Галия Мавлютова. Алешкино дерево

Галия Мавлютова — петербургский писатель, журналист, член Союза российских писателей, член Литфонда России. По основной специальности — юрист. Работала старшим воспитателем, инспектором по делам несовершеннолетних, старшим оперуполномоченным уголовного розыска, старшим инспектором по особым поручениям. Подполковник милиции. В настоящее время вышла на пенсию по выслуге лет. За период службы в органах внутренних дел многократно награждена престижными российскими и международными наградами, в том числе премией «За активную борьбу с наркоманией и наркобизнесом» и национальной полицейской премией Канады. Член Международной Ассоциации женщин-полицейских. Автор почти трех десятков книг, вышедших в крупных российских издательствах.

АЛЕШКИНО ДЕРЕВО
Рассказ

Конец сезона. Утро пятницы. Настроение сумеречное. Хочется быстрее покинуть город. У подножия Пулковских высот столпились торговые терминалы, торчат унылой компанией, один другого больше и выше, им явно тесно на одном пятачке, они словно налезают друг на друга. Возникает мысль: к чему так много и в одном месте? Столько покупателей на них не наберется. Супермаркеты сгруппировались по правую сторону от трассы. И мимо не проехать, и покупок не миновать. Всякий проезжающий стремится закупить все необходимое по дороге на дачу.

Сегодня в магазинах пустынно. Я влетела в «Оби» и кометой помчалась по широким пролетам. Обычно я внимательно читаю таблички и легко нахожу необходимый товар, но сегодня мне кажется, что это не магазин, а склад. Я ничего не вижу и не понимаю. Глаза расфокусировались. Кажется, что здесь ничего не найдешь без компаса. Без квалифицированной помощи не сориентироваться. Подскочила я было к консультантам, чтобы выяснить, как пройти в садовый отсек, но те посмотрели на меня странным взглядом и отмахнулись, как от назойливой мухи. Нашла! Сама справилась. В садовый рай ведет прямая дорога. Почти шоссе.

Я потеребила за рукав молодого человека: дескать, помоги, но он вежливо перенаправил меня к коллеге-женщине: мол, она быстрее разберется с вашими проблемами. «Ирина» — прочитала я на бейджике.

— Ирина, мне срочно требуется дерево! Срочно! Сейчас! Сию минуту!

— К чему такая срочность? — удивилась Ирина моему напору и зачем-то поправила бейджик.

— Понимаете, у меня младший брат умер! Я хочу посадить дерево! — выпалила я в ответ.

Небрежный вопрос продавщицы слегка покоробил, но я не привыкла отступать. Лучше сразу ошарашить проблемой, чем разводить канитель. И без того муторно.

Ирина зябко поежилась: наверное, приняла меня за ненормальную. А что кривиться? У нее работа из группы риска. Среди покупателей «Оби» процентов пятьдесят ненормальных. Сюда приезжают, чтобы облегчить карманы от тяжкого груза денег. Люди забивают голову ерундой, чтобы заполнить жизнь, и именно здесь собираются все озабоченные личными ремонтами и стройками, не понимая, что сначала надо разобраться с внутренними проблемами. По категории строительных материалов требуется особая смекалка. Пока разберешься, что надо в первую очередь, а с чем можно погодить. Голову сломаешь.

— А когда умер? — почему-то спросила продавщица.

— Год назад. В январе. Да я не о том! Ирина, я узнала о его смерти только вчера. Дайте мне дерево! Мне нужно что-то сделать, иначе я умру.

В моем тоне прозвучала тоскливая нотка, я ее остро ощутила. Даже Ирина вздрогнула. Женщина явно растерялась, а ведь продавцам категорически запрещено терять руль управления ситуацией. Они должны быть постоянно начеку. С людьми работают — не с деревьями.

— Н-не знаю, у нас конец сезона, — окончательно растерялась Ирина, — у нас все закончилось. Может, недельки через две заглянете?

— Нет! Не могу через две недельки! Ирина, понимаете, мне плохо, у меня внутри все раздирает, словно там кошка поселилась, но не та кошка, не домашняя, и даже не тигриной породы. Она другая, какая-то металлическая. Все мне в кровь изодрала. Никак не могу успокоиться. Если я в землю что-нибудь посажу, сразу полегчает.

