Семён Радомысельский. «Из неизданного избранное»

ПРИЕХАЛИ

И что ж? Земфира неверна!
Моя Земфира охладела.
(“Цыганы”. А.С.Пушкин)

— Что бы вы ни говорили, но Кавказ не избавился от диких нравов средневековья. Я не имею в виду Чечню. Там война. Я говорю об обыденной жизне.

— Откуда такая категоричность?

— Из личных наблюдений. В конце сороковых моя мама приехала по служебным делам в Ярдымлы — районный центр на юге Азербайджана. Крашеная блондинка понравилась председателю райсовета. Стал сватать. Но не маме сделал предложение, а начальнику УВД, куда мама была командирована. Калым давал. Стадо баранов и жеребца. Хорошо ещё, что долго торговались. Мама успела на попутке бежать в Ленкорань.

— Ну и что? Обычная история. Женщина всё равно ничего не решает.

— Поэтому с ней можно обращаться как с вещью? — вклинился в разговор бывший медэксперт Исаак.— Куда поставил, там ей и место? Не нужна — выбросил или даже убил и выбросил, как ту несчастную, труп которой я обследовал в Нальчике. Убили и выбросили из кузова рядом с милицейским КП, чтоб долго не искали. А разве не дикость другой случай? По шоссе ехал автоинспектор на мотоцикле. Навстречу — “Волга”. Из заднего окна “Волги” — рука с саблей… И поехал инспектор без головы.

— Это уж точно. Убивают на Кавказе эффектно.

— Убийство есть убийство. Равиль, ты почему молчишь? Ты — кавказский человек?

— Дедушка говорил, что наш род очень древний. До хазар. А люди на Кавказе добрые, гостеприимные и очень преданные. Любить умеют.

— На том и разойдёмся. Завтра на работу, — заключил дискуссию Яков Портнович.

— Равиль, я с тобой еду?

Равиль приехал домой, когда русский канал показывал московскую программу “Время”. Мальчики спали у себя в комнате, а двухлетняя Айрин лежала рядом с женой, уткнувшись личиком в подушку Равиля. На наволочке темнело пятнышко от слюнки, стекающей из приоткрытых лепестков губ.

— Почему малышка не у себя?

— Что я должна одна спать?

— Но я же пришёл…

— Пришёл. Осчастливил. Мог оставаться у своей б…

— Инга, не бесись. Ты знаешь, где я был.

— Я звонила. Тебя там не было.

— Якова домой отвозил. И ты всегда знаешь, где я.

— “Знаешь, где”… ах, ах, ах. Но не знаю с кем. Вокруг тебя всегда вертятся бабы.

— Я играю в нарды, и вертятся кости, а бабы играют в своё лото и мне побоку. Побоку! Понятно?

— Понятно, пока какая-нибудь к тебе в штаны не залезет. Что-то я не знаю мужчин, которым “побоку”, когда к ним в штаны.

— Слишком много ты стала знать в этой Америке. Не забывай наших законов, а то напомню. — Равиль прижал к груди малышку и перенёс в детскую. Когда он вернулся в спальню, телевизор и свет были выключены. Быстро раздевшись, Равиль забрался под одеяло и погладил руку жены.

— Не трогай меня.

— Женщина, я ещё тебя не тронул… — и провалился в глубокий сон. Снилось родное депо, сортировочный дизелёк и дед. Дед гладил его по руке и тихо говорил:

— Женщина должна детей рожать, мужа уважать и дом держать. Все ваши учёбы — мучёбы портят женщину, а испорченная женщина всю жизнь испортит, как одно испорченное яйцо портит всё тесто.

Утром — на работу. Вечером — перемирие. Всю неделю Инга старалась быть заботливой и ласковой, но Равиля раздражали и забота, и ласка.

— Это Америка всё. Забыла, женщина, своё место.

Инга плакала, давала себе слово перетерпеть и промолчать, но после воскресных нард срывалась и вновь начиналось:

— Бабы лезут в штаны, подлые обманщики, дети-сироты.

