«Новый Континент» Американский литературно-художественный альманах на русском языке
В этом году мир отметил 70-летие освобождения Освенцима. Для многих, очень многих это был праздник со слезами на глазах. Накануне этого памятного дня мне довелось выступить в Вуппертальском литературном кафе с лекцией на тему «От Лорелеи до Освенцима». Речь шла о том, какими путями немцы пришли к Освенциму (это особый разговор), о бездействии и явном нежелании руководителей воюющих союзников помочь гибнущим евреям, хотя их проинформировали о происходящем в Польше. Я даже назвала имена информаторов и среди них – Яна Карского.
После лекции ко мне подошёл молодой человек, представился: – Феликс Зигельбойм, и спросил: «Вы назвали Карского, а имя Зигельбойма вам ничего не говорит?» Пришлось признаться: имя мне не известно. «Это – мой дед, и о нём можно узнать в интернете. Думаю, вам будет интересно». Феликс не ошибся…
О Яне Карском написаны книги и множество статей, снят фильм; прошлый 1914 год в Польше был объявлен годом Карского (отмечался его столетний юбилей), а сведения о Зигельбойме пришлось собирать по крупицам. Оба были, несомненно, личностями, и судьбы их скрестились в трагическое время не случайно.
Две жизни – две судьбы
Шмуэль Мордехай Зигельбойм (в некоторых редакциях Цигельбойм) был почти на двадцать лет старше Яна. Он родился в 1895 году в многодетной еврейской семье в местечке Боровица Люблинской губернии, входившей в очередной раз в царскую Россию. Отец его был домашним учителем (меламедом), заработок имел грошовый и не постоянный, а кормить нужно было восьмерых детей, неудивительно, что в 11 лет Шмуэль уже работал. Причём, все четыре брата в поисках заработка покинули местечко. Старший добрался аж до Йоханесбурга, где занялся кожевенным бизнесом, младший, склонявшийся к большевикам, оказался в Одессе, а Шмуэль оставался в пределах польской земли. Будучи рабочим, он юнцом вступил в Бунд (еврейскую социал-демократическую партию) и в 1917 году был уже делегатом съезда. В 1920 году по поручению Бунда возглавил в Варшаве Еврейский союз рабочих-металлистов, а через 4 года стал членом ЦК Бунда и секретарём Центрального совета еврейских профсоюзов. В начале 30-х годов был редактором газеты еврейских профсоюзов, а с 1936 года возглавлял отделение Бунда в Лодзи и даже был избран в муниципалитет этого промышленного города, называемого польским Манчестером, где проживало в ту пору 300 тысяч евреев.
Именно в Лодзи в 1914 году в многодетной семье ремесленника среднего достатка родился Ян Карский (настоящая фамилия Козелевский), он был последним восьмым ребёнком. Отец, владелец шорной мастерской, умер, когда Яну было 6 лет, мальчик рос под влиянием матери Валентины, боготворившей Пилсудского как «отца нации», глубоко религиозной, но при этом очень веротерпимой, чуждой антисемитизма, дружелюбной к соседям-евреям. Примером для Яна был и старший брат Мариан, который добровольцем пошёл в войско Юзефа Пилсудского, а после смерти матери стал опекуном подростка. Ян рос католиком и патриотом. В гимназии он учился блестяще и в 1931 году поступил во Львовский университет, окончил факультет дипломатии и права. И в университете, и в конноартиллерийском училище во Владимире-Виленском в 36-м он был первым и получил награды и отменные рекомендации. Карьеру дипломата, о которой мечтал, он начал в 37-м в МИДе, стажировался в Женеве и Лозанне, но 24 августа 39-го был мобилизован и войну встретил поручиком уланского полка. Конница против немецких танков! И не картонных, как думали и уверяли поляки. Разгром Ян переживал тяжело, он ведь по наивности верил коллегам и на войну отправился с «Лейкой», уверенный, что через неделю будет снимать достопримечательности Берлина. Вместо победоносного марша на запад – бегство на восток. А там уже вторглись в Польшу советские войска. Его переполняло чувство стыда и позора. Оказавшись в советском плену, голодный, немытый, небритый, без гроша в кармане, он провёл 6 недель в заключении под Полтавой. Сменив форму, он выдал себя за солдата родом из Лодзи, и при обмене пленными был передан немцам, а потому избежал Катыни.
