Пушкин в зеркале «домашнего» литературоведения

Вокруг личности и творчества Александра Сергеевича Пушкина ещё при его жизни стали клубиться всевозможные слухи, складываться легенды и мифы. Отчасти, тому способствовал он сам – с лицейских лет баловник, шутник, любитель розыгрышей, личность с ролевым, игровым аспектом поведения. Настоящий Homo Ludens – Человек играющий! Отчасти повинно в мифотворчестве его окружение, не только друзья, но и недруги-завистники.

После гибели Пушкина возникла обширная псевдопушкиниана, которую в остроумной и колючей манере  высмеял Тынянов в статье «Мнимый Пушкин». Разброс в оценках был огромен. Сто лет назад революционеры стиха грозили «сбросить Пушкина с парохода современности», а в это же время Гершензон опубликовал блестящее эссе «Мудрость Пушкина». Что касается нынешней вакханалии вокруг его имени, то о ней «ни в сказке сказать, ни пером описать».     

Прижизненное мифотворчество

Миф о «чуде-ребёнке», о юном гении, призванном прославить отечественную поэзию, сложился благодаря восторженным пророчествам Жуковского, Вяземского, Карамзина, а знаменитое «благословение» Державина подлило масла в огонь. Время подтвердило справедливость ожиданий.

Юношеская поэзия Пушкина,  «южные поэмы», созданные в Кишинёве и Одессе, утвердили за ним славу романтического поэта-бунтаря, друга человечества и певца свободы. Участие в петербургском литературном кружке «Арзамас», где царило вольномыслие, ссылка на юг, вступление в масонскую ложу «Овидий» в Кишинёве (она, правда, была запрещена, не успев официально открыться),  знакомство и дружба со многими будущими декабристами, вместе с известными стихами «Послание в Сибирь» и «Арион» вскормили миф о «Пушкине-декабристе».

Однако с конца 1820-х годов в обществе распространялся другой миф: о «Пушкине-сервилисте», или  «друге монархии». Доказательством служили «высочайшее помилование», которым завершились ссылки на юг, а потом в Михайловское,  «примирительная» беседа  Пушкина с Николаем I, который объявил себя отныне его цензором, попытка прийти к компромиссу с властью, его «Стансы», «имперские» стихотворения «Бородинская годовщина», «Клеветникам России», которые и в нынешней России звучат очень даже актуально.

Эти полярные мифы не затмевали других легенд: о Пушкине гуляке и повесе, об азартном игроке и дуэлянте, о безбожнике и всебожнике; в центре досужих разговоров и сплетен оказалась и его  семейная жизнь. Молва о нём росла и  ширилась. Вот и гоголевский Хлестаков  в «Ревизоре» похваляется, что он с Пушкиным на дружеской ноге: «Бывало часто говорю: — Ну что, брат Пушкин? – Да так, брат, — отвечает бывало, — так как-то всё…» И вот уже и анекдоты  о нём в ходу.

Сталкиваясь при жизни и с клеветой, и с враждой,  Пушкин  наставлял свою Музу: «Хвалу и клевету приемли равнодушно и не оспоривай глупца», но способен ли был он сам при его темпераменте и впечатлительном интеллекте оставаться безучастным?!   Особенно задевали обвинения в «аристократизме» его поэзии, чуть ли ни в презрении к народу.  В доказательство приводили выхваченные из контекста его же строки: «Паситесь, мирные народы!» или «Поэт, не дорожи любовию народной!», которым придавался совершенно иной смысл. Отсюда вырастал ещё один миф: Пушкин –  адепт искусства для искусства. Даже  Белинский заключил: «Пушкин — поэт, художник — и только». Что ж, и на старуху бывает проруха. В 1836 году, ознакомившись с выпущенным Смирдиным IV томом «Стихотворений Пушкина», куда вошли многие стихи, полные глубоких и горестных размышлений, неистовый Виссарион увидел в них «закат большого таланта».

Хрестоматийный глянец  и научная пушкинистика

Воскрешение культа Пушкина и пробуждение к нему общественного интереса началось в 1880-е годы. В 1899 году в России широко отмечалось столетие Пушкина, с этого года его произведения вошли в гимназическую программу, и тут же началось наведение хрестоматийного глянца. Власть (любая!) приспосабливала, подгоняла его под себя. Тогдашняя идеологическая модель была такова: по молодости поэт хотел слыть либералом, потом осознал ошибки, признал святость самодержца, стал государственником и истово православным. Итак, Пушкин – патриот и оплот Отечества!

