«Новый Континент» Американский литературно-художественный альманах на русском языке
Какие же они были разные, мои бабки!
Мамина мама Анна (Анюта, Нюринька) любила говорить: «Морда может быть овечьей, лишь бы попа — человечьей!» Я с этим была, мягко говоря, не совсем согласна, поскольку в то время моя морда, в отличие от всего остального, выдерживала хоть какую-то критику. Тогда она утешала меня: «Красота-то разная, да молодость одна!»
А штейновская бабушка Манечка (папина мама) была совсем другой. Она выходила к завтраку с томиком Цвейга (в подлиннике) и выговаривала моим родителям-молодожёнам, которые продолжали обниматься за завтраком: «Илюша, Лиза! Пожалуйста, не выносите спальню в столовую — это неприлично.»
Бабушки Нюры уже не было на свете. Её младшая сестра тётя Люба идёт на звонок в дверь и слышит: «Откройте, пожалуйста». Она смотрит в глазок и вдруг грозно кричит: «Уходите отсюда!». Там за дверью голос вежливо просит позвать бабушку. «Нет её, уходите, а не то я милицию вызову!». И вдруг слышит: «Любочка, не узнаёте меня? Это я, Филипп Степанович!» (старый доктор, с которым мои бабушка и дедушка — мамины родители — когда-то очень дружили).
Тётя Люба, охнув, открывает дверь и начиняет извиняться перед пожилым бородатым, волосатым гостем : «Ой, Филипп Степаныч, я вас умоляю, извините! Знаете, у нас во дворе есть один мужик — безобразный шизофреник, страшный, косматый! Так вы ж как две капли воды на него похожи!..» Гость растерянно закашлялся. Но потом они долго пили чай и горевали, что бабушки уже нет.
Как-то, когда моя мама ещё была малышкой, тётя Люба, пошла на базар. А в этот день впервые запускали советское радио (чёрные тарелки-»репердукторы» уже повесили не только на столбах, но и в домах.) Пришла, выкладывает в кухне на стол продукты и … вдруг: »Здравствуйте, товарищи!…» Она вздрогнула да как заорёт с испугу: »Как вы сюда попали??!!»
Я — уже студентка и кайфую в Горьком (Нижнем), на каникулах. Тётя Люба языком смольно-благородных девиц объявляла соседям по двору: «Внучка Стеллочка у нас — институтка из Казани». Я как-то загуляла допоздна, и у тёти Любы – паника: «Ой, Нюра, Стеллочка же ещё совсем юная институтка, вдруг — маньяк?!» — накручивала она мою вполне вменяемую бабушку. Та её устало поправляла: «Студентка она, а не институтка». Но тётя Люба бегала с фонариком по нашему двору со Свердловки на Звездинку и сообщала, что ищет институтку из Казани. Когда я вошла в тёмный двор и спросила, кого это так тревожно ищут с фонариком, чужой мужик ответил: «Да какая-то проститутка из Казани пропала…»
К бабушке Нюре приходила в гости приятельница моей штейновской бабушки Мани. Звали её Антонина Терентьевна и работала она всю жизнь машинисткой в НКВД-МГБ, но к тому времени она была уже старенькой пенсионеркой, и с моей бабушкой Маней её сдружило только одно обстоятельство: бабушкиина дочь-близняшка (моя тётя Муся) уехала вместе с мужем жить и работать.в Варшаву. А у энкэвэдэшницы дочь Лена крепко »подвела»её: выскочила замуж за поляка Конопку и тоже укатила с ним в Варшаву. Вот на такой почве моя бабушка Маня с бывшей машинисткой НКВД и подружились. И эта Антонина Терентьевна иногда захаживала поболтать за жизнь к моей другой бабушке — Нюре. Надо сказать, что старушка Антонина тогда страдала от болезни с красивым названием »Пляска святого Витта» и от хореи — у неё тряслись все части тела. И тётя Люба коротко называла старушку »трясучкой».
И вот однажды сидят тётя Люба с моей бабушкой на скамейке во дворе и видят, что к ним подходит Антонина Терентьевна. А бабушка в это время читала книжку. Люба, улыбаясь подошедшей гостье, громко сказала бабушке (конечно же, не по-русски, чтобы гостья не поняла!): »Нюра! Трясучка гекомен (пришла)!». Слово »трясучка», ясен пень, прозвучало на языке оригинала! Мы рядом, прыснув, подавились смехом, а моя бабушка со стыда готова была провалиться сквозь землю! Но благородная Антонина Терентьевна, трясясь, сделала вид, что ничего не слышала…
Эх, вернуть бы их с небес и долго просить у них прощения…
Стелла Штейн
Фотографии из архива автора