Геннадий Евграфов | Погрязший во зле

Он вошел в нее грубо и жестко, с пустой душой и холодным рассудком и, навалившись всей своей тяжестью, вжал еще не утратившее свежести и красоты тело в ложе носилок. Носилки прогнулись, рабы сделали по инерции несколько шагов и замерли, затаив дыхание…

Кровосмеситель, мужеложец, насильник

Он взял ее как обычную блудницу, и она поняла это, и судорожно дернулась, но не от душевной боли или отвращения (она сама провоцировала его на это), а от, наконец-то, свершившегося, и, сжав чуть прикрытые тогой плечи руками, искусно помогла освободиться от сжигавшего его низ пламени. Испустив звериный крик, он затих, прилег рядом и задремал. Носильщики, утерев пот с обожженных зноем и ветром лиц, медленно и осторожно тронулись вперед, и мать, и сын, мягко покачиваясь, как на средиземноморской волне, продолжили свой путь во дворец…

Связь с матерью замкнула цепь его непотребств. Он был неуемен в своей похоти и разнузданности и не пресек попыток Агриппины соблазнить его. Он уже давно пренебрегал всеми земными и божескими установлениями и, не сдерживая своих порочных наклонностей, все больше и больше погружался во зло. Однажды он дошел до того, что изнасиловал приглянувшуюся ему весталку Рубрию, презрев древний обычай, согласно которому жрицы Весты, служа богине, должны были 30 лет блюсти невинность и непорочность. Но что значили какие-то обычаи для него – императора Рима! Жизнь сладостна не тому, кто их придерживается, а тому, кто их нарушает.

Первую свою жену, Октавию, он отправил в ссылку, а затем велел казнить по ложному обвинению в прелюбодеянии. Вторую жену, красавицу Поппею, он любил, но и ее, беременную, в помраченном от гнева сознании отправил на тот свет, сильно ударив ногой. Он жил со свободными мальчиками и замужними матронами и чуть было не вступил в законный брак с вольноотпущенницей Актой, утверждая, будто она из царского рода.

А еще он придумал такую забаву: к столбам привязывали обнаженных мужчин и женщин, рядом ставили железную клетку, и он, представляя зверя, покрытый шкурой убитого им животного, выскакивал из этой клетки и набрасывался на тех и других, удовлетворяя свою звериную похоть, а, удовлетворив, начинал играть другую роль – истошно крича и вопя, изображая невинную насилуемую девушку, он отдавался вольноотпущеннику Дорифору, изрядно потешаясь над всеми, втянутыми в его распутные игры.

Лицедейство было у него в крови. И все вокруг он воспринимал как некое театрализованное действо, в котором волею случая ему было суждено играть заглавную роль. И если ему выпал такой счастливый жребий и была дарована возможность удовлетворять любые свои прихоти на сценических подмостках, которые звались жизнью, то было бы глупо не воспользоваться этим даром. И он пользовался, теша свою сладострастную и порочную натуру. И когда ему приглянулся белокурый с мраморным личиком мальчик по имени Спор, то он, не раздумывая, сделал его евнухом, ввел в свой дом и жил с ним как с законной женой, возя повсюду с собой, облаченного в одежды императрицы.

Его пороки стали притчей во языцех простых римлян, они отпускали на его счет много колкостей и язвительных шуток, но ни одного из острословов он не подвергнул наказанию, не считая их своими врагами, потому что никто не из них не покушался на его власть.

Матереубийца

На власть и могущество претендовала его мать Агриппина, женщина развратная, жестокая и лицемерная, и она мешала ему. Она давно уже соперничала с ним и пыталась влиять на дела в государстве. Нерон понимал, что ради власти она не остановится ни перед чем и пойдет на любое преступление. Выйдя замуж за родного дядю, слабовольного императора Клавдия, мать вскоре прибрала все дела к своим рукам и ничего в империи не могло свершиться без ее одобрения. Она сделала все, чтобы Клавдий усыновил Нерона, ее сына от первого брака, дабы он, а не Клавдиев отпрыск Британик наследовал трон. Так все и случилось: после смерти приемного отца, он стал императором Рима – Нероном Клавдием Цезарем Германиком, но став им, ни с кем – даже с матерью — не пожелал делить доставшуюся ему власть. Властолюбивая Агриппина не могла с этим смириться и соблазнила его, полагая, что отныне он покорится ее воле. Но она ошиблась. Власть в Риме принадлежит ему, и только ему, и если ради ее сохранения надо будет избавиться от собственной матери… ну что ж, он готов пойти и на это.

Со временем их отношения настолько испортились, что они уже откровенно ненавидели друг друга. И когда однажды ослепленная яростью Агриппина напомнила ему, кому он обязан властью, и что еще продолжает здравствовать родной сын Клавдия, четырнадцатилетний Британик, он решился.