Правда, на первом памятнике работы Опекушина, установленном в Москве на Тверском бульваре 6 июня 1880 года, Пушкин стоит в свободной позе с непокрытой кудрявой головой, склонённой в задумчивости – до удивления живой, доброжелательный, не парадный. «Это русский человек в его развитии, в каком он, может быть, явится через 200 лет»,- как полвека назад писал о нём Гоголь. На открытии выступили  корифеи — Тургенев, Достоевский. Драматург Островский замечательно сказал: «Через Пушкина умнеет всё, что способно».

Спустя двадцать лет в Царском селе появилась известная скульптура работы  Баха — раскинувшийся на садовой скамейке Пушкин-лицеист — начисто лишённая официоза.  Ею навеяны ахматовские  строки о смуглом отроке: «здесь лежала его треуголка и растрёпанный томик Парни». Эти памятники — вовсе не «бронзы многопудье», на которое было плевать Маяковскому.

В начале ХХ века с открытием Пушкинского дома (1905) , Пушкинского семинария (1908) начался расцвет научной пушкинистики. П.Е.Щеголев, С.М. Бонди, Б.Л.Модзалевский, Б.В.Томашевский, М.А.Цявловский, Ю.Н.Тынянов, М.К.Азадовский, В.В.Виноградов, Д.Д.Благой, Б.М.Эйхенбаум открывают ряд виднейших учёных-пушкинистов.

Однако  «век-волкодав»   придушил гуманистическую традицию,  науку норовили подменить идеологией. А юбилейный пушкинский 1937 год и вовсе совпал в СССР с Большим террором. Сконструировали новую идеологическую модель: Пушкин – борец с самодержавием, революционер-предтеча, «советский патриот» — и точка! Сам Сталин вникал во все детали юбилейных торжеств. В 1937 году начался выпуск Полного академического  собрания сочинений юбиляра в 17 томах. В эту пору по понятным причинам внимание учёных  сосредоточилось на текстологии. Лучшие исследователи-пушкинисты  прочитали всего Пушкина, расшифровали все его черновики, подготовили обширные комментарии. Сталин счёл комментарии излишними: «Кому это надо?» И в самом деле, как комментировать, скажем, последние строки «Памятника»? В 1937 году они звучали кощунственно-вызывающе, за них поэт вполне заслужил 10 лет без права переписки.

И долго буду тем любезен я народу,
Что чувства добрые я лирой пробуждал,
Что в мой жестокий век восславил я свободу
И милость к падшим призывал.

Самое удивительное, что миллионы советских школьников ещё полвека  декламировали стихи, не вдумываясь в смысл, не связывая с реальностью, веря, что жестокий век позади – это проклятое царское прошлое, а им выпало счастье родиться  в  прекрасной стране, «где так вольно дышит человек».  Умнеть через Пушкина  в ГУЛАГе  было – увы! — не дано.

Из тисков цензуры – в объятья вседозволенности

Крах империи зла на исходе ХХ века  повлёк за собой новое крушение кумиров. Столетием ранее Европа уже подобное пережила (читайте Ницше!) Гибель богов обернулась тотальным неверием. Под раздачу попал и Пушкин. В эпоху вседозволенности он стал предметом сенсационных разоблачений. Интернет заполонили «исследования» и «открытия» энтузиастов-любителей. Сложилась своего рода «околопушкинская тусовка», в которой доминируют дилетанты.

Сегодня на You Tube некто В.П.Свиридюк, якобы украинский  литератор, сообщает граду и миру, что Пушкин  был дикарём и законченным графоманом. В свидетели обвинения привлечён Белинский. Запинаясь, путаясь в цитатах, «специалист» рассказывает «подлинную историю» появления на свет стихотворения «Пророк». Оказывается, он написан Пушкиным в 1836 году под впечатлением и по мотивам 16 стихотворений молодого Тютчева, прочитав которые он испытал потрясение: «как труп в пустыне я лежал». На самом деле, «Пророк» написан в 1826-м, когда Тютчеву было 13 лет, опубликован в «Московском вестнике» №3, 1828. Но факты для него не аргументы. Шестикрылый серафим, по разумению Свиридюка, это шесть страниц тютчевского текста,  ведь он точно знает, что серафимы бывают только восьмикрылыми. Между тем, описание этих «огненных» ангелов, особо приближенных к престолу Бога, Пушкин позаимствовал в ветхозаветной Книге пророка Исайи: «у каждого из них по шести крыл, двумя закрывал каждый лицо своё, и двумя закрывал ноги свои, двумя летал…» (Ис. 6, 2-3) Свиридюки с Книгой не знакомы. И вот таким невеждам предоставляется 36 минут эфирного времени!

