Яна Вайсман (Аки Танка) | Чужой катастрофы не бывает

Об авторе
Репатриировалась в Израиль из бывшего СССР в 1992 году по программе НААЛЕ. Закончила Тель-Авивскую частную школу, служила на КПП Эрез в Газе. Закончила Еврейский университет в Иерусалиме по специальности «Преподаватель и переводчик с французского и испанского языков». Уже 12 лет работаю в архиве «Яд Ва Шем». Живу в Иерусалиме.

Чужой катастрофы не бывает

Завтра – 24 апреля, день памяти жертв Геноцида армянского народа. В этом году он совпадает с днем памяти жертв Холокоста… Но чужой катастрофы не бывает… Всем моим друзьям в Армении и не только.
Н… с любовью

Шшуууу … пршшууу…..пшшшшшш…. уууууууу…. уууууу…. Только злой восточный аравийский ветер гонит гнилую ветошь, которую пустынные мыши тащат в норы. Змеи пытаются жалить, но фарфору, (бывшему фарфору), все равно… Эти злобные твари сломали не один зуб в попытках вогнать в меня яд, да лишь кожу свою холеную изранили об обломок моей несчастной головы… Пшшш… пшшшшш… шрунк-шрунк… шрунк…фшить-фшить…. А это ящерица угнездились в моем черепе, расплодилась и погнала свое потомство через пустые глазницы, а в черепе так и осталась скорлупа, которая нестерпимо шуршит, стоит чуть ветру задуть.

Мадам Дюра назвала меня Мьёзотис. Она смеялась, когда вставляла мне в глазницы фиолетовые глазки: незабудка, настоящая незабудка! Нас было четверо: я, Марианна, Жизель и Маргарита. Мадам Дюра – настоящая искусница. Четыре фарфоровые китайские болванки она превратила в прелестные куклы. Специальной иглой втачала нам натуральные волосы разных оттенков. (Я русая… это меня и спасло…Жизель – рыжая). Шелковые платьица, ручная вышивка, оборки из валансьенского кружева, модные шляпки, чулочки, туфельки…

– Какая же ты умница, Люси! Эти девицы – настоящее произведение искусства! Я выставлю их в галерее. Уверен, к Пасхе на них будет неплохой спрос, – сказал месье Дюра жене и отнес нас в свой магазинчик на рю Этьен-Марсель.

Звякнул дверной колокольчик и молодой франт заглянул в лавку:

– Добрый день, месье, вы что-то присмотрели в витрине?

– Да, вот эти прелестницы мне приглянулись.

– Месье коллекционер?

– О, нет! Что вы, месье, – улыбнулся франт,– я всего лишь студент эколь политекник. На пасхальные каникулы собираюсь домой, в Константинополь и хочу подарить сестрам этих кукол. У меня две сестры, девицы – такие франтихи, мама их балует, шьет им наряды у лучшей портнихи в нашем квартале, так что эти нарядные куколки будут им под стать.

– Куклы несколько дороговаты. Видите ли, месье, моя жена трудилась над этой великолепной четверкой почти год…

– О, месье, пусть вас не смущает тот факт, что я студент. Я работаю в архитектурном бюро месье Шадинара чертежником и весьма прилично зарабатываю, мне вполне хватит денег, чтобы побаловать девочек.

Я не знаю, как мы добирались до Константинополя. Нас уложили в картонные коробки, обитые шелком. Скорее всего, мы передвигались по морю. Качка была ужасная, и Жизель все время мутило. Затем я слышала цокот копыт, снова звон дверного колокольчика, а затем – радостные крики на чужом гортанном языке…

– Аревик, Аревик! Грант приехал, скорее, спускайтесь вниз!

Радостный топот бегущих по лестнице детских ножек, ахи, охи, поцелуи, расспросы, что, да как, круженье по комнате..

– Угадайте, что я вам привез. Да-да, подарки лежат в этих красивых коробках. Неет, ну для платьев они слишком малы, да и разве вам не хватает платьев, которые пачками шьет мадам Абрамян?

– Господи! Какие они красивые…

– Аревик – рыжую Жизель. Я так и подумал, раз наша Аревик рыженькая? как солнышко, то и кукла должна быть рыжая. Татевик – Мьёзотис. Почему? Да просто потому, что она такая же щеголиха, как и ты. Аааа, почему ее зовут так. Видишь, у нее фиолетовые глаза, Мьёзотис по-французски означает незабудка. Тебе не нравится это имя? Ну, да, оно немного длинное, а как ты ее назовешь? Анморук?

Так я стала Анморук. Ничего страшного, как оказалось, мое собственное имя так и звучит на этом странном языке.

Праздничный ужин завершен. Мы с Жизель сидим на прикроватных тумбочках, каждая в изголовье своей хозяйки. Окно в сад распахнуто, доносится слабый запах табака и… французская речь:

– Отец, надо уезжать. Ты видишь, что происходит? Ты же не слепой.

– Куда? В Париж? Что я там буду делать? Преподавать французскую литературу и язык французам?

– Почему французам? Там полно армянских, польских, еврейских эмигрантов.

– У евреев есть свои учителя, поверь мне. А уроками французского я не смогу содержать маму и девочек.

– Я тоже работаю и смогу вам помогать.