Ещё Польша не погибла, пока мы живы…
Яна ждали немыслимые повороты судьбы. Сбежав через неделю из немецкого эшелона, он объявился в Варшаве. Брат Мариан, служивший начальником криминальной полиции, добыл ему документы на имя варшавянина Яна Карского, и в конце 39-го он уже связан с подпольем. Последующие 5 лет его жизни прочитываются как захватывающий детективный роман, в котором было всё: и рискованные поездки по заданию подполья во Львов, Лодзь, Вильно, Познань, Люблин с целью сбора информации; ещё более рискованные переходы нескольких границ в 1940-м и встречи во Франции с генералом Сикорским, главой польского правительства в изгнании и его доверенным лицом профессором Станисловом Коттом, которым он и передавал сведения от Делегатуры (часть правительства, нелегально работавшего в Польше); возвращение в Варшаву с ответными распоряжениями, которые при феноменальной памяти он запоминал; «прокол» при третьей миссии связного в Словении и арест гестапо в июне 1941-го, попытка самоубийства из страха, что может не выдержать пыток и выдать товарищей по подполью; дерзкий побег из больницы в Новы-Сонч, куда его поместили немцы (побег Яна обернулся расстрелом 20 медицинских работников).
Еврейский поезд на пути в Треблинку, Майданек, Освенцим…
А что же происходило с бундовцом Зигельбоймом в это страшное время? Накануне войны он вернулся в Варшаву и с приходом немцев сразу оказался среди 12-ти заложников, по преимуществу поляков. Немцы потребовали по одному от каждой партии. В Бунде жребий пал на одну из активисток, и Зигельбойм, не зная, что ждёт заложников (возможно, и расстрел), предложил себя вместо полузнакомой женщины. К счастью, всё обошлось: заложников отпустили. Он согласился стать представителем Бунда в юденрате Варшавы, надеясь быть полезным своим несчастным собратьям, которых уже сгоняли в гетто. Туда попала и его жена Маня с дочерью и младшим сыном. В октябре-ноябре участвовал в создании тайной организации в гетто, получив подпольную кличку «товарищ Артур». В конце 1939-го по решению подполья Шмуэль был переправлен в Бельгию с заданием донести до правительств западных стран и их граждан страшную правду о зверствах, чинимых нацистами по отношению к евреям. Он выступил на митинге Социалистического интернационала и по бельгийскому радио. В ответ – тишина… После вторжения немцев Зигельбойм добрался до Парижа, а в сентябре 1940 года был переправлен в Нью-Йорк. И здесь все попытки разбудить общественное сознание оставались гласом вопиющего в пустыне. В начале 1942-го Зигельбойм был откомандирован Бундом в Лондон представлять партию за границей и в Национальном совете польского правительства в изгнании. Зигельбойм прилагал нечеловеческие усилия, чтобы достучаться до сильных мира сего, призывая оказать помощь евреям Польши. «Представьте тысячи еврейских матерей, которые смотрят на своих детей и знают, что их смерть неизбежна, – взывал он 2 июня 1942-го по радио Би-Би-Си. – Каждый из нас, кто не делает всего, что в его силах, чтобы остановить это массовое убийство, разделяет ответственность перед убитыми». Он говорил от имени отчаявшихся невинных людей, приговорённых к смерти в гетто в Варшаве. В эту пору уже начался вывоз евреев из гетто в лагерь уничтожения – Треблинку. Выступая по английскому радио, он повторял: «Если не ответят на призыв евреев Польши о помощи, Гитлер осуществит одну из своих целей – уничтожение евреев Европы». В сегодняшней Польше цель Гитлера реализована: от 3,5 миллионов евреев, проживавших в стране в 1939 году, осталось менее тысячи. Еврейская жизнь, история и культура существует в музеях, да некоторые памятники, в том числе Карскому и Зигельбойму, напоминают о ней. Фюрер был бы доволен. Михаил Румер свою книгу–исследование о судьбе Варшавского гетто «Сошествие в ад» (1999) закончил горько и честно: «Польша стала юденрейн».