— Бери жену с собой. Будет с нашими в лото играть и успокоится, — советовали друзья.

— У неё есть дом и дети.

— У наших — тоже дом и дети. Это — Америка.

— Вот ваши пусть и играют, а моя жена  и в Америке — жена.

Но Америка — всё-таки Америка. Инга сняла апартаменты, забрала детей и, как этого требует закон, зафиксировала раздельное проживание, чтобы через год подать на развод.

— Помучается без мужа и прибежит, — успокаивал себя Равиль. Но Инга и не собиралась возвращаться. Появились друзья. Стала бывать на людях, о чём раньше и не мечтала. Вместо тягостной работы по уходу за выжившей из ума старухой, устроилась регистратором к русскому врачу. Всё-таки до замужества училась в Инязе.

Равиль, наоборот, стал сторониться людей. Работа допоздна, дома — кресло у не включённого телевизора и бессонница на широком холодном матрасе. Изредка появлялся у друзей. В нарды не играл. Не засиживался. И в этот вечер, выпив больше чем обычно, ушёл раньше всех. Старый “Ford” не заводился. Уже давно надо было поменять стартёр. Постучал молотком, попробовал ещё раз. Не заводится. Плюнул и пошёл искать такси. Повезло. Сразу подхватил  жёлтое такси с незнакомым русским водителем, назвал адрес, забился в угол на заднем сидении и уснул.

…Такси остановилось не далеко от дома. Стоянка возле дома была занята какими-то машинами. Все окна в доме освещены. Входная дверь приоткрыта. Равиль вошёл и остолбенел. В центре большой комнаты в окружении незнакомых Равилю мужчин стояла совершенно голая Инга.

— Раз, два, три, четыре, пять — я иду сортировать. — Затем Инга запустила руку в штаны какого-то старичка и с криком — Путь седьмой! Поехали! — пара удалилась в детскую. Равиль стоял, прижавшись к дверному косяку, никем не замеченный.

— Ура! — Инга широко распахнула дверь.— Следующий! Поехали! — и, схватив какого-то мужика со спущенными брюками, закружилась с ним по комнате.

— Уже. — зашептал  мужик, — Уже, приехали. Приехали, приехали — повторял он всё громче и громче…

Равиль раскрыл глаза.

— Приехали, дорогой. — устало произнёс водитель. Такси стояло возле дома. Темные окна и пустая парковка окончательно вывели Равиля из ужасного сна. Равиль резко встряхнул головой. Острая боль пронзила мозжечок и тут же прошла, оставляя ощущение тяжести.

Долго не мог открыть входную дверь. Вошёл в комнату,сбросил туфли и куртку, лёг на диван и попытался уснуть. Но, увы. Перед глазами стояли, как в видеомагнитофонной паузе, кадры из страшного сна. Так до утра и не уснул; на работу не пошёл и весь день просидел в кресле перед громко ревущим телевизором.

Ночью вновь пришёл тот же сон, с той лишь разницей, что Инга привела мужчин к нему в спальную и устроила “сортировку” вокруг кровати. Равиль попытался схватить Ингу, но резкая боль в затылке разбудила его.

Инга снилась почти каждую ночь. Менялась игра, место, лица мужчин, но оставалась голая Инга, запускающая руку в ширинки. Не помогали снотворное, коньяк, тёплый душ. Утро начиналось с тупой боли в затылке.

* * *

День рождения Инга отмечала в ресторане. Во главе “колонны” друзей она легко и грациозно отплясывала “Ломбаду”.

Равиль вошёл в зал с букетом чёрных тюльпанов. Остановившись в центре танцевального круга, он с улыбкой наблюдал за женой. Когда Инга поравнялась с ним, Равиль шагнул навстречу. Тюльпаны в левой руке и что-то блестящее в правой.

— Приехали! — громко крикнул Равиль. В громыхании оркестра выстрел прозвучал, как барабанный хлопок. Инга и державший её за талию мужчина резко остановились, сбив с ритма “ломбадную” колонну. Кто-то схватил Равиля за руку.