Матери-императрице еще оказывались соответствующие почести, но участь ее была решена. Однако сначала он велел убрать своего брата. Британика отравили на одном из пиров на глазах у Агриппины, подмешав в питье яду. И лишь затем настал черед матери. Ни для кого при дворе не было секретом, что она принимает противоядия. Поэтому он остановился на способе убийства, предложенном командующим флотом Аникетом, страстно ненавидящем императрицу. Хитроумный Аникет объявил, что знает, как устроить, чтобы корабль Агриппины потерпел крушение. Виноватой сочтут стихию – ветер да волны, кто посмеет заподозрить в чем-то его, Нерона? Но их план потерпел неудачу. Отбывая к себе в Анций, после празднества в Байях – он все это время был чрезвычайно нежен и ласков с матерью – Агриппина чудом спаслась от неминуемой гибели. Как и было задумано, корабль, выйдя в море, развалился, однако императрицу подобрала одна из рыбачьих лодок и доставила к желанному берегу.

Но Нерон в своих преступлениях никогда не останавливался на полпути. Вооруженные люди окружили ее виллу, где она приходила в себя от случившегося, нисколько не сомневаясь, чьих рук это дело. Ворота взломали, и Аникет, триерарх Геркулей и флотский центурион Обарит ворвались в покои императрицы… Через несколько минут все было кончено. Той же ночью тело сожгли, погребальный обряд был скромен и не соответствовал положению Агриппины.

Раскачиваясь, как безумный, не проронив ни единого слова, Нерон встретил рассвет в полном одиночестве. Казалось, он постиг всю непомерность свершенного по его приказу злодеяния.

Но оправившись и придя в себя, он направил послание сенату, в котором обвинял мать в преступном умысле – попытке захватить власть и покушении на его жизнь. Он также утверждал, что после провала всех этих козней, понимая, чем это ей грозит, она покончила с собой.

Сенат его объяснения принял.

Соревнуясь в угодливости и раболепии, высшие должностные лица государства постановили всего лишь вознести молебны во всех храмах империи.

Нерон с блеском играл роль скорбящего сына, радуясь в душе происходящему.

«Крушение Трои»

Освещенный багровыми всполохами, похожими на гигантские лепестки неведомого чудовищного растения, он стоял в пышном театральном одеянии на Меценатовой башне и, наслаждаясь видом поверженного к его ногам Вечного города, пел «Крушение Трои». Это была песня, сочиненная им самим, и теперь она возносилась к черному бездонному небу, усыпанному яркими южными звездами. Единственное, о чем он жалел, что петь приходилось в отсутствие зрителей, которые копошились где-то там, внизу, стараясь спастись от смертоносного жара в каменных склепах и укрытиях.

Уже несколько дней и ночей полыхал его Рим, корчась в гибельных муках и судорогах. Сначала вспыхнули многочисленные лавки, громоздившиеся одна на другую в районе Большого цирка. Затем пламя перебросилось на жилые дома и административные здания, дворцы и храмы богов. Рушились перекрытия, оседали стены, кричали люди, падали оземь птицы, живые факелы из обезумевших животных с воем метались по кривым улочкам, охваченным всепожирающим огнем. Некоторые кварталы выгорали дочиста, кто не сумел выбраться из этого кромешного ада, нашел свое последнее пристанище в кошмарном пекле, и их останки превратились в золу и смешались с набухшей, обугленной землей.

Он стоял в развевающемся на ветру платье и ни на минуту не прекращал своего пения. Его рыжеватые волосы в свете озаряющего башню пламени, отливали медью. Его серые близорукие глаза сияли безумным блеском. Ему сильно мешал выпиравший из-под одежды живот, но он не обращал на это никакого внимания. Своим слабым и сиплым голосом он продолжал петь «Трою» и, как завороженный, не мог оторваться от ужасающего зрелища. Сейчас, в эти мгновения, он ощущал себя не только актером, но и режиссером гигантской феерии, разворачивавшейся перед его взором. Он любил и ненавидел этот город, притягивающий своей роскошью и богатством не только римлян, но и провинциалов и многочисленных чужеземцев. Он вдруг вспомнил слова своего наставника Сенеки, утверждавшего, что одних сюда приводит честолюбие, других – государственные дела, третьих – возложенное на них посольство. Все стремились попасть в этот город, где хорошо оплачивались и добродетели, и пороки.

Теперь Рим погибал на его глазах.

Заговоры

В его царствование случалось много бед и несчастий, одна только чума выкосила за несколько месяцев 30 тысяч человек. Ураган, обрушившийся на Кампанию, опустошил ее поля и виноградники. Римляне потерпели сокрушительное поражение в Британии, потеряв 80-тысячное войско. Неважно шли дела и на восточных окраинах империи.

