Артур Кангин | Турист

1.

И подгадал же меня чёрт влюбиться на старости лет! И в кого? В дочку моего соседа, отставного матроса каботажного флота, Сергея Жнеца. Дело происходило в Новороссийске. Дочурку же звали — Марина, 22 года, с милыми ямочками на щеках, с конопушками на несколько утином носике.

— Ты в мою дочку втюхался? — мрачнел Серега.

— Ошалел?! — вскидываюсь я, Иван Иванович Швец. — Она же мне в дочки годится. Даже во внучки.

— Какого кобеля это останавливало? — играл желваками Сергей. — Впрочем, люби-то люби, только не тронь пальцем.

— Зуб даю. Да что зуб? Два зуба!

Надо заметить, что каждую субботу Сергей Федорович Жнец звонит мне в дверь. Благо его дверь рядом с моей. У него квартира №68, у меня №69. Кстати, цифра 69 у китайцев означает слияние инь и ян, мужского и женского начала. Слияние в сексуальном экстазе, в вулкане страстей. Именно вулканическим характером я и обладаю. Хоть и всю жизнь оттрубил холостяком. Хорошее дело браком не назовут. Вот я и остерегся.

Серега приходит с парой баклажек нефильтрованного новороссийского пива. Я достаю из итальянского холодильника вяленую тарань. Мы садимся на кухне и начинаем философские беседы.

— Вот почему Ленин был великим человеком? — спрашивает меня Жнец.

— Почему же? — с легким подрагиванием пальцев от предвкушения сочной рыбной мякоти, лущу я таранку.

— А потому, что он каждому русаку дал по одной рыбе. Каждому! А кто схватил две или три, тому Ленин сразу в лоб пулю.

— Хорош же у тебя Ильич, — с наслаждением хлебнул я пивко. — По тебе, Серж, дурка плачет.

— А по тебе не плачет? — взвивался Жнец. — Ты чего всё шастаешь по Европе? Ненавидишь Россию?

2.

Тут надобно немного передохнуть от бурного рассказа. Нажать на кнопку «пауза». Иначе ничего не понятно.

Мы с Серегой находимся в несколько разных статусах. Я — отставной командир торгового флота, начальник радиорубки. Серега же бывший матрос портофлота, каботажник, дальше Новороссийска негде и не был.

В годы крушения СССР ангел-хранитель надоумил меня вложить все свои средства в акции «Газпрома». Богачом я, конечно, не стал. Однако на путешествия по Европе, с отелями три звезды, вполне хватает.

Морзянка моя больше никому не нужна, появилась спутниковая телефония, поэтому уж десятилетие-другое предаюсь сладостному безделью. Читаю книги по русской истории. Разгадываю кроссворды. Пробовал от скуки даже вязать шерстяные носки. Нет, господа, вязка носков все-таки дело не для мужских грубых рук.

Серега же Жнец, списавшись с флота, устроился швейцаром в припортовый ресторанчик «Золотой якорь». Забавно наблюдать маленького, кривоногого, с рябым фейсом Сережу в строгом черном костюме с золотыми лампасами. Ни дать ни взять — адмирал кривоногий.

Несмотря на свою кривоногость, дочка с Сергея получилась на славу. Высокая, стройная. Играла на рояле и в баскетбол. Говорила голоском с нежнейшими модуляциями. Услышишь ее голосок, так сразу падает сердце.

Поэтому я и влюбился. Хотя охмурять дочку соседа себе дороже. Сергей бывший боксер, мастер спорта. И хотя по килограммам меня в два раза легче, может уделать меня одним ударом. В планы мои это вовсе не входило.

И вот я по случаю прикупил две горящие путевки в Перу, в тамошнюю столицу, в Лиму. Ну и заикнулся, мол, не хочет ли Маришка смеха ради глянуть на перуанских обезьян.

3.

Когда я оказываюсь за границей, то будто становлюсь моложе, выше. Не знаю какие чувства испытывала Марина Жнец, но закатив небольшой скандал своему папаше, она все-таки со мной поехала. О чувствах ее мы узнаем чуть позже.

И вот мы в Лиме. Поражаемся социальным контрастам. Рядом с жалкими лачугами небоскребы из стали и хрусталя. Все перуанцы небольшого росточка, слегка кривоноги, как Сергей Жнец. Перуанки, перевалив за сороковник, превращаются в толстых матрон, асексуальны.