— Приехали, приехали… — повторял Равиль, выронив пистолет и пытаясь сесть на пол. Красная струйка стекала из уголка его рта, как детская слюнка, только красная.

— Нет! Не уходи… — простонала Инга, опускаясь на колени, перед сидящим на полу мужем.

Скорая и полиция приехали через несколько минут, но уже было поздно. Фотографировали, расспрашивали, записывали. Лишних попросили покинуть зал. Расходились молча.

— Кавказ есть Кавказ. — промямлил рыжевато-лысоватый толстяк в очках с золоченой оправой.

— Заткнись… — буркнула его жена, усаживаясь за руль большого белого автомобиля. — Поехали.

1998 год

******************************************************************

• ••Я не сплю через тебе, ВкраЇно.
  Вже за пiвнiч. Я слухаю вiстi.
  Як ти маЄшь себе , УкраЇно?
  Що накоЇно в селi та в мiстi?

  Що дала тобi та самостiйнiсть,
  коли влада лишилась старою?
  Балачки про народ та суспiльнiсть?
  Обiцянки про хлiб з ковбасою?

  Той, хто з бiльшим хабаром до влади,
  вiдхопив у приватнiсть народне.
  А народу лишили пораду:
  — Продавай, щоб не вмерти голодним.

  Що зробити для тебе, ВкраЇно?
  Знаю — скажеш: “Покинув навмисно”.
  Так, покинув тебе, Украiно,
  та все ж мрiю, щоб бути корисним.
  1992 рiк.

  Очередное кровавое воскресенье и чёрный
  понедельник у стен Белого Дома России
  Днём и ночью СиЭнЭн
  нам вещает в изобилии
  новости из Сомали
  и о кризисе в России.

  Дикари из Сомали
  власть над нищими делили.
  Очень вы на них похожи,
  демократы из России.

  Миротворцы Пентагона
  в Сомали послали танки.
  И российский “мирный” штаб —
  На Пресню танки, на Таганку.

  Брали танки из СэША
  на испуг лишь —”Пошумим”.
  Ну а русские герои
  смело палят по своим.

  За обещанные деньги
  столько люду погубили.
  Неужели, россияне,
  вы и это им простили?

  И заботе о народе
  продолжаете вы верить?
  Президенту? Его своре?
  Властолюбцы —эти звери.

  Грош цена всем демократам
  смерть несущим ради власти.
  Как фашисты. Средства те же.
  А различие лишь в масти.

  Гитлер — чёрный, Сталин — красный,
  смесь — коричневого цвета,
  как дерьмо. И вы, чистюли,
  перед будущим в ответе.
  4 октября 1993 года.

  Комсомол
  Кто в атаку с оголённой шашкой,
  Голый, босый, рваная тельняшка?
  Кто голодный в шахты мрак — в забой?
  Комсомольцы! Эх, ты — масса серая.
  Блеф-идея, что ты с ними сделала?
  Жизнь прошла, осталась только ты.

  Грудь под пули и в пике на танки.
  Жизнь не видели пацаны, пацанки.
  Жили, чтоб красиво умереть,
  комсомольцы — масса серая.
  Блеф-идея, что ты с ними сделала?
  Жизнь ушла, осталась только ты.

  Ну а вы, Родительские дети,
  наплевали на идеи эти.
  Для себя — вот это ваша жизнь.
  В комсомол, но вы не масса серая.
  Голубая кровь и кожа нежно-белая.
  В комсомол — в ЦК, в Обком, в Горком.

  В блеф-идею никогда не верили.
  Блеф-идею вы давно похерили.
  Знали вы — “Идею всучь толпе.
  Ордена при жизни, не посмертные.
  Жизнь красивая. Далеко до смерти нам.
  Ждёт нас МИД, Внешторг и КГБ.”

  А теперь кричим о демократии.
  Грязью поливаем партократию?,
  Но в верха опять пробрались вы.
  Никогда трудом себя не мучая,
  Прихватили всё, что было лучшее.
  Капитал себе, не для страны.
  Комсомол? А что это и где это?
  Банк швейцарский — лучшая идея-то,
  А примером служат ельцины.
  1993 год.