…Комета появилась в небе неожиданно и была видна три ночи подряд. Это был плохой признак: появление хвостатого чудовища всегда грозило гибелью верховным правителям.

Встревоженный Нерон обратился к астрологу Бальбилле. С богами нельзя бороться, от них можно откупиться, ответил Бальбилла. Беду можно отвести, если казнить нескольких влиятельных вельмож. И как раз представился случай: в Риме был раскрыт заговор Пизона, в Беневенте – Винициана. Заговорщиков заковали в тройные цепи и после признаний отправили в мир мертвых. Детей одного изгнали из столицы, детей другого отравили.

Он вошел во вкус и стал казнить даже за незначительные провинности. Сальвидиен Орфит был приговорен за то, что сдал в наем послам от вольных городов три комнаты под харчевни в своем доме возле форума. Слепой правовед Кассий Лонгин принял смерть за то, что случайно сохранил среди изображений предков образ Гая Кассия, убийцы Цезаря. А Фрасей Пет пострадал только за свой всегдашний мрачный вид. К нерешительным, которые медлили со вскрытием жил, он присылал врачей, оказывающим им необходимую «помощь». Он не питал жалости ни к кому, чувство сострадания было неведомо ему.

Он продолжал преступать закон, непотребства его длились, а грехи множились. Рим был и остался для него площадной девкой, которую ничего не стоило лишний раз взять силой, а затем вывалять в пыли.

Его ненавидели и боялись, его ругали и проклинали, и в общей сложности терпели еще полтора десятка лет.

Очередной заговор созрел в провинции. Первой, не выдержав, возмутилась и поднялась Галлия во главе с пропретором Виндексом. Астрологи не раз и не два предсказывали ему, что рано или поздно он будет низвергнут. Нерон отшучивался – прокормимся ремеслишком, подразумевая под этим свое умение играть на кифаре. Однако многие полагали, что искусством кифареда он владел хуже, чем любым другим, а искусством управлять – владел еще хуже, чем искусством кифареда. И вот сейчас Виндекс, осведомленный о его слабости, слал в Неаполь, где он находился, оскорбительные послания, в которых называл его не иначе как «дрянным кифаредом» и Агенобарбом.·

Последняя роль

Тем временем сложившаяся ситуация потребовала его немедленного возвращения в Рим. По дороге на одном из памятников он увидел небольшую картинку: римский всадник тащит за собой за волосы поверженного галльского воина. Он счел это за доброе предзнаменование и взбодрился духом. Но в столице его ожидали плохие новости. Он узнал, что против него выступил Гальба, правитель Испании. Что начались восстания в Африке. Что в самом Риме бунтовщиков поддержали преторианцы – императорская гвардия. Последнее известие доконало его.

Он не мог поверить, что остался почти в полном одиночестве. Телохранители покинули его. Слуги разбежались. Он метался по дворцу, ища хоть одну живую душу, но дворец был пуст. Через некоторое время императора нашел вольноотпущенник Фаон, который предложил ему укрыться в своем доме неподалеку от Рима.

Трепеща в предчувствии неизбежного, босой, в одной тунике, Нерон, накинув темный плащ, сливавшийся с чернотой ночи, вскочил на коня и в сопровождении нескольких оставшихся верных ему людей бросился в бегство. В ту же минуту почва под копытами лошадей затряслась, в небе вспыхнула молния, озарив покидаемый беглецами город, и на землю обрушился тяжелый ливень.

С превеликим трудом добрались они до виллы Феона. Надо было уходить из жизни, но он медлил, лицедействуя и фиглярствуя даже перед лицом смерти, непрестанно восклицая: «Какой великий артист погибает!».

В это время скороход доставил письмо, в котором сенат объявлял его врагом и приговаривал к казни по обычаю предков. Это означало, что его разденут донага, голову зажмут колодкой, свяжут руки, а затем засекут до смерти. Палачи в Риме хорошо знали свое дело. Надо было уходить из жизни самому, но он медлил. Он не успел еще дочитать послание до конца, как послышался топот всадников, которым было приказано взять его живым. И тогда, наконец, он собрался духом и дабы избежать неминуемого позора с помощью своего советника Эпафродита вонзил себе меч в горло.

Он сыграл свою последнюю роль и ушел со сцены на 32-м году жизни.

Народ ликовал, римская знать торжествовала победу.

Да здравствует Гальба!

В тот же день испанскими и галльскими легионерами императором был провозглашен Гальба из рода Сульпициев.

Сенату и преторианцам ничего не оставалось делать, как приветствовать нового императора.

«Да здравствует Гальба!» – кричали они, вознося копья и щиты к небу.

Геннадий Евграфов

1 — Буквально – меднобородый. Агенобарб – родовое имя Нерона.