— Дядя Ваня, здесь так клёво! — восклицает Маришка, мы с ней вольготно гуляем по набережной Тихого океана.

Искоса поглядываю на свою спутницу, искоса и снизу вверх. Марина выступала за сборную Новороса по баскетболу, была центровой, она на полголовы меня выше. Я обожаю высоких. Это заводит.

Прошу почти шепотом:

— Не называй меня дядей Ваней. Я же не персонаж пьесы Чехова.

— А как вас звать?

— Иваном. Или просто Ваней.

— Мы еще не настолько близки.

— Всякое может случится. Хочешь, я куплю себе туфли на очень высоком каблуке, чтобы быть с тобой одного роста.

— Нет-нет. Оставайтесь маленьким. Я к вам начинаю испытывать материнские чувства. Мне по вкусу крепко сбитые невысокие мужчины.

— А мой возраст? Тебя не смущает мой почти мафусаиловский возраст?

— Что такое мафусаиловский?

— Это из Библии. Чуваку было под 900 лет.

— Но ты же моложе?

— Спасибо, что перешла на ты… Рядом с Мафусаилом я — пацан, малолетка.

— Малявка! — хохочет Марина.

4.

— А почему мы прилетели именно в Перу? Страну третьего мира? — Марина в майке и трусах сидит у окна отеля, с жадностью ест арбуз. Секс между нами уже случился. Я был весь не в себе. Накатила вторая молодость. Сердце билось ровно и мощно. Я чувствовал себя резко поглупевшим.

— Куда бы ты хотела поехать? — я лежу на тахте и с негой посматриваю на свою возлюбленную, облитую лучами ласкового перуанского солнца.

— Куда? Да хотя бы в Париж. Плюнуть с Эйфелевой башни — такой кайф! Проглотить устрицу, взбрызнутую свежим лимонным соком. Это ли не жизнь?!

— Ок. В следующий раз полетим в Париж.

— Никуда мы не полетим… — Марина сплевывает арбузные косточки себе в ладошку. — Если папка пронюхает о нашем джаги-джаги, тебя превратит в отбивную котлету.

— Как он пронюхает? — нервно кручу я большими пальцами ног.

— Могу взболтнуть. У меня еще в башке гуляет ветер молодости. Брякнуть могу что угодно. Даже себе во вред.

— Ты уж, подруга, сдержись! — волосы на моей голове, седой голове, начинают подниматься от ужаса.

— Ваня, я постараюсь… — Маринка вытирает со своей конопатой мордашки арбузный сок махровым полотенцем. — Только сразу предупреждаю, у моего батьки и оружие есть. Браунинг, кажется. Или пистолет Макарова. Я в оружии не очень…

— Ты ни гу-гу рядом с папкой, — слетаю я с кровати, обнимаю г-жу Жнец за ее хрупкие, хотя и мускулистые плечи.

— Сама не хочу. Язык мой — враг мой.

— Ты как-нибудь не того… Помолчи, а?

5.

Первое, разумеется, что Маришка сделала, вернувшись из Перу, это рассказала по секрету своей маме, Алевтине Васильевне, о нашем бурном романе.

В дверь мою раздался резкий звонок.

На пороге Сергей с Алевтиной, лица похоронные, важные. На Сереге черный, видавший виды костюм, угольно-черный галстук. Щеки его гладко выбриты и разят «Шипром». Алевтина в золотистой накидке, кою мы ей привезли из Лимы, глаза за стекляшками круглых очков будто глаза Лаврентия Берии.

— Заходите, гости дорогие! — вскричал я.

— Мы и без спроса зайдем… — Серега оттолкнул меня стальным плечом, на своих кривых ногах прошествовал в зал.

— Я бы чего-нибудь выпила, — заметила впроброс Алевтина Васильевна.

— Не вопрос! — обрадовался я и затрещал скороговоркой официанта: — Есть водочка «Путинка». Коньяк «Наполеон». Грузинское вино «Киндзмараули».

— Ты Ваньку не валяй! — Сергей, не снимая грязных кроссовок, сел на чистую тахту, зло, с каким-то даже остервенением скривил губы.

— Я бы накатила водчонки… — прошептала Алевтина Васильевна и так сверкнула глазами за очками в простой стальной оправе, что у меня сразу же заныл крестец.