— А из леса? — спросила Ирина.

— Нет! Надо выбрать нечто необычное! Хочу, чтобы ему понравилось, — и я медленно побрела по рядам.

Ничего подходящего. Кругом все экзотическое, с фигурными листьями, с кружевными листочками; нет, все не то! Я повернулась к продавщице. Она пристально смотрела на меня, словно пыталась понять. Видимо, я ее чем-то зацепила. Наверное, у нее тоже есть младший брат. Что-то в моих словах заставило ее задуматься. Чужим взглядом смыло прочь сорок с лишним лет. Исчез супермаркет, витрины, ряды с растениями и удобрениями. Я невольно переместилась в детство, явственно ощущая себя двенадцатилетней девочкой.

Состояние ужаса напрочь отняло возможность двигаться и говорить. Сквозь меня проскакивала реальность, не оставляя следа, словно спасала беспамятством от невыносимой боли. Я ничего не понимала. Картинка вертелась перед глазами, то приближаясь, то ускользая, но я все видела, хотя детали исчезали, точно кто-то неведомый их мгновенно стирал, оставляя в памяти лишь самое главное…

Моя подружка Танька Казанцева тесно прижалась ко мне, трясясь от страха. Мы только что мирно шептались, делясь милыми девчоночьими мыслями о наших первых влюбленностях. Нам было весело. Если б еще не приставал младший братишка! Он подслушивал, подсмеивался, и до того надоел, что я крикнула матери:

— Ма-ам, он нам мешает!

Она вбежала в комнату и злым коршуном набросилась на сына. Я впала в ступор, забыв, что рядом находится моя подружка. Это длилось долго. Мать избивала его, постепенно входя в раж, а когда он начал умирать, растянула его тельце во весь рост и ногой наступила на ноги. Послышался явственный хруст. Это трещали детские суставы.

— Зачем ты позвала ее? — прошипела Танька, явно ненавидя меня в эту минуту. — Она ему ноги сломает.

Не сломала. Хруст отрезвил ее. Что было дальше — не помню…

Он родился славным мальчиком. Всегда послушный, ласковый, с широко открытыми глазами и длинными пушистыми ресницами. Мне тогда шесть лет было. Это я назвала его Алешкой. Особых талантов за ним не водилось. Мальчик как мальчик. Обычный ребенок. Но уж очень ласковый: в глаза заглянет, так до самого нутра проймет. Бабушка Данилова каждый день приносила ему по яйцу. Подкармливала. Больше у нее не было, и этот-то гостинец приходилось припрятывать от родных, чтобы тайком угостить красивого мальчика из бедной семьи. Наша семья и впрямь бедствовала. Часто нечего было есть. Мы, как голодные птенцы, смотрели на закрытую дверь и ждали, когда вернется наша мама. Вместе с ней появлялась еда, неприхотливая, незатейливая, но все-таки, поев, мы могли как-то жить дальше.

Мне не хочется уходить в запредельные глубь и ширь моего незавидного детства, но сквозь толщу лет я ясно вижу моего младшего брата — Алешка радовал меня своим присутствием с момента появления на свет. Он всегда был рядом, редко плакал, часто утешал меня, когда я горевала над своими детскими бедами. Недавно я узнала, что акушерка, принимавшая роды у матери, до сих пор жива. Ей что, сто лет? Но нет, всего-то под семьдесят. Никак не порвется нитка времени, вроде бы и тонкая, как паутинка, но тянется как морская бечева, пробивая насквозь несколько жизней и десятилетий. Сейчас даже трудно осознавать, что все это происходило со мной — так давно это было. Настолько давно, что я даже поверила, что прошлое уже поросло быльем, затянулось житейской коркой, однако не прошло, не забылось. Я была уверена, что смогла выхолостить душу от лишних переживаний, но память цепко держит все мое — что было со мной, что снилось, что случилось.