На той же программе идут телепередачи из цикла «Тайный код Пушкина. Русская версия». Ведёт их профессор В. Ефимов, физик, политолог, экономист, ректор Петербургского агрономического университета им. Тимирязева. В них участвуют молодые историки и философы, но задаёт тон В.Ефимов. Пушкин предстаёт как гениальный учёный-пророк, получавший информацию от Бога и закодировавший в своих произведениях глобальные социальные явления. Задача – расшифровать их, открыть второй смысл каждого слова и понять его концепцию развития цивилизации. Для начала В.Ефимов расшифровывает «Руслана и Людмилу». Выясняется, что борода злодея Черномора – символ кредитно-банковской системы, которая опутала народ. И это пишет не средневековый германец, а доктор экономических наук. Дальше – больше. Цитируя известные строки из «Евгения Онегина»: «Он был великий эконом,/ то-есть умел судить о том,/ Чем государство богатеет и как живёт,/ И почему не нужно золота ему,/ Когда простой продукт имеет», учёный проецирует их на политику В.В.Путина, который, имея простой продукт (нефть и газ), не нуждается в золоте (читай – в долларах!). И мы уже видим небо в алмазах. Следить далее за усилиями этого дешифровщика Пушкина не хочется. Но появляются всё новые желающие открыть глаза на «истинный» смысл гения Пушкина и его творений.

Мелкие бесы «неопушкинистики»

Догнивающий Запад и тут опередил отечественных псевдо-филологов. В 1986 году в США появилась скандальная книга о любовных приключениях Пушкина «А.С.Пушкин. Тайные записки 1836-37 годов», воссоздающая несуществующий дневник. Её автор – эмигрант,  выпускник ЛЭИ, преподаватель ПТУ Михаил Армалинский. На фоне его эротических фантазий, сдобренных желчью антисоветизма, книга итальянского профессора русского языка и литературы Серены Витале «Тайна Дантеса, или Пуговица Пушкина», где «наше всё» представлено жертвой обыкновенного любовного романа, смотрится как вполне интеллектуальное чтиво.

«Отцом» сенсационной «неопушкинистики» в России стал Александр Лацис (1914-1999). Свои книги «Верните лошадь!» (2003) и «Почему плакал Пушкин» (2006) он сам назвал «пушкиноведческим детективом». В них выдвинуты версии, что сказка «Конёк-горбунок» написана Пушкиным, а не Ершовым, что в Пушкине текла кровь не арапа Петра Великого, а индийского князя (почитай – цыгана), что дуэль с Дантесом – ничто иное как тайное самоубийство и, наконец, что Троцкий – прямой потомок Пушкина, воспитывавшийся в еврейской семье и получивший  фамилию Бронштейн.

Версии Лациса, своевольного ученика пушкиниста-классика Томашевского, были подхвачены когортой самозванцев от филологии. Один из них Альфред Барков, по профессии не то инженер, не то юрист, а по слухам и офицер КГБ, издавший в 1998 году в Тернополе книжечку «Прогулки с Евгением Онегиным», объявил Пушкина прирождённым мистификатором, определил роман, как впрочем и «Бориса Годунова», «Медного всадника», «Руслана и Людмилу», не говоря о «Повестях Белкина», как собирательные пародии. Возможно, его подвигнул Терц-Синявский, который в «Прогулках с Пушкиным» обронил вскользь: «Не правда ли, что Пушкин наполовину пародиен?» Хотя многие были оскорблены этой книгой, особенно псевдонимом Абрам Терц и словами: «Пушкин на тонких эротических ножках вбежал в русскую литературу», это была постмодернистская лирическая проза, созданная в 1966-68 гг. в Дубровлаге талантливым литератором. А Барков – дилетант чистой воды, что прослеживается в его последующих писаниях, вроде книги «Мастер и Маргарита»: альтернативное прочтение».

Сегодня масс-медиа превратились в настоящий рассадник альтернативных толкований классиков. Досужие домыслы выдаются за гипотезы и открытия. В 2003 году вышла книга «Последняя игра Пушкина», а следом — продолжение «Загадка ухода Пушкина». Написаны они так, будто и не было исследовательницы Стеллы Абрамович с её книгой  «Пушкин в 1836 году (Предыстория последней дуэли)». Л., Наука, 1984. Их сочинитель – известный советский экономист, академик РАН Н.Я.Петраков – доказывает, что «Диплом рогоносца», полученный Пушкиным и его друзьями и ставший последней каплей, после чего дуэль с Дантесом стала неотвратимой, был сочинён и распространён самим Пушкиным.