Я открыл бар. Налил гостье водку. Руки мои заметно дрожали.

Серега сунул себе ладонь куда-то за спину, достал черный пистолет. Попросил:

— Мне тоже водки плесни. Разговор есть. На сухую говорить как-то не очень.

— Да ради бога! — изрядно я налил мимо рюмки.

— Ну! За здоровье! — не выпуская из левой руки пистолет, Серега махнул рюмку.

— Я всегда вместо вина, пусть даже дорогущего, пью чистую водку, — галантно улыбнулась Алевтина Васильевна. — Медики говорят, для сосудов полезно. К тому же, чистит мозги.

— Будем! — жадно проглотил я водку.

6.

Как видите, меня не убили. Иначе кто бы всё это писал? То-то.

Конечно, Сергей с Алевтиной меня крепко бранили. Серега даже снял пистолет с предохранителя.

Что я им мог сказать в ответ?

Я только блеял о своей второй молодости, о втором дыхании, о последнем шансе.

Алевтина зачем-то рассказала о личном разговоре с президентом РФ, с Юрием Абрамкиным, он как-то с инспекторской целью посетил виноградники Абрау-Дюрсо. Алевтина на этих виноградниках — главный агроном.

— Так вот… — прослезилась Аля. — На прощание Юрий Абрамкин поцеловал меня в щечку. Попросил: «Берегите себя!» Ну как его не любить?

— Зачем вы мне это рассказываете? — обалдел я.

— А чтобы ты понял, идиот, — прорычал Серж, — с какими людьми тебе посчастливилось общаться. Мы с Алей птицы высокого полета. Не чета тебе.

— Летайте как угодно высоко. Разве я против?

Сергей поднял пистолет и выстрелил в люстру. Точнее, хотел выстрелить. Но пистолет либо не был заряжен, либо дал осечку.

— Не приближайся к моей дочурке ближе, чем на сто шагов, — недоуменно рассматривал оружие Серж.

— А если приблизитесь, — дополнила Аля, — то сразу же берите эту молодую дурищу замуж. Денег же, кажется, у вас до чёрта?

— Акции «Газпрома»! — ликующе вскричал я.

— Вот и лады… — Серега сунул пистолет за пояс люстриновых брюк. — Станешь мужем Маришки, полюблю как сына.

— Да я же на два года тебя старше?

— Всякое бывает, — задумался Сергей. — Главное, запомни одно. Или не приближайся. Или же, веселый мудозвон, смело бери ее в жены.

7.

Короче, я взял ее в жены. И мы отправились в свадебный тур — Афины, Лиссабон, Бомбей. Секса было много. Радости тоже. Это честно.

— И зачем я тебе жалкий старикашка нужен? — спрашивал я благоверную, сидючи в каюте тихоокеанского лайнера «Виктория».

— Разве я не говорила? — удивилась Маришка, сморщив конопатый носик. — Я учусь на третьем курсе Кубанского университета. Пишу диссертацию «Вторая молодость».

— Так я твой подопытный кролик?

— Типа того. Но и люблю я тебя дурака. Сам на краю могилы, а такой, блин, живчик.

— Обидеть хочешь?

— На что же здесь обижаться? Я играю в открытую. Никаких подковерных бульдогов. С открытым забралом.

— Дай-ка я тебя поцелую в открытое забрало! — впился я ртом в сочные губы.

— Какой ты горячий! — слегка оттолкнула меня Маришка. — Наелся «Виагры»?

— Ни боже мой… Весь твой физический облик меня заводит.

— Какой ты милый… Хочешь открою секрет?

— Говори!

— Я в час «х» хочу, по завету философа Федорова, оживить всех мертвецов. Пусть восстанут из гробов!

— Жуткое, наверное, будет зрелище, — скривился я.

— Это метафора. Лучше бы хомо сапиенсам научиться вообще не стареть. Ты глянь на нашего президента РФ. Возраст почти уже из трех цифр, а держится будто пятнадцатилетний подросток. Пятнадцатилетний капитан.

— Он подполковник.

— Кто подполковник?

— Да наш президент. Отставной подполковник ФСБ.

— Надо же… Я думала, он маршал, фельдмаршал.

— Ой, не будем о политиках! Это так скучно…

8.

Дни пролетали за днями. Маришка забеременела. Я, признаюсь, смутился.

