Геннадий Кацов | Радость Харона

Об авторе

Геннадий Кацов – журналист, поэт, прозаик, эссеист. В середине 1980-х был одним из организаторов легендарного московского клуба «Поэзия» и участником московской литературной андерграундной группы «Эпсилон-Салон». В мае 1989 г. переехал жить в США. Автор 7 поэтических книг; сборника стихотворений, прозы и эссе «Притяжение Дзэн» (из-во «Петрополь», 1999) и экфрасического визуально-поэтического альбома «Словосфера» (из-во «Liberty», США, 2013). Со-составитель и участник антологии «НАШКРЫМ» (миротворческий проект 2014 года, антитеза известной идеологеме. Со-составитель и автор поэтической антологии «70», посвященной 70-летию государства Израиль.

Член редколлегии альманаха «Времена» (США) и «Эмигрантская лира» (Бельгия). Публикации последних лет в литературных журналах «Дружба Народов», «Звезда», «Знамя», «Нева», «Октябрь», «День и Ночь», «Новое Литературное Обозрение» (НЛО), «Новый Журнал», «Времена», «Эмигрантская лира», «Гвидеон», «Новый Гильгамеш», «Дети Ра», «Зарубежные записки», «Журнал ПОэтов», «Связь времен», «Окно», «Крещатик», «СЛОВО/WORD», «Интерпоэзия», «Литературная Америка»; по-английски – в американских изданиях Cimarron Review, Blue Lyra Review, Tupelo Quarterly, Verse Junkies, Painters and Poets, Life and Legends и других.

Страница в «Журнальном зале». Страница в Википедии. Персональные сайты: https://slovosfera.com/ http://gkatsov.com.

Радость Харона

* * *

снег который не выпал
лёд на малую треть
в холод прошлого выдох
стылой лужицы смерть

не собравшийся в форму
в белых тенях сугроб
в чьём-то списке ай-фонном
номер твой между строк

по следам обещаний
неизвестный маршрут
там выходят с вещами
те кто больше не ждут

пёс грядущего встретит
им помашет хвостом
и завьюжит на свете
сразу этом и том

* * *

я бы хотел подружиться с водителем рефрижератора
мы бы курили в кабине под стук в моторе
он бы делился сокровенным и дар оратора
сочетался бы в нём с экспертом по дзэну и торе

он называл бы майами эммаусом а чикаго
капернаумом повздыхал бы по большому каньону
где трубку по кругу индейцы обязаны как бы
передавать справа-налево по их канону

а по правилу буравчика возникают торнадо
вонзаясь в аризону иголкой вуду
удивлялся бы тому что вдоль дороги из ада
прорастают аграрии как у гранта вуда

мы бы выпили в кабине кентуккского бурбона
и он бы заявил что в техасских барах
как у хоппера в нью-йоркских одиноко и больно
извне ослепляют всегда встречные фары

говорил бы о подругах хич хайкершах у обочин
которые за вполне умеренную плату
снимают с водителей их понятную озабоченность
второй раз for free усмехнулся б по блату

мы бы никуда не ехали мы бы с ним песни пели
наблюдали бы озёра вырезанные под лекала
и мычали б коровы айовы и стройные ели
вермонта голубели и жизнь бы протекала

* * *

присной памяти виктора пресмана
мы цветы в чернозём посадили
поливали водою их пресною
пели песни жене его дине

поминали серго монастырского
голубей отправляли в полёты
у забора беседку мастырили
для детей и вдовицы алёны

говорили о дмитрии мечике
нет на небе его и в помине
как бы звёзды ночами ни метили
объясняли жене его нине

помечтали об игоре прахине
о стихах его прочей нетленке
и оставили слёзы и страхи
в тот же вечер вдову его ленку

но пришло и накрыло нас вечное
нас от жизни как будто отрезали
руки жали мы где-то там мечику
монастырскому прахину пресману

наливали в стаканы гранённые
были хлеб и в консервах сардины
а потом к нам явилась алёна
вместе с ленкой и ниной и диной

вот такой хэппи энд! земной меркою
не измерит затворник и путник
видно жизнь что-то вроде бессмертия
но в быту невозможно их спутать

* * *

я пробудился рано утром
сидели чайки на карнизе
напротив здания
и диверсанты в джонке утлой
шли на задание

тянулось время не резиной
автобус двигателем внутренним
гудел сгорания
представить больно как бензина
пары сгорали в нём

вчерашний дождь разлит по лужам
похожи сверху пешеходы
на мелких нецке
здесь мост прогнулся неуклюже
чай не венеция

на запах бруклинских молелен
на отражения в зеркальных
былых эпохах
шёл новый день и на колени
упал – ну, с богом

