Надежда Исмайлова | Скелет в шкафу

Когда мадам Азурова объявила, что поставит зарвавшуюся Соньку на место, все ей сказали, что она сделает большую глупость, ведь известно было, что с Сонькой связываться опасно. Даже знаменитая певица Фатьма Мухтарова, человек смелый и независимый, сочла своим долгом предупредить мадам.

– Уступите, я знаю таких героинь, не нашедших нити в жизни, израненных, но презревших мораль. Мятежные изгои.

– Вы говорите о театре, – возразила мадам, – а я – о нашей жизни, которую эта особа делает невыносимой.

– Не боитесь напороться на скелет в шкафу?

– Не боюсь, – уверенно ответила она, – у меня безупречная репутация, я вся на виду.

– Не знаю, – усмехнулась певица, – иногда мне кажется, что новая соседка знает о нас то, что мы и сами о себе не знаем.

Разговор проходил на кухне моей подружки Зары Велиевой, где собрались соседи. Взрослые пили чай, а мы подслушивали в приоткрытую дверь.

– В каждом доме есть свой шкаф со скелетом, – мрачным тоном сказал дядя Давуд, отец Зары, и моя трусливая мама, вероятно, вспомнив о своих грехах, заволновалась.

– Лучше я буду ходить за водой в соседний двор, потому как все Сонькины номера плохо заканчиваются.

Мы жили на Набережной в трехэтажном доме, бывшем караван-сарае с характерными арками-балконами и тесно прижатыми квартирами. Двор, как единая семья, жил открыто и ладно: общие радости, общие разборки, общий грипп. В праздничные вечера дворничиха Шура начисто выметала двор, мальчики расставляли столы и стулья, девочки раскладывали бутерброды с «Отдельной» колбасой, пирожки с капустой, домашние соленья. Шепелевы заводили патефон, и наши мамы под «Брызги шампанского» танцевали танго.

Именитые врачи и актеры, маникюрши и капитаны, бухгалтеры, педагоги, портнихи; азербайджанцы, русские, евреи, армяне, татары – все жили в согласии и терпимости, несмотря на один туалет и один кран на весь первый этаж. Этот кран и стал поводом для раздора между двором и новой соседкой.

По давней, негласной традиции краном пользовались только для сбора воды. Пришел, набрал ведро, ушел. Новую соседку Соньку наши правила не устроили. Под общим краном она полоскала белье, мыла ноги, фыркала, харкала, сморкалась, чистила зубы и кастрюли, образуя вокруг грязные лужи, озерца и очередь. «Вы создаете антисанитарную среду, – сделала ей замечание директриса школы Елизавета Адамовна Жданович, чья квартира находилась напротив крана, – а здесь играют дети, и это может быть опасно». «Но не так опасно, как ты сама, Жаба жандармская».

Дворничиха Шура рассказывала, что несчастная Жданович аж пошатнулась, словно ее ударили. А через неделю двор узнал, что она освобождена от занимаемой должности «за сокрытие сведений, порочащих светлый образ советского педагога». Оказалось, что до революции её дед Адам Жданович служил жандармом в Кубинском уезде.

Этот кран был пунктиком Соньки. Она билась за него нелепо, суматошно, зло, настраивая против себя всех. Стоило кому-то поторопить ее, она словно теряла рассудок: бормотала что-то невнятное, пускала колкости, и вдруг – удар! Вспышка. Оппонент разоблачен, пристыжен и сражен. Илаха со второго этажа торгует на Кубинке конфетами, которые в трусах уносит с кондитерской фабрики. Дядя Надир – импотент войны. Признанная старая дева двора – старая, но вовсе не дева и т.д.

В то утро, так и хочется сказать, роковое, Сонька заняла кран очень рано. Было воскресение – день уборки. Хозяйки нервничали, мужчины бросали на Соньку сердитые взгляды. Никакой реакции. И тогда вперед вышла респектабельная Изабелла Азурова, бывший юрист, дама приятная и безупречная во всех отношениях. В ультимативной форме она потребовала уважения. Либо Сонька подчинится законам двора, либо по коллективной жалобе схлопочет психбольницу. Сонька выбрала третий путь. Легким движением руки, откинув со лба светлые волосы, она выпрямилась. Она расхохоталась, расширив полыхающие глаза сиамской кошки.

– А я уже состою на учете в психбольнице, – сказала она, – и у меня есть справка, разрешающая мне плескаться под общественным краном. А у тебя?!

Как хорошая актриса, она выдержала паузу, и весь воскресный двор замер в ожидании сенсации.

– У тебя, мадам, есть справка из венерической больницы о том, что ты здорова? Никаких рецидивов после сифилиса, которым в молодости наградил тебя муж, не предвидится?

Мгновенье, и Сонька вцепилась в волосы мадам, которые легко отделились от ее головы. И весь двор увидел голый череп Изабеллы Азуровой с трогательным пушком на затылке. Мы, дети, ахнули. С одной стороны, это было ужасно. С другой – ужасно интересно. Сонька швырнула парик на середину двора.

– Мадам Лысая! – она с презрением плюнула вслед убегающей Изабелле Азуровой.

– Послушай, ты, праведница, – вдруг прогремел голос соседа со второго этажа, известного советского тренера по легкой атлетике Шепелева. – У нас не заведено издеваться над людьми. Пусть кто-то лысая, пусть жандармская внучка, пусть украла, продала, обманула, пусть кто-то перепил или «переспал» с кем попало. Это значит, что здесь живут нормальные люди. И я требую, чтобы ты относилась ко всем уважительно.