— Ты представляешь, ласточка, сколько мне будет лет, когда нашему чаду стукнет двадцать?

— Ой, это всего лишь цифры… Если слишком постареешь, то сможешь сканать за дедушку.

— Это шутка такая?

— Вполне серьезно.

Вот такой поворот. Я все грустнел и грустнел.

Как-то Марина меня спросила, дело было на теплоходе «Колхида», мы шли к Чили.

— Ваня, дорогой, ты веришь в Бога?

— Когда как…

— Объясни.

— Когда обстоятельства загоняют в крысиный угол, верю. Когда все нормалек, не очень. Как-то наше судно, я был начальником радиорубки, чуть не врезалось в турецкий берег в Босфорском проливе. Потеряло руль. И вот я рухнул на колени и взмолился: «Господи, если ты есть, пронеси!» И что ты думаешь? Судно нашло свой руль. Нас пронесло.

— Миленькая история… — Маришка почесала свою загорелую ножку.

— Она не миленькая. А страшная. Пробирающаяся до сердца.

— Извини, если обидела. Что у меня на ноге? Аллергия на шоколадные конфеты, что ли?

9.

Вернулись в Москву. Я, что верблюд, пру презенты. Сереге уругвайский костюм из шерсти ламы. Але — вуальку и черное бальное платье из самого Парижа.

— И что вам дома не сидится? — недоверчиво щупает шерсть ламы Серж. — Москва, чай, сейчас не хуже Лондона или Рима.

— А вуалька зачем? — удивилась Аля. — Разве сейчас в вуальках ходят?

— Мама, не придирайся! — Аля стукнула о пол молодой и мускулистой ножкой. — Найдешь куда сходить. На карнавал какой-нибудь. Москва — озорной город.

— Я повторю вопрос, — Серега сжал кулаки, — почему вам не сидится на месте?

— Откровенно? — задумался я. — Хочу хоть на время оторваться от хамского, то есть русского контекста.

— Да ты же русак! — свирепел Сергей. — И фамилия у тебя соответствующая. Швец! Сам же рассказывал, мол, предки твои идут от портного Иоанна Грозного.

— А толку? Грозный, кстати, твой был садист и фашист. Столько кровавых дел наворотил, до сих пор расхлебываем.

— Мальчики, не надо ссориться! Пора к столу… — Аля надела вуальку и стала походить на блоковскую Незнакомку. — У нас сегодня отварная вологодская картошечка и свиное жаркое.

— Садист и фашист? — грудью попер на меня Серега. — Это ты о нашем царе?

— Душегуб он и сволочь. Все наше КГБ-ФСБ оттуда родом.

— Иван Иванович, окститесь! — Алевтина Жнец откинула вуальку и сверкнула серыми глазами. — Меня сам президент РФ поцеловал в щечку. Какой же он после этого фашист?

— Ненавижу я вашего президента! — скрипнул я зубами.

Тут я упал. И не без причины. Серега хуком слева отправил меня в нокаут.

Господи, за что ты наградил меня такими родственниками?!

10.

Со сломанной челюстью я оказался в «Приемном покое» больницы №29, неподалеку от морского порта.

Меня везли на каталке Маришка и Аля. Серега не поехал. У него после инцидента разболелось сердце, он наглотался нитроглицерина да и лег спать.

Говорить я не мог, хотя в сознание пришел, изъяснялся, как глухонемой, ручными знаками.

Марина кусала губы:

— Знаешь, мама, вы, верно, порвем с вами все отношения. Бить моего мужа у меня на глазах? Между прочим, я на третьем месяце беременности.

— Святые угодники! От кого?! — вскричала Алевтина Васильевна.

— От кого? От этого гражданина со сломанной челюстью. Ты же сама его везешь в каталке.

— М-м-м… — замычал я, но сказать ничего не мог, лишь что-то загадочное показал руками.

Что было дальше? Мне сделали рентген челюсти, зачем-то Узи почек и мочевого пузыря, заставили сдать анализы мочи и крови.

Потом я на своих двоих доковылял до хирурга, Якова Игоревича Магомаева. Он напоминал какого-то продвинуто героя из фильма Тарантино. Статный, мачистый, с тремя серебряными сережками в левом ухе. Смахивал на Брэда Питта. Только говорил по-русски. Да и жил в Москве.