* * *

Что-то вроде хандры, только что с этим делать – не ведаю,
я готов бы покаяться, будь хоть на йоту католиком,
вот и еду куда-то в сабвэе, где с красною веткою
повстречается в дальнем Манхэттене синяя, что ли.
В мутных окнах сменяют друг друга знакомые станции,
открываются двери, толпа покидает вагоны и
я прошу у подземки на заднем сиденье остаться,
ни на что не менять эти стрельчатые перегоны,
где текут по маршруту минуты с секундами скучные,
а чтоб лучше заснуть, пассажиры шуршат периодикой,
где ты знать не обязан, кого получаешь в попутчики,
кем, вступив в разговор, будешь назван предателем родины.
Входит нищий, картонным тряся из-под кофе стаканчиком,
повествуя о мрачной судьбе, удивляет трюизмами,
подпускает слезу, а потом его рвёт и укачивает,
будто он наширялся идеями социализма.
Повезло же, счастливчику, дважды мне встретиться с граблями,
на роду, видно, было написано мне, беспартийному,
снова в реку войти – вот и еду, как будто ограбили,
по стране, где не всех на сегодня ещё оскотинили.
Свет в вагоне тускнеет, но чтобы поярче – не хочется,
пассажир выходящий коснётся рукою случайно:
залепить рот заранее, что ли, полоскою скотча,
если вдруг закричу? Если вдруг закричу от отчаянья.

* * *

для охры в ноябре всё фиолетово
полёты белых бабочек, их зимний
покрой крыла, в отличие от летнего,
их крохотный размер, невообразимый

для охры, для фри-джазовой поры её,
какие могут быть сегодня шансы,
когда под вьюгой, под её порывами
кусты, напялив белые ушанки

как дети малые и удивлённые,
глядят на полушубки клёнов, маясь,
пока под слоем охры ось зелёная
цветёт в тепле, чтоб распуститься к маю

* * *

как проснусь собираю и-мейлы
словно почта вчера бастовала
запил вхлам почтальон
в новостях сообщают емели
что звезда без согласья давала
секс-ослу и кто он

информация даже токсичней
чем рассвет над манхэттеном летом
или ночь над днепром
грипп свиной не смертельней чем птичий
но от «вирусной» свежей газеты
все заметки не впрок

я и так безнадёжно зависим
перед женщиной слаб откровенно
если обнажена
кубик льда расплавляется в виски
жарче охры художников вены
от сецессиона

как аллергик прибившийся к маю
сам не свой без цветения вишни
и сирени кустов
так меня без ай-фона ломает
без фейсбука как будто я лишний
в этом мире постов

к дозе суточной только приставить
пару твиттов и радость харона
я увижу взамен
это прежде мы троцкий и сталин
а теперь словно вирус с короной
как вещал Си-Эн-Эн

* * *

как будто ты пишешь о том, о чём знаешь,
и знаешь, зачем и кому эти строки,
ведь фатум – не добрый, судьба ведь не злая,
они – как бы это? – ну, как будденброки

джекпоты не часто срываются, но и
где, кроме австралии, встретишь ты эму:
адажио не написал альбинони,
герой без ахматовой больше поэмы

куда ни взгляни – стали меньше, чем сплавов,
представить легко технологии в сумме:
15 минут твоей собственной славы –
под постом в фейсбуке о том, что ты умер

пятнадцать минут – это четверть от часа,
восьмая – от двух, от всей жизни ничтожно
счастливая часть после той, что несчастна,
и перед грядущей, где обе похожи

* * *

когда я подбираю вина
для предстоящего застолья
не занятых в грядущем стульев
все больше не моя вина

что тот не явится к обеду
а этот похоронен в среду
лет семь назад и те не едут
а эти маются в бреду

напиток разделю на части
пришедшим поспешу налить и
почти как опытный политик
других просил бы не частить

все что останется в сосуде
допьют пусть птицы звери рыбы
и пьяницам из стран магриба
зачтут на страшном их суде

Весна, 12 января. +65 градусов по Фаренгейту

тепла январская триада
строенье площадь пешеход
и не понятно чья вина-то
что веет тёплый ветер гад

что лоб покроется загаром
как будто за порогом май
что мысль тревожна у завгара
в грязи машины как ни мой

толпа шумит исповедально
ещё не кончился завод
и потепление глобально
и ясно кто в том виноват

в цементовозе звук гобоя
иерихонских прочих труб
прозрачной костью мозговою
торчит наружу небоскрёб

техничные приметы века
в итоге массовый забой
не то чтоб аз но буки с веди
уже ни вспомнить ни забыть

* * *

путь из немоты – к слогам и воле,
как от нард и шашек в космос шахматный;
под гигантской высотой секвойи –
глубина гигантской полой шахты

взгляд приладит сам себя к натуре,
так же слух, ушных ваятель раковин,
слышит в буквах на клавиатуре
то ли звуки плоти, то ли праха

пустота сидит на табуретке
в антураже, как обычно, кухонном:
за окном себя слагают ветки
в рифму, меж отчаяньем и скукой

падают там строчки верстовые
с давним словом в раму заэкранены
и оно опять пробьёт навылет
чтоб бродил по жизни в печень раненый