Двор шумно поддержал мастера спорта, с удивлением услышав от него такую длинную речь.

– Я не праведница, – усмехнулась Сонька, – я ночная бабочка, но не тебе меня воспитывать. Ты, чемпион, лучше займись своей дочкой Нинкой, она каждую ночь бегает…

Куда бегает каждую ночь Нинка мы, к сожалению, не узнали.

– Сонечка, милая, это нечестно, – громко расплакалась дочка тренера, – тебя обидел папа, про него и рассказывай. А я тут при чем?

Обескураженный защитник мадам замахнулся на Нинку, но та, увернувшись, заперлась в кладовке. Шепелевы – отец, мама, дочь и сын – кричали друг на друга несколько часов подряд.

А вечером Сонька приволокла во двор облезлую хромую кошку с тремя котятами. «Жаба, сейчас же положи детей в коробку!» «Чемпион, ты ничего не поел, так до финиша не потянешь». «Кис-кис, Лысая, котлетку хочешь?»

Два дня прототипы кошачьего семейства вздрагивали, когда Сонька озвучивала клички, но, понимая, что их намеренно провоцируют, хранили молчание. Родители загоняли нас в квартиры, но мы, вырывались, боясь пропустить развязки. Она наступила очень скоро.

Один котенок вскарабкался на лестницу. «Чемпион, ты куда?» – увидев спускающегося тренера, фамильярно крикнула Сонька. И Шепелев не выдержал. Схватив несчастное животное, он с силой грохнул его о перила. Кровь брызнула во все стороны, Сонька истерически закричала и, сгорбившись, как слепая, опустилась на газон под кустом олеандра. Она сидела, сжимая голову, видно, она у нее сильно болела. Сидела очень долго. Было ужасно жалко её, несчастную. И мы с Зарой, когда стемнело, понесли ей кружку воды и бублик. А она расплакалась. Вот и пойми взрослых.

– Вы очень хорошие девочки, – Сонька ласково погладила меня по лицу, а Зару порывисто прижала к груди.

– Тетя, Сонечка, – сказала вдруг Зара, – если вы что-то знаете про моих родителей, не рассказывайте вслух, пожалуйста.

– Почему ты об этом просишь? – подозрительно прищурилась Сонька. – Они говорили обо мне?

– Нет, не говорили, но мама по ночам не спит, чего-то боится. Папа говорит: «Давай уедем в Москву», его приглашают художником в детский театр, а она говорит: «От судьбы не уедешь».

С тех пор новая соседка жила, как сказала моя мама, тише воды, ниже травы. И к крану подходила редко и только, чтобы набрать воду, и котят своих называла просто кисами.

Однажды, лет двадцать спустя, узнаю, что у Зары Велиевой нервный срыв, она лежит в психиатрической больнице. Мы уже давно не общались, я вышла замуж, переехала в другой район города. Зара окончила хореографическое училище, танцевала в театре, ее имя уже мелькало на афишах. Она тоже вышла замуж, родила сына. И вот мчусь в больницу…

Мы встретились в галерее для посетителей. Зара была тиха и очень красива.

– Что случилось, родная?

– Долго рассказывать.

– Я никуда не тороплюсь. Расскажи, если хочешь, конечно.

В галерее появилась опрятная старушка с пакетами, неуверенно подошла к нам.

– Ну, давай, – с неожиданной злостью сказала Зара, вырвав пакеты, – и сразу же вон! Видишь, у меня гостья.

Наступила неловкая пауза, однако старушка не обиделась, пятясь к двери, она продолжала мягко улыбаться. Что-то знакомое мелькнуло в ее улыбке, но нет, этого не может быть.

– Может, – прочла мои мысли Зара. – Это проклятая Сонька. Знаешь, кто она? Иисусе! Она моя родная мать… Представляешь!? – подруга замолчала.

Представить это было сложно, и я ничего не сказала.

– С детства я ощущала с ней какую-то связь, – Зара невесело улыбнулась. – Она, как летучая мышь, всю жизнь маячила над головой: то на школьном празднике мелькнет, то на премьерном спектакле вылезет на сцену с корзиной цветов, даже на мою свадьбу умудрилась устроиться официанткой… А когда родился мой первенец, она обменяла квартиру и переехала в дом, где я жила с мужем. Ну, и призналась, что оставила меня в подворотне… рядом с мусорными ящиками…

Зара раскручивала свою жизнь, приводила факты и случаи, чуть захлебываясь, говорила слова – иногда бессвязные… Но глаза, руки, голос, дыхание… Именно эта конкретность, реальная и трагическая, захватывала и поражала. Здесь были и уязвленное самолюбие: «Подумать только, я дочь Соньки ненормальной». И жалость к этой Кабирии. И страх повторить ее судьбу, генетика ведь работает. И злость на родителей: «Не смогли защитить нашу тайну». И обида на жизнь, которой она надорвалась.

– Ирония судьбы! Папа умер, мама тяжко болеет, муж завел другую семью, сына отняла свекровь, друзья исчезли, поклонники испарились. Осталась только Сонька. Наконец-то я в полном ее распоряжении, – Зара неестественно громко рассмеялась, и в дверях мелькнуло встревоженное лицо бывшей мятежной соседки.

– Соня не ушла? – удивилась я.

– Она уйдет после отбоя, – в голосе Зары прозвучала неожиданная нежность, – и придет утром до обхода врачей.

Надежда Исмайлова

Художница Маргарита Керимова-Соколова