Но ради спасения польских евреев рисковал жизнью и Ян Карский. В 1942 году в четвёртый раз ему предстояло пересечь оккупированную немцами Европу и пробраться в Лондон с важной для польского правительства информацией. Роман Кнолл, руководитель отдела внешних сношений Армии Крайовой, незадолго до отъезда Яна (тогда у него была подпольная кличка – поручик Витольд) свёл его с активистом Бунда Леоном Файнером. Тот сказал: «Польша вновь обретёт независимость после войны. Но польских евреев к тому времени не останется. Поезжайте в Лондон. Мы должны сделать всё, чтобы никто из союзников после войны не смог сказать, что ничего не знал об истреблении евреев… Я отправил десятки писем, сотни раз, прорвавшись к телефону, разговаривал с евреями в Швейцарии и Франции. Никто мне не поверил…» Файнер передал Яну замикрофильмированные документы о положении евреев в Варшавском и Лодзинском гетто и о систематическом уничтожении их в лагерях смерти Треблинки, Майданека и Белжеца. Микрофильмы были запаяны в ключ, который Файнер вручил Яну при прощании. При этом он назвал ему имя Шмуэля Зигельбойма и его координаты в Лондоне. Но Карский хотел увидеть собственными глазами хотя бы часть тайны, которую хранил ключ. По его просьбе Файнер дважды провёл его в форме немецкого солдата на территорию Варшавского гетто. Когда Карский попал в гетто, уже 300 тысяч евреев были отправлены оттуда на смерть в Треблинку. Он увидел и навсегда запомнил обнажённые трупы на улицах, как евреев прикладами и выстрелами загоняли, буквально утрамбовывая, в вагоны, идущие в Треблинку… По собственной инициативе, но с помощью Файнера он проник, переодевшись в форму охранника, и в Избицу, пересыльный лагерь, откуда измученных евреев увозили в печи Собибора и Майданека. Явленный ужас не отпускал его долгие годы. Вначале по политическим соображениям он написал, что он переодевался в эстонскую форму, но затем открытым текстом признал: в Избице лютовали охранники-украинцы.
Место встречи изменить нельзя…
Встреча Карского и Зигельбойиа состоялась 2 декабря 42-года в Стреттон-хаусе неподалеку от Пикадилли, где располагалось польское правительство. «Зигельбойм ждал меня, сидя за простым письменным столом, – вспоминает Карский. – Вид у него был утомлённый. Типичный еврейский лидер, с пронзительным настороженным взглядом пролетария, поднявшегося до вершин власти. Должно быть, в молодости ему пришлось нелегко». Зигельбойм слушал его рассказ внимательно и жадно, реагировал очень эмоционально, вскакивал, бегал по комнате, засыпал Карского вопросами, хотел знать всё до мелочей, и к концу встречи оба выбились из сил. Прощаясь, еврей, глядя поляку в глаза, сказал: – Пан Карский, я сделаю всё, чтобы помочь им. Всё, что смогу. Выполню всё, о чём они просят. Вы верите мне?
Карский ушёл раздражённый, как ему подумалось, бесплодным разговором. Он был сыт обещаниями. Он жил в бешеном ритме: бесконечные встречи, выступления, а толку-то… Почти ежедневно встречался с кем-то из влиятельных людей Англии, даже с Энтони Иденом, министром иностранных дел, но до Черчилля он его не допустил. В апреле разразился скандал. Оккупанты-немцы докопались до страшной тайны Катыни и обнародовали её. Даже англичане склонны были на этот раз поверить немцам: расстрел польской элиты – дело рук русских. В круговерти событий Ян забыл о Зигельбойме, не подозревая, каким окажется эпилог их встречи.
После ухода Карского Зигельбойм написал Черчиллю и Рузвельту, ответа не получил. Он продолжал выступать с призывами к общественности помочь погибающим евреям. Отклика не было. А время шло. Началось уничтожение Варшавского гетто, евреи оказали сопротивление, немцы усмиряли восставших месяц. 11 мая 1943 года в Лондон пришло известие о гибели последних евреев восставшего гетто (ранее там погибла и семья Зигельбойма), а 13 мая Карскому позвонили из Стреттон-хауса и сообщили, что Шмуэль Зигельбойм покончил с собой. В предсмертном письме он писал: «Я не могу больше жить, когда уничтожают остатки польского еврейства, к которому я принадлежу. Мои товарищи в варшавском гетто погибают с оружием в руках в последнем героическом бою. Мне не дано умереть рядом с ними, но я один из них, и моё место в их братской могиле. Своей смертью я хочу выразить страстный протест против бездействия и равнодушия, с каким мир взирает на полное уничтожение еврейского народа».
Эли Визель позже написал: «Его скоро забыли, а его смерть оказалась бесполезной. Мёртвый Зигельбойм, живой Зигельбойм – для каменных сердец это безразлично. … Мир заткнул себе уши и потупил глаза…»
Но сердце польского «связного» дрогнуло, Карского потрясла самоотверженность Зигельбойма. Он корил себя за то, что не ответил на его вопрос: «Вы мне верите?» И спустя год, находясь в США, он помнил о нём. В июле 1943 года он сумел добиться встречи с президентом Рузвельтом. Их беседа в Овальном кабинете продолжалась час, и, хотя речь шла о судьбе Польши, Карский рассказал и о том, что происходит с евреями: народ погибает. Президент дал понять, что судьбы мира выше судьбы отдельного народа. А судья Верховного суда США Феликс Франкфуртер, выслушав его рассказ о злодеяниях в гетто и лагерях уничтожения, и вовсе ответил: «Я не верю. Я сужу людей. Я их знаю. Такого не может быть! Нет и нет!».
