, чтоб зима
не разомкнула холодом объятья,
пусть до весны не сбудутся заклятья
и осень забирает все права,
пусть под ногой, свой замыкая круг,
поет «аминь» листва, слегка охрипнув,
сны посветлеют, боль уйдет, затихнув,
и вдохновенье возвратится вдруг…

И Муза, на кровать мою присев,
прошепчет мне уже слова другие,
деревья улыбнутся мне, нагие,
и к песне сам напишется припев!

***

Осень закрыла вчерашние дали
и пожелтела бумага признаний.
Сколько осталось мне серий? Не знаю,
но досмотреть их успею едва ли.

И пожелтел воротник у рубашки,
как ни стирай — он не станет новее.
Нет интереса к делам и затеям,
клякса засохла на промокашке.

Не промокнуть уходящие годы,
не сохранить ускользнувшие мысли,
время пришло погрузить на подводу
пыль, что столбом или дым коромыслом.

На облучке поудобней усесться,
крикнуть «Пошла!» и вожжами прихлопнуть,
и не уснуть, не слететь, не замерзнуть,
а напоследок вокруг оглядеться.

Осень… Колдобины вяло считая,
скрип колеса, как в забывшейся песне.
Надо же, жить все ещё интересно!
Долго мне ехать дорогой до Рая….

Дмитрий Бирман