Григорий ХУБУЛАВА | Крылатый хвост

КРЫЛАТЫЙ ХВОСТ

Не видишь смысла звать на помощь,
И даже шевелиться лень,
Сидишь бессмысленный, как овощ,
И просто доживаешь день.
Без слёз лишилось горькой соли
Существование твоё,
Ты до того приучен к боли,
Что даже страшно без неё.
Тебе как будто больше нечем
Свои желанья оправдать,
Застывшим солнцем двор подсвечен,
Зачем тебе в тени страдать?
Вороны каркают, как черти,
И страшен радостью вдвойне
Цветок, не знающий о смерти,
Смеётся звонко на окне.

***
Когда слова становятся легки,
Ты понимаешь, выходя из тени:
Нет ничего серьёзней чепухи,
И ничего прекрасней дребедени.

Зеленый детский твой велосипед,
Весеннее стаккато дождевое,
Ладоней влажных незаметный след,
Иной души присутствие живое.

Признайся, друг, ты представлял всегда,
Что в сумерках, сгустившихся над нами
Так ярко светит вовсе не звезда,
А лампы керосиновое пламя.

Считалка
Раз, два, три, четыре, пять…
Разве стоит продолжать?
Вряд ли счёт прибавит в весе,
Даже если будет десять.
Раз, два, три, четыре, пять…
Укачала сына мать.
Счётом сын сумеет скоро
Вызвать призрак Пифагора,
Что в Урании сидит
И на плоскости глядит.
Взгляд его простой и верный
Видит мир тысячемерный,
Что рассудком не понять,
Раз, два, три, четыре пять…
Снова, раз, два, три четыре –
Кто сияет там в эфире?
Иоанн, Матвей, Лука,
Марка львиная рука,
Пятый – мира искупитель,
Бог, Мессия и Спаситель.
Будем, три, четыре, пять,
Ангелов во сне считать…
Слухи головы склоняют,
Пифагора заслоняют,
Видишь крылья их, малыш?
Кто сказал тебе, что спишь?

***
Пора червей и бабочек пришла,
Мир одиноко замер в ожиданье,
Весна почти убогий снег сожгла,
Колючий куст встречает обрезанье.
Земля открыла рот и просит пить,
Сухие корни мучает броженье,
И всё вокруг дрожит от страха жить,
Моей души являя отраженье.
Глаголами природа говорит
Сквозь морок жажды, ужаса и гнева,
И голубым сиянием горит
Счастливый голод в каждой капле неба.

***
А стоит просто запрокинуть голову,
И близорукий взгляд упрется в небо,
Там высоко смешались ртуть и олово,
А ты подобно капитану Немо,
Внезапно, во плоти, как в Наутилусе
Ныряешь вверх, не требуя подмоги,
Всё выше, выше, ведь назад не выгрести,
Иди вперёд и не смотри под ноги.
Ты побеждаешь страх, лишившись выбора,
Не вскрикнуть, не свернуть, не задохнуться,
Кипеть в котле небес остатком вывара,
Шагать над смертью, не боясь споткнуться.

***
Мне снился прошлой ночью белый кит,
Носящий вместо кожи наше небо,
С огромной звёздной картой на спине,
За ним повсюду китобой спешит,
И там матросы бледные от гнева,
Кричат и спорят о его цене,
Но неба им добыть не суждено,
Пока оно не поглотит всецело,
Матросов, китобои, гарпуны,
Проглоченные не возьмут с собой,
Ни голосов, не помыслов, ни тела,
Китом огромным преображены.
И вырвется сияющий фонтан,
Прозрачный, как душа преображенных
Большой дугою из спины его,
Ни шрамов, ни рубцов, ни новых ран
Не будет больше, о мирах сожжённых
Счастливым не напомнит ничего.
Я видел сон, но услыхал: «Проснись»
И, кажется, забрал его частицу
В ладони влажной или на груди,
Мне видится теперь повсюду высь,
И сердце жадно за китом стремится,
Крылатый хвост заметив впереди.

***
Мгновенье говорит: — Держи меня в ладони,
А завтра, может быть, как я исчезнешь ты,
И век и разум твой, сияющий на троне,
Внезапно угодит в объятья темноты.
Возьми же весь мой сок и высоси до капли,
Как в самый первый раз надеждою дыши,
И посмотри вокруг, задумавшись: а так ли
Ты раньше представлял смятение души?
Ты помнишь, из чего холодный космос соткан,
Как болью пахнет цвет полураскрытых роз?
Темна и велика голодной ночи глотка,
Но каждый раз заря сбывается всерьёз.
Ты знаешь яркий свет бескрайний и безликий,
Что в темноте густой рождается всегда,
Пока в лесу течёт с душою ежевики
Холодная, как сталь, прозрачная вода?
Ты помнишь тишину желанного свиданья,
И самый первый смех и первородный страх? —
Всё это есть во мне, и смерти в оправданье
Я просто попрошу: «Держи меня в руках».