Мы всегда держались за руки. Он ведь был послушным мальчиком. Я не ответила подружке на ее вопрос: «Зачем ты позвала ее?» Да ни за чем. Просто сказала, что мальчишка нам мешает; мы играли, маленькие ведь были. Мою же мать пусть судит кто-нибудь другой — какой-нибудь Высший суд; а я не могу судить её. Никого не могу судить. Не имею права. Наверное, она ни в чем не виновата перед нами, искренне веря, что суровым воспитанием приучит нас к будущим испытаниям. Ей пришлось хлебнуть горя с лихвой — кто бы спорил. Нищета довела ее до дикого отчаяния. Часто мы оставались с глазу на глаз с исступленной жестокостью. И всегда это случалось вдруг. Неожиданно. Кстати, мне доставалось гораздо больше и чаще, чем братьям: я с рождения славилась непримиримым характером. Но вот обошлось. Я устояла. А Алешка сломался.

Когда мать умерла, ему было всего десять. Мы остались вдвоем — старший брат служил в Казахстане. С высоты моего возраста мир давно кажется привычным и покоренным, но я до сих пор помню, как нам было страшно в ту проклятую ночь. Мы словно чувствовали, что нам предстоит пережить уже одним. Без матери. Но мы даже не представляли, какой ад ожидает нас впереди! Мать укрывала нас от чужого и враждебного мира. А теперь мы остались сиротами. Нам было очень страшно, и мы пытались спрятаться от страха, но за стенами дома свирепо завывал осенний ветер, нагоняя на нас вселенскую тоску и точно предсказывая нам ужасное, отвратительное будущее. Никогда не забуду этот вечер. Кажется, мы совсем не уснули в ту ночь. После похорон нас хотели забрать в детдом, но я взбунтовалась: сказала, и сама не пойду, и братишку не отдам. Я понимала, что даже номинальная семья в обществе ценится гораздо больше, чем недолгое пребывание в местах скопления осиротевших душ. Потом приехал старший брат: его отпустили из армии по причине утраты единственного кормильца. И потянулась-покатилась какая-никакая жизнь. Я окончила школу. В памяти острым колом застряла ненависть ко всему, что окружало меня до получения аттестата зрелости. Ничего в жизни больше я так не ненавидела, как мое детство.

Я уехала. Прочь. Подальше. Лишь бы все забыть. Начать все с нуля. Как будто только что родилась. Но не получилось. Много лет по кусочкам, по крупинкам, по клеточкам я вытаскивала из себя то нечеловеческое, дьявольское, мученическое, что пришлось мне пережить в младенчестве и юности. Я уже простила свою мать. Я заставила себя это сделать. Она была такой, какой сделала её жизнь. Нет её вины в нашем изломанном детстве. Я больше не виню ее. Ни в чем.

После долгих мытарств я все-таки пробилась в институт. Уж так мне хотелось получить высшее образование! Четыре года обучения стали самыми счастливыми годами в моей жизни. А после окончания первого курса ко мне приехал Алешка — полный надежд и даже обремененный восьмилетним образованием. Никак не могу сложить пазл: студентка первого курса института, сама проживающая в общежитии на птичьих правах, умудрилась поселить в студенческой комнате младшего брата. Пробивной у меня характер все-таки.

Я даже устроила его в техникум. В ПТУ не захотела отдавать. Не престижно. Но снова у нас ничего не вышло. Алешка не прилагал усилий для учебы. Он вечно где-то обретался, пропадая по вечерам; нашел себе дружков, но не хулиганистых, а так, любителей поболтаться, погулять, с девчонками подружить. Промучилась я с ним почти год, пока не поняла: пропадем мы вдвоем, пропадем. Переживала, плакала, ругала его, ничего не помогло — он жил своей жизнью, свободной и расслабленной, а надо было напрягаться, тянуться, выбиваться из сил. Он не мог, а мне казалось — не хотел. Тогда я отправила его к старшему брату. Пусть заставит его учиться и работать: мужчины всегда найдут общий язык — ворон ворону глаз не выклюет. А что я сама? Еще девчонка, работаю, учусь, почти что голодаю, перебиваясь с хлеба на воду.

Алешка уехал. Я посадила его в поезд, и мне стало свободнее. Одной легче выжить, чем на пару с младшим братом. Ответственности меньше, да и голова не болит.

Прошло много лет, наконец, я решила повидаться с братьями. Приехала в Сибирь и не узнала Алешку. Он вырос, изменился, стал чужим мне. От прежней красоты ничего не осталось. И жена его не понравилась. Не такую судьбу я рисовала в своих мечтах для любимого братишки. Особенно резануло, когда он упрекнул меня: дескать, зачем отпустила меня из Ленинграда, почему не остановила? Я промолчала. Что я могла сделать?