— Что же вы, дедуля, в драку суетесь? — спросил меня. — Не пора ли угомониться и лежать на русской печи?

— Какой я вам дедуля? Какая печка? — хотел закричать я. И не мог. Лишь что-то загадочное изобразил руками.

— Да не волнуйтесь вы так… Все устаканится. А больница наша переполнена. Мест нет. Будете очухиваться амбулаторно. Подпишите отказ от госпитализации. Эх, деда, деда…

11.

Из больницы я вернулся всё твердя строки гениального Пастернака: «Из этой переделки я вряд ли выйду живой».

Однако вышел!

Челюсть месяца через три зажила. Хотя и оказалась эта нижняя челюсть слегка выдвинутой. Маришка успокоила меня, мол, это придает моему имиджу легкий оттенок ухарства.

С Серегой я помирился. Зло долго не помню. Тем более, с моим свекром произошла сказочная метаморфоза. Он сам захотел повидать зарубежье.

— Ваня, займи мне деньжат, — как-то под Рождество обратился ко мне. — Уж больно самому хочется всё увидеть. Может быть, реально с Россией что-то не так? А я, дурак, проморгал, проворонил?

— Я тоже поеду, — сказала Аля. — Хочу сразить своей черной вуалькой и платьем каких-нибудь венецианских биржевых паразитов.

— Денег я вам дам, — трогал я кончиками пальцев чудом зажившую челюсть. — Даже без отдачи. По родственному.

— А нам твоих денег не нужно, — вдруг широко улыбнулась Алевтина Васильевна. — Я в тайне от мужа, прости Серега, копила гробовые. Зачем нам торопиться на тот свет? Надо задержаться на этом. Не так уж и дурно.

— Денег я вам дам сколько угодно, — со стальным оттенком в голосе произнес я. — Гробовые не троньте! Святое… Тем более, мы с Маришкой на время выходим из разряда туристов. Видите, какой у нее живот?

— Ваня, дай я тебя поцелую! — кинулся ко мне Сергей Федорович. — Как я в тебе ошибался. Ты — святой человек!

Я еле увернулся от лобзания. Прагматично заметил:

— Сажи спасибо «Газпрому». А целовать меня не стоит. Челюсть еще того, побаливает.

12.

Прошло несколько месяцев. Маришка уже была на сносях. Вернулись из забугорного вояжа Сергей с Алей. Шутка ли, обогнули на океанском лайнере «Паллада» весь земной шар. Где только не побывали.

— Не так мы живем. Не так… — Серега положил на стол свои кулаки, могучие кулаки, кулаки мастера спорта по боксу, хотя и в отставке.

— И что вам понравилось? — щурился я.

— Всё! — рявкнула Аля. — Или почти всё. Люди там удалены от политики, как церковь от государства.

— Так ведь твой любимый президент, — встряла Маришка, — парит в небесах с орлами, ныряет в проруби вместе с бобрами.

— Да тьфу на этого президента. Пусть он когда-то и поцеловал меня в щечку.

Серега приобнял меня:

— Я, Ваня, теперь с тобой солидарен. Еще раз прости за челюсть.

— Кто старое помянет… — потер я свой глаз. Признаться в дивное преображения Сергея я не очень-то верил. Вдруг он опять метнется в отчаянное русофильство?

— Золотой ты человек! Настоящий! — подвела итог Алевтина Васильевна.

— Мамочка! Папочка! Ваня! Я рожаю… — вдруг прошептала Марина.

Опрометью везем Маришку в роддом. Там нас встречает уже знакомый нам Яков Игоревич Магомаев. Он, оказывается, пару месяцев назад уволился из больницы №29, перешел именно сюда, в роддом №33. Будет наконец-таки работать как акушер. Он же акушер по специальности и продвинутый гинеколог.

Осмотрев Марину, Магомаев сказал:

— Всё будет хорошо.

Потом подмигнул мне:

— Как челюсть, дед? Не беспокоит?

Не дождавшись ответа, Яков Игоревич увел мою жену рожать.

Через пару часов Маришка родила мальчика весом с 5,5 кг. Рост выше среднего. Мы на семейном совете решили назвать его Яковом, в честь акушера.

— А мне по барабану, что у него фамилия не нашенская, — ярился Серега. — Какой-то Магомаев. Чуркистан, короче. Я теперь космополит. Обожаю любую национальность.

Артур Кангин