СОРТИРОВКА: проза

Баденвайлер - тихий курортный городок в Германии. Там очень хорошо, и там ничего не происходит. Может поэтому среди покоя, зелени, вкусной еды и полезной воды обращаешь внимание на разные мелочи.

У волчицы, которую в стае Неголода зовут, необычный волчонок родился. Другие дети в ладных волков выросли, глянуть любо-дорого — и охотники справные, и добытчики хоть куда. Про жалость им и не говори. А Геша из детства так и не выбрался. Уже и лето минуло, и осень, почитай, свою середину взяла, а он толком и не охотился. Родичи трофеями похваляются, а волчишка, как про кровь услышит, сразу удирает невесть куда. В самый заломник спрячется и не высовывается по несколько часов кряду. Бывало, надумают отец с матерью на охоту взять, глядь, и нет его. Ищут по разным ухиткам, в притайники заглядывают, а найти не могут. А если и поймают, тоже радости мало. Упрётся Геша, а то и разжалобит мать слезами. Отец уж и строжился на него, и наказывал, а того ничего не берёт.

Серёга Шевченко (он же «Шефф») жарким топливным летом поехал к своей девушке, отдыхавшей в красивом высоком пансионате, который находился на Клязьме, которая была водохранилищем и ещё, наверное, иногда немножко рекой. Выехал он ранним утром на «Ракете», но до девушки своей добрался с существенным опозданием, застряв на соседнем песчаном пляже с двумя другими девушками из другого красивого высокого пансионата (это, как при игре в карты: торопись глянуть чужие, свои – всегда успеешь), с которыми он долго и нежно разговаривал в тугих плавках и выпивал пожилое вино из телескопической посуды. Самая хорошенькая и бодренькая обещала ему, при случае, себя.

Я даже сразу и не поняла, что это именно тот дом, давно ведь так было. Шли дворами, и вдруг… А он мне всё про море, я уже почти и согласилась. Не урод ведь совсем, и надо же как-то дальше, хоть с этим, ну, не к мужу же возвращаться, людей смешить. Правда, говорят, такое тоже часто случается: в первый раз не получилось, помыкались, поняли, что больше никому… и потом уже по-человечески жить до самой могилы… Вот в этой смутной перспективе, с шила на мыло, я вдруг оказываюсь рядом с его домом. Как?

Она сидела у фортепьяно и аккомпанировала певице. Такой рабочий момент мы застали. Меня затащил в этот клуб её родственник, который хорошо меня знал и почему-то вдруг решил нас осчастливить. Я вжимался в свою тень, пытаясь скрыть потертости и пятна машинного масла на своих брюках и четко осознавал, как был нелеп в этой ситуации. Съездить домой, чтобы сменить одежду, времени не было. У неё репетиция и моя работа заканчивались почти одновременно.

Письма Игорю Ефимову
Эти письма могли быть обнародованы раньше, если бы их адресат согласился опубликовать нашу полемику, вспыхнувшую вскоре после крымских событий весны 2014 года и разгоревшуюся после публикации статьи Игоря Ефимова «Высоколобый бунтарь» («Заметки по еврейской истории», июль 2014). На мое предложение предать нашу полемику гласности мой оппонент, после трехдневных размышлений, ответил отказом. Причину отказа он объяснил так:
В личных письмах тебе я иду на риск и приоткрываю забрало. Но если мы сделаем нашу переписку публичной, из неё исчезнет важнейший элемент – искренность.

Ну ничего себе мне на праздник хануке гелт* подсыпали. Вот сейчас вернулась из банка, перевела на свой счет. Я забыла про эти деньги. Не говоря уже о том, что их было намного меньше. Эти деньги - моя корзина абсорбции. Те, что давали одиночке. А вот почему я их столько лет не трогала - это отдельный рассказ.

Анечка кричала и во сне. Её тельце было усыпано сочащимися нарывами. Ей было больно голенькой, больно завёрнутой, больно одетой. Суча ножками и ручонками, она расчёсывала, растравляла зудящие, сосущие её, как пиявки, волдыри. Отчаявшись, мама носила её на руках, укачивала, причиняя новую боль. Уставая, мама надавливала ношей живот, где начинал толкаться я.

У всех людей есть выдающие их слова, о которых сами они не подозревают, так глубоко застряли они в подсознании. У Цейтлина одно из таких слов — свет. В стихах Эвелины Ракитской он увидел тревожный отсвет летних пожаров (с. 54). Вспоминая своего выдающегося друга Ванкарема Никифоровича, он написал: «...этот удивительный человек излучал особый свет... то был свет добра... Всё пройдет?  Всё, кроме памяти. Всё, кроме явственного ощущения этого подаренного нам света» (с. 102-103). Один из очерков в книге называется «Свет издалека (Сергей Корабликов-Коварский)», а другой (интервью) — «Выйти из тени (Семен Резник)». Есть и глава «Сквозь далекие огни (Лиана Алавердова)».

Засверкали-заискрились звёздочки-огонёчки, запрыгали во все стороны, словно бенгальские огни, закружились хороводом в белизне потолка. Переливаясь всеми цветами радуги, рассыпались веером и вдруг единой стаей кинулись вбок к стене, влились в неё и угасли без следа. Потолок над моей головой ожил, закружился-закачался сначала медленно, а потом ускоряясь двинулся по спирали всё выше. Мне от этой карусели стало весело и легко; словно осенний лист на ветру, поднялся я и полетел туда же ввысь. Через миг вдруг всё остановилось, замерло, белизна потолка потемнела и обернулась серым небом: без облаков, без солнца, без звёзд и луны. Оглянулся я и увидел за спиной густой тёмный лес, беззвучно шелестящий серой листвой, а у ног моих плавно текли чёрные воды широкой реки. Я стоял на каменистом правом берегу, вглядывался в даль, но другой берег виделся лишь мрачным свинцовым туманом. Красок не было, всё стало бесцветным, сотканным из серого спектра, словно старое чёрно-белое кино.