***
Зачем-то всё ещё брожу,
Хоть умер в прошлую субботу,
То с остановки на работу,
То от подъезда к гаражу.
А если помнишь свой режим,
Считая каждую минуту,
И строго следуешь маршруту,
То кажешься себе живым.
Я забываю имена
И лица, что немногим хуже,
Жестянкой ржавой в мелкой луже
Лежит шершавая луна.
Сосед не видит никого,
Он сквозь меня роняет пепел,
Представь, почти и не заметил
Никто ухода моего.
Я слышал, что с собою в ад
Уносят страхи и привычки,
Я голый, как в анатомичке,
Иду, куда глаза глядят.
И с удивлением за мной
У тёмного изгиба арки
В почти неосвещённом парке
Следит парнишка молодой,
Рассержен, бледен и красив,
Держа ладони на коленях,
Он не отбрасывает тени,
Но думает ещё, что жив.

***
Заведи дневник, как доказательство,
Что и ты, такой-то, где-то жил,
Исполнял исправно обязательства,
Делал всё, как все, — по мере сил.
Боль и радость в слово превращаются,
Оставляя ровный чёрный след,
На семи страничках умещаются
Пара дней, а может пара лет.
Тонкою тетрадью и чернилами
Скоро станешь меньше одержим,
Станут буквы крупными и хилыми,
Всё сильней наклон, слабей нажим.
И глаза читателя бесстрастные,
Под последней датою прочтут,
Только три бессмысленные гласные, —
Стон освобождённого от пут.
Каждый со своим несчастьем носится,
Только по примеру твоему
На вопрос: «Как жизнь?» невольно просится
Тот ответ, как выдох: «Эау».

***
«Королю страны бесконечно дальней:
Тот, кого ты искал, день и ночь в пути,
Ты услышишь о жизни его печальной,
Очень скоро он сможет тебя найти.
Он гордится и грезит одним тобою,
Он замрёт, от счастья едва дыша,
А в руке его яблоко золотое,
Настоящее, точно его душа». —
Помню, как я читал и следил ревниво,
За тобою, как слабая тень снуя.
Как тебе я завидовал, Мио… Мио!
Отчего же избранный ты — не я.
Бог ты мой! Не гордыня ли виновата?
Я по-прежнему мал через столько лет,
Повзрослевший и старый, я — рыцарь Като.
Мне на свете ни жизни, ни смерти нет.
Ну, останься, побудь хоть ещё немножко,
Нам давно уже нужно поговорить,
За последней страницею — лишь обложка,
Невозможно историю повторить.
Возвращающий книгу во тьме на полку,
Я беззвучно заплачу, и просто жду
Беспричинно, бессмысленно, очень долго
Смех ребёнка, звучащий в чужом саду.

***
Я, я, я! Что за дикое слово!
Ходасевич.

День, день, день … — как звенит это слово!
Как отчаянно ноет в ушах,
И присутствия просит живого,
Обнажая надежду и страх.
Как шары, по углам разлетаясь,
Переменою места горим,
В лабиринте незримом шатаясь,
Ловим липкими пальцами дым.
Но ответить по-прежнему нечем.
Что открыл ты? Что сделать успел?
Поскорей бы простуженный вечер
В тени сшитые время одел.
Пусть мелькают они в беспорядке:
Сквер, деревья, кусты, фонари,
Сны, перчатки, слова, опечатки,
Лишь бы жизнь не саднила внутри…
Это мелкое, острое жало
Глубоко, и уже не достать,
Словно сцена нелепого джалло,
Повторяется полдень опять,
С мелким нашим нытьём и мученьем,
Будто списанным где-то точь-в-точь,
И фальшивым зовёт облегченьем
«Ша» и «че» шелестящая ночь,
Лишь едва притупляя печали,
И ладоней касаясь легко…
Мы, — такие, как нам обещали,—
Где-то там, в тишине высоко.

***
Настоян на вине и на крови,
Мир громко бредит, вздрагивает, бродит,
Не уксус речи, а вино любви
На помощь обреченному приходит.
Сок от лозы стекает сверху вниз,
В нём таинство спасенья оживает,
А греческий монах, как Дионис,
Его в потир тяжёлый наливает,
Причастие сияет в кубке том,
Тверда рука у нищего монаха,
А взгляд искрится эллинским огнём,
Не знающим сомнения и страха.
Псалма припомнив вечные стихи,
Вооружившись верою живою,
Он приступом берёт свои грехи,
Как прежде брал бы Фивы или Трою.
И кротко улыбнётся молчалив,
Когда душа полна и дух спокоен,
И два крыла растит в тени олив,
Глазам незримый, но отважный воин.
Он скоро переступит за порог,
Где свет несотворённый ожидает,
Где древних предков посрамлённый бог
У ног Христовых в сумраке рыдает
И говорит: «Как это удалось,
Тебе, смиренный сокрушитель ада?»
И смотрит жадно на большую гроздь
Горящего, как светоч, винограда.

Григорий Хубулава

Фотоиллюстрация Натальи Волковой