  I з сиром пироги
  Був собi гарний хлопець,
  мав рокi двадцять три.
  Любив козак дiвчину
  i з сиром пироги.
  Ой, чули, чули, чули?
  Ой, чули, чули ви ?
  Любив козак дiвчину
  i з сиром пироги.

  Прийшла перебудова,
  прийшли страшеннi днi.
  Нема вже бiльше сиру
  та бiлоЇ муки.

  Ой, чули, чули, чули?
  Ой, чули, чули ви ?
  Нема вже бiльше сиру
  та бiлоЇ муки.

  У Верх. Радi зiбрались
  старi та молодi.
  Собi пирiг i з сиром,
  а людям балачки.

  Ой, чули, чули, чули?
  Ой, чули, чули ви ?
  Собi пирiг i з сиром,
  а людям балачки.

  Прийняли сто законiв,
  як пироги Їсти.
  Закони то iснують,
  а де ж тi пироги.

  Ой, чули, чули, чули?
  Ой, чули, чули ви ?
  Закони то iснують,
  а де ж тi пироги.

  Дозволили приватнiсть
  на сусiкi пустi.
  Вiзьмiть свою приватнiсть.
  Вiддайте пироги.

  Ой, чули, чули, чули?
  Ой, чули, чули ви ?

  Вiзьмiть свою приватнiсть.
  Вiддайте пироги.
  Козак лишив Вкраiну,
  поплив до ворогiв,
  за морем-океаном
  шукати пироги.

  Ой, чули, чули, чули?
  Ой, чули, чули ви ?
  За морем-океаном
  шукати пироги.

  Дiвчина залишилась
  чекати кращих днiв.
  Чи будуть днi тi кращi
  та з сиром пироги?

  Ой, чули, чули, чули?
  Ой, може чули ви?
  Чи будуть днi тi кращi
  та з сиром пироги?
  1993 рiк.

  Сто миль дороги № 83
  Атлас зелёный полей кукурузы,
  златом парчовым струится пшеница.
  Всё мне знакомо, всё мне так близко.
  Но почему боль на сердце ложится?

  Средь редколесья на склонах покатых
  словно с картинки  усадьбы уютные
  блеском оконным вторили закату.
  Но почему на душе мысли смутные?

  Всё здесь, как дома — природа и дети,
  небо. И солнце, естественно, то же.
  Только уверенность в людях заметнее.
  Небезысходные взгляды прохожих.

  Сто миль широкой уверенной трассы,
  а позади моя жизнь в бездорожье.
  Но почему? Что — другая там  раса?
  Иль над Россией проклятие божье?
  1993 год.

  Колхида
  Мой край! С детства я был горд тобой,
  Колхида древняя,
  Мой край! А сейчас на сердце боль
  неимоверная.—
  Для кого войной
  наш сожжён покой?
  Кто принёс нам это горе
  непомерное?

  Мой край! Моря синь до черноты
  и ночи лунные.
  Мой край! Кому в жертву принесли
  мы жизни юные,
  сердца матерей,
  гордость дочерей,
  детский смех и наши празднества
  безумные?

  Мой край! Почему сосед в соседа
  злобно целится?
  Мой край! Почему любовь и жизнь
  совсем не ценится?
  Был мой друг, как брат,—
  стал, как злейший враг.
  Неужели к лучшему всё
  не изменится?

  Мой край! Моря синь до черноты
  и ночи лунные.
  Мой край! Никогда не возвратить
  те души юные,
  сердца матерей,
  гордость дочерей,
  детский смех и наши празднества
  безумные…
  1995 год.

  Думская кадриль
  Мы слепили снеговик. В общем то —
  дешёвка.
  Ротик-черноротик, а в носу —
  морковка.
  Болтать научили,
  лозунги подбросили,
  в костюм нарядили
  и в Думу забросили.

  Многих депутатов из снега
  слепили;
  слегка поддемократили, речам
  обучили.
  Но как только жаркое
  дело назревает,
  снежный депутат в тенёк,
  а потом и тает.
  1995 год.