Ян Карский не мог забыть Зигельбойма. В книге «Курьер из Польши: История тайного государства» (1944) он пишет: «Я часто думал о Шмуэле Зигельбойме, одной из самых трагических жертв страшной войны. Ведь он покончил с собой от полной беспросветности. Ушёл из жизни по собственной воле, потеряв надежду. Многие ли смогут понять, что значит умереть так, как умер он, борясь за победу, которая, скорее всего, грядёт, но ничего не изменит в судьбе истреблённого народа, в исчезновении всего, что имело смысл для этого человека. Из всех смертей, которые я повидал за эту войну, смерть Зигельбойма – одна из самых впечатляющих: она показывает, каким жестоким и страшным стал наш мир, где люди и народы отделены друг от друга бездной равнодушия и эгоизма».
Старший брат Зигельбойма Файвель, перебравшийся из Йоханнесбурга в Израиль, успел написать на идише и издать объёмистый богато иллюстрированный фотографиями фолиант «Семейство Зигельбоймов, или иметь силы, чтобы умереть». Феликс Зигельбойм, знакомство с которым стало толчком к написанию очерка, видел книгу в Израиле у родственников. Вряд ли её переведут на русский или польский, хотя для Варшавского института еврейской истории и культуры – это находка. Когда-то по молодости лет М.Румер, работая над своей книгой, с помощью старенького профессора-гебраиста перевёл с идиша двухтомный труд убитого при ликвидации гетто Рингельблюма «Хроника варшавского гетто». Мне такой подвиг не под силу. Прости читатель это отступление.
Живёт, не умирает память-боль…
Вторая мировая война принесла неисчислимые страдания. «Миллионы убитых задёшево/ Протоптали тропу в пустоте», – это предвидение-пророчество из «Стихов о неизвестном солдате» (1937) Мандельштама. В огне Холокоста гибли не солдаты, а мирные граждане-евреи, счёт тоже шёл на миллионы.
Ян Карский, который первым передал на Запад достоверную информацию об уничтожении евреев и о концентрационных лагерях на территории Польши и при том достучался до высоких кабинетов, в просоветскую Польшу не вернулся. После тридцати начинать жизнь заново да ещё и на чужбине… Но уже в 1952 г. он защищает диссертацию по политологии в Джорджтаунском университете, где будет 40 лет профессорствовать в школе дипломатической службы (среди его учеников – Билл Клинтон).
30 лет Карский молчал о своём прошлом. В 1965 году он познакомился в вашингтонской синагоге с польской еврейкой известной танцовщицей Полей Ниренской и женился на ней. Все её родственники погибли в Польше, супруги старались не возвращаться в прошлое. Но в 1978 году к нему обратился французский кинорежиссер Клод Ланцман, 12 лет работавший над документальным фильмом «Шоа», основанном не на архивных материалах, а исключительно на свидетельствах очевидцев, и он дал ему 8-часовое интервью, не забыв при этом о Зигельбойме. Фильм вышел в 1986 году, он идёт более 9 часов, 40 минут на экране мелькает лицо красивого мужчины, иногда оно залито слезами. Это лицо Яна Карского.
Ян Карский получил звание Праведника мира и почётное гражданство государства Израиль. В 1981 году в Вашингтоне на международной конференции освободителей концлагерей, организованной Эли Визелем, он сказал: «Бог выбрал меня, чтобы Запад узнал о трагедии в Польше. Тогда мне казалось, что эта информация поможет спасти миллионы людей. Но это не помогло. Когда война подошла к концу, я понял, что ни правительства, ни учёные, ни писатели не знали о том, что происходило с евреями. Убийство 6 миллионов ни в чём не повинных людей было «страшной тайной». В 1942 году в варшавском гетто и в Избице Любельской я сам стал польским евреем. Семья моей жены (все они погибли в гетто и в лагерях смерти), все замученные евреи Польши стали моей семьёй. Я – еврей-христианин. Моя вера говорит мне, что человечество совершило второй первородный грех в отношении евреев в годы Второй мировой войны. И этот грех будет преследовать человечество до конца времён. Он преследует и меня. И я хочу, чтобы так и было».
Это ответ честного благородного поляка отрицателям Холокоста, тем, кто устал слышать о его ужасах, тем, кто обвиняет евреев в его инструментализации, кто и сегодня зачитывается «Протоколами сионских мудрецов» и гитлеровским «Майн кампф» и смакует кадры нацистского фильма «Жид Зюсс». И да будет ответ Яна Карского услышан!
Грета Ионкис