И снова забыла про него. Пусть живет, как умеет. Как может. Я не смогла его ничему научить. Значит, так суждено. А потом и вовсе забросила родню. Один хороший, второй плохой, а для меня ведь оба родные. А плохой так еще и дороже. Лучше ни с кем не поддерживать отношений, чем выбирать между ними. Решение жесткое, но другого выхода я не видела. В то время жизнь требовала от меня огромных усилий по системе — лишь бы выжить. Да, я не жила, я выживала. И не могла позволить себе ничего лишнего.

Но этим летом мне пришлось вернуться в прошлое. Поневоле. Старший брат привез мне весточку. Я встретилась с ним, заранее зная, что разговор предстоит тяжелый. Боялась задавать вопросы, думала, само собой рассосется. Не рассосалось. Услышала то, чего так боялась услышать все эти года. Алешка умер. Страшно умер. Сгорел. А за несколько лет до смерти разбился на мотоцикле. У него родилась дочь. Они «обмывали ножки», и он поехал за спиртным — не хватило им выпить. Мчался на бешеной скорости, перелетел через мотоцикл, упал лицом в камень — и у него больше не стало лица. Оно исчезло. Вместо лица — одна большая яма. Провал. Он выжил тогда, но жил плохо. Нехорошо жил. Мучился.

Старший брат похоронил Алешку рядом с прадедом — добрым сибирским купцом, умершим еще до революции. Мне бы в голову не пришло похоронить заблудшую душу рядом с достойным основателем рода. Это хорошее решение, но не мое. Теперь Алешка лежит рядом с прадедом. Непутевый правнук вернулся к крепким корням. Никчемный был человек. И жизнь прожил пустую. И не нужен был мне, а я ему. Долгие годы мы обходились друг без друга, а вот не стало его — и все! У меня горе! Настоящая беда. Откуда-то из глубины души всплыла тоска, да такая ядреная, что ни зубами не скрипнуть, ни слезинки не выронить. Даже плакать невмоготу. Тело превратилось в тугой непробиваемый спазм. А внешне я стала похожа на черепаху. Сверху тяжелый панцирь, зато внутри все перевернуто. Раньше электрики взбирались на столбы, используя стальные когти, называемые в обиходе «кошками». Именно такие кошки поселились в моем сердце. Их много. Они ворочаются, раздирая мою душу в клочья, рассыпая в прах сорокалетнее иллюзорное забвение. Я ни перед кем не ощущаю себя виноватой. И никто не виноват. Система, отправившая мою мать в ссылку, когда она была ребенком, не несет ответственности за последствия, какими бы они не были. И моя несчастная мать не виновата, и мой старший брат, и, тем более, я. Но мне больше не избавиться от этой изматывающей тоски. Я до сих пор помню его доверчивую руку в моей, еще детской руке.

— Каштан!

— Что? — я вздрогнула и, сделав над собой усилие, вышла из летаргии, впрочем, успев подумать, что нынешняя я непременно бы вступилась за Алешку и не позволила бы его избивать. Никому. Даже матери. Я бы его спасла от страшной жизни. — Какой каштан?

— Вам нужен каштан! А пока возьмите тую, она хорошая, вечнозеленая, добрая, — продавщица поставила передо мной три ярко-зеленых куста. — Выбирайте!

Я улыбнулась Ирине. Незнакомая женщина пытается мне помочь. Видимо, я угадала — у нее есть младший брат. Может быть, тоже непутевый, как Алешка.

— Через две недели привезут каштаны. Я оставлю вам самый лучший! — она улыбнулась и водрузила куст туи на тележку.

Я медленно побрела к выходу, волоча за собой спасительный груз. В сентябре я посажу каштан. Алешке подойдет каштан. У него были большие карие глаза. Как у меня.

А пока я посадила тую. Она растет во дворе городского дома. Прямо за скамейкой. Ее не трогают хулиганы, не ломают, кажется, она всем нравится. Милое растение. Иногда я с ней разговариваю.

28.08.2012 г.

Публикация подготовлена Семёном Каминским.