Б.Сарнов, автор книг «Если бы Пушкин жил в наше время» и «Пушкин и мы», дал исчерпывающую отповедь этой инсинуации: «Только переживаемым нами всеобщим одичанием можно объяснить, что академику РАН могло взбрести на ум, будто  А.С.Пушкин, такой, каким он был, с его дворянским чувством чести и с дворянскими предрассудками, мог затеять такую хитромудрую акцию по обгаживанию самого себя». Да,  идея с подметным письмом могла родиться в мозгу Свидригайлова, но породил её советский академик, в вопросах чести, тем более дворянской, не очень сведущий.

Ещё один академик Бертольд Ухлопин, специалист в области биоэнергетики, потрясённый разнообразием сочинённого  Пушкиным в Болдинскую осень, озадачился вопросами: «Кто был Пушкин и был ли он вообще? Чьи стихи мы считаем пушкинскими?» Своими «озарёнками» он щедро делится со слушателями. Оказывается,  Пушкин – это коллективный автор: «Руслан и Людмила» написана Жуковским, «Цыганы», «Бахчисарайский фонтан» и ранняя лирика – Раевским, «Гавриилиада» — Василием Львовичем Пушкиным, «Борис Годунов» — Баратынским, проза – Далем, «Евгений Онегин» — многими авторами, а поздние стихи – императором Александром I, который и затеял всю эту «игру в Пушкина» и продолжал её после своей мнимой смерти в Таганроге, удалившись под видом старца в дальний скит. Весь этот бред оформляется в тему: «Два Александра, или величайшая мистификация русской литературы». А ведь достаточно открыть Полное собрание сочинений Пушкина, где опубликованы черновики, письма поэта друзьям и свидетельства близких о том, как было написано то или иное произведение.

Но всех обошёл непревзойдённый пиарщик Владимир Козаровецкий. Получивший техническое образование, выпускник МАИ объявил корифеями современной пушкинистики Лациса, Баркова и Петракова, версии которых домысливает и развивает. Книги он выпекает со скоростью Дарьи Донцовой. Никого не смущает, что «Тайна Пушкина» и «Был ли Пушкин…» повторяют друг друга на 99%; за ними следуют «Кто написал «Евгения Онегина»?», «Потаённый Пушкин» (в роман-газете). Сказку «Конёк-горбунок» он издаёт  как сочинение Пушкина. Себя Владимир Козаровецкий позиционирует представителем «сенсационного» литературоведения, сосредоточенного на проблемах мистификации. Последнее его слово – «Шекспир – Пушкин – Булгаков». Ему несомненно удаётся мистифицировать неискушённых читателей, каковых сегодня пруд пруди,  которым завлекательное чтиво понятнее и ближе самого Пушкина.

Массовый читатель не  полезет в пушкинский архив, не станет  читать выходящий почти столетие «Временник Пушкинской комиссии», работы таких современных пушкинистов как Вацуро, Лотман, Оксман, Непомнящий, не говоря уже о классиках пушкинистики, помянутых выше. Не заглядывают туда и Козаровецкий со товарищи. «Распиарив» себя в интернете и прессе, Козаровецкий стрижёт купоны, но не довольствуется признанием масс-медиа, вызывает на бой специалистов из Пушкинского дома и упрекает учёных в высокомерии, в том, что они никак не откликаются на  вздорные выдумки «сенсационных, или домашних» пушкинистов. Не удаётся спровоцировать профессионалов на скандальную дискуссию, не снисходят, оскорбляют презрительным молчанием. В итоге: собака лает, а караван идет. Утешает и вдохновляет работника пера то, что интернет полнится восторгами невежественных поклонниц да и кое-кто из редакторов сетевых и бумажных журналов заглатывает сенсационную наживку, и вот уже Владимира Козаровецкого именуют литературоведом и литературным критиком. Пушкин отнёсся бы к этому философски: «… мало горя мне, свободно ли печать морочит олухов».  Но случаются журналисты, кто держит марку, не тушуется перед невежеством и надувательством, и вот с удовлетворением читаю в «Новом мире»: «литературоведение для бедных» — вот статус этой писанины. Прав дедушка Крылов: «Беда, коль пироги начнёт печи сапожник…». Кстати,  сапожника, взявшегося поучать художника, на место поставил сам Пушкин: «Суди, дружок, не выше сапога!»

Грета Ионкис