– Ты себе помоги для начала. Тебе надо закончить образование. Поверь, все, что происходит, эта мышиная возня – это все политические игрища. Никто нас не тронет. Вот увидишь, Энвер нас еще поблагодарит за лояльность. Все эти дурацкие лозунги – попытка заткнуть глотки оппонентам. И все, переходим на армянский, мама идет сюда. Ты же знаешь, она очень волнуется, когда мы говорим по-французски…

Почти год мы прожили как в раю. Девочки брали нас с собой повсюду. Мы сидели в классной комнате, когда к ним приходил месье Ованес заниматься турецкой и английской грамматикой, когда мать, мадам Марьям, сама обучала девочек основам геометрии и алгебры, когда отец диктовал им по-французски. Они брали нас собой на прогулку и угощали сельтерской водой, шекерпаре и шоколадными фонданами. Они возили нас даже на детские спектакли во французском театре и в цирк. А потом заболела Аревик, долго кашляла и родители решили отправить ее к родне в Орду, там теплее. Так мы расстались с Жизель. А потом не вернулся из университета месье Тер-Хачатрян…

– Ваан, так неспокойно в городе, ты же видел воззвания на всех заборах! Может быть, тебе не стоит выходить на улицу, да и студенты уж больно «патриотично» настроены. Хорошо, что мы отправили Аревик к тетке, там нет этого сумасшествия. Она пишет, что вроде бы все спокойно.

– Ну что ты, Марьям. У меня сегодня четыре лекции, я не могу подвести студентов, экзамены на носу…

Больше никто и никогда его не видел.

Вечером прибежала соседка Айгерим, жена коллеги Ваана по кафедре.

– Марьям, вернулся Фетхие. Ваана и остальных армянских преподавателей увели жандармы в неизвестном направлении. Марьям! Не падай в обморок, ты не можешь себе этого позволить! У тебя дети. И хорошо, что вы отослали старшую к родне. Вот тебе немного денег, это все, что мы с Фетхие нашли дома, бери Татевик и уезжайте к Гранту на первом же корабле, который идет в Марсель…

… В районе порта нас задержали. Сборы были истеричные, Марьям бросала в чемодан все, что попадалось ей под руку, потом все вытряхивала и собирала заново. Татевик, такая говорливая хохотушка, сидела безучастно на маленькой скамеечке и прижимала меня к животу.

Отобрали чемодан и, толкая в спины прикладами, отвели в жандармский участок. Нас впихнули в каменный мешок, где уже было около 200 армянских женщин с детьми. Там, без воды и пищи нас продержали дня четыре, а потом ночью, полуживых от страха и жажды, выволокли на площадь перед участком. Мальчиков отделили от матерей и сестер, я не знаю почему, Татевик так сильно прижимала меня к себе, что я почти ничего не расслышала, только обрывки… во избежание праведного гнева… мальчиков в военные школы… путь неблизкий… оставить все вещи… сейчас острижем всех…

Роскошная темно-каштановая шевелюра Марьям и нежные темно-русые кудряшки Татевик остались в том жандармском дворе. Я еще подумала, наверное, какая-нибудь турецкая мастерица подберет пряди и украсит ими головку милой куколки, не такой красивой как мы с Жизель, но волосы Марьям и Татевик придадут им очарование.

Долгих десять месяцев мы добирались до Алеппо. Уже в Карапинаре от моего роскошного наряда не осталось практически ничего. В Ахшехире какой-то жандарм выхватил меня из ослабших ручонок Татевик и хотел разрубить. Марьям бросилась к нему и стала умолять этого идиота, вернуть куклу ребенку. Жандарм долго куражился, орал, пнул Марьям, разорвал остатки моего платья и швырнул на землю. Голова треснула, верхняя часть с волосами отвалилась, Татевик заплакала.

– Ничего, моя хорошая, ничего. Я сейчас оторву кусок от подола, и мы сделаем Анморук платочек, так она не замерзнет.

Мы шли и шли, днем, когда от османского солнца и аравийского ветра плавятся мозги, ночью, когда остывшая пустыня превращается в ледник. А если ночью останавливались на ночлег, то к утру пять-шесть, а то и десять человек оставались лежать на земле. Их не разрешали даже оплакивать, в основном, рубили в месиво и поджигали, а то и просто оставляли на радость стервятникам. А в Адане Марьям сошла с ума. Сначала, ее радости не было предела, мы встретили там ее тетку Манушак. Ту самую тетку, к которой и отправили Аревик подлечиться… Марьям кричала, заливаясь истерическим смехом, трясла тетку, требовала отдать дочку… Манушак рассказала, как детей грузили на баржи, обещали отправить в Самсун в приюты, подлечить и накормить. Манушак сама собрала ей узелок и даже положила в него рыжую куклу, а потом стало известно, что всех детей утопили недалеко от побережья, просто выбросили за борт…

Марьям осела, завалилась на бок… к утру она была уже вся седая и не реагировала на окрики жандармов… До Алеппо добралась только Манушак. Татевик умерла у нее на руках от дизентерии в Ислахие. В память о ребенке, Манушак взяла меня и спрятала за пазухой. На десятый день в Алеппо от голода и ран умерла и она.

Как я попала в Дэйр-эз-Зор, не помню. Наверное, какой-нибудь ребенок подобрал меня, когда очередную партию ходячих мертвецов отправили в этот ад пустынный…

Вот уже пять лет, как нет здесь ни одной живой души, нет жандармских окриков, нет смерти и убийств. Я не вижу страшные пустые глаз обезумевших от горя женщин, я не вижу голые детские трупы, я не чувствую запаха крови и испражнений, в этом есть свое успокоение.

Даже если бы там, в Ахшехире, этот усатый подонок разрубил меня, мне было бы все равно, правда, очень жалко Татевик, она так старалась согреть меня ледяными пустынными ночами и прятала от солнца днем. Жалко, что не увижу больше Жизель, она лежит где-то себе на дне Черного моря, надеюсь, вспоминает обо мне. Об одном жалею, что Грант не прошел тогда мимо галереи месье Дюра…

Шшуууу ….пршшууу…. .пшшшшшш…. уууууууу…. уууууу

Анморук – я помню…