Николай Тютюнник | Щелкун

КОРОТКАЯ ПОВЕСТЬ

Всю долгую, но жаркую, как и должно быть в Африке, зиму белые аисты мечтали о возвращении на родину. В места, где все они родились, а точнее – вылупились из яиц.

– Поле-етим, – поблескивая глазами, мечтательно говорил Вожак и для солидности пощелкивал клювом. – Вот как только там потеплеет, как только сойдут снега – так и полетим. Вы помните, как там весной пахнет еще влажная, разогретая солнцем земля, как она парует под ласковыми лучами? Помните? Такого запаха, такого ощущения счастья я лично никогда не испытывал здесь…

Аисты, соглашаясь, кивали своими длинными красными клювами. Да-да, они тоже помнят: и свою родину, и эти запахи. Не могли припомнить все это лишь молодые аисты. Они ведь появились на свет уже в теплые дни, когда земля давно отпаровала и высохла под солнцем, и не было ни снега, ни жгучего пронизывающего ветра, а была лишь тишь, гладь, Божья благодать…

А что теперь?! Тысячи километров отмахали они своими крыльями, стремясь в родные края, натерли кровавые мозоли, отчего всем было нестерпимо больно, а на родине, на их любимой родине, о которой они так тосковали, – по колени снега!

Вожак почувствовал неладное еще при подлете: было холодно, ветрено, влажный воздух обжигал глаза, делал тяжелыми крылья. А главное, внизу, где знакомо изогнулся рукав реки, заштопанный, как писал поэт, осокой, было белым бело от снега. Снег, везде снег – и по берегам речки, и на не паханных осенью полях, и на неровных латках лужаек. Вожак сузил свои глаза, пытаясь рассмотреть, что там у горизонта. Увы, картина была та же. Нужно было садиться, дать отдых изнуренным долгим перелетом крыльям.

Садились шумно, взрыхляя такой непривычный для них снег. А сев, все, как один, повернулись в сторону Вожака. Что это, мол, значит? Ты же сам всю зиму толковал нам о нашей родине, рассказывал, как по весне здесь пахнет парующая под солнцем земля! А где она, эта земля? Где это солнце?

Хорошо, что из молодых аистов прилетел лишь один. Остальные, как часто бывает, остались на лето в Африке. Аисты ведь становятся взрослыми только в три года. Да и прилетели одни самцы. Самки же пожалуют через несколько дней.

Вожак не знал, что отвечать и тупо смотрел в одну точку. Такого в его жизни еще не было.

2

Шахтер Михайлович, как звали его в поселке, который день маялся ногами. Заработав под землей приличную пенсию и забив при этом легкие пылью, он перебрался из рудничного поселка в сельскую местность, где на свежем и чистом воздухе надеялся протянуть еще не один год. Здесь и жил со своей женой в стареньком доме ее умерших родителей, проводя свободное время на рыбалке. Хозяйство не держали, обходились его пенсией. Да и много ли старикам нужно?

Да, дышалось бывшему проходчику здесь намного легче. А вот ногами маялся, как и на руднике. А уж нынешней-то весной выкручивало его суставы почти каждый день. Третья декада марта, а вокруг такие снега да еще с морозцем!.. А чуть потеплеет, и начинают артроз с артритом свое черное дело. Всю ночь не находит себе места старый шахтер.

Проснулся, как всегда, рано. Благо, солнышко уже успело подняться, хоть и не грело, а лишь мягко светило в глаза своим малиновым светом.

Первым делом, разогрел на печке собачью похлебку. Полкан, видно в окно, уже ее учуял, вылез из будки, начал потягиваться и поглядывать на блестящие стекла. Он, как и хозяин, привык к давно установившемуся распорядку: проснулись, поели, а часика через два можно и прогуляться. В прежние годы в это время уже вовсю хозяйничала весна и умопомрачительно пахла разомлевшая под солнцем пашня. А сейчас даже небо через день не по-весеннему серое, без единого голубого просвета. А разве таким должно быть небо весной? Весной небо должно быть голубым, с белыми отарами кучных облаков. Плывут, бывало, себе под южным ветерком все дальше на север, оповещая землю, что скоро и в эти края придет тепло. А нынче кто оповестит о весне – разве что птицы? Не дай Бог, прилетят в такую стужу!

Пока завтракал, потягивая из подаренной ему чашки, свежий чай, все посматривал в окно. Хотя кого ему выглядывать? Чашку эту ему подарили дети, когда приезжали на три дня минувшим летом. Хорошо ведь здесь летом! Понравилось и внукам, с которыми он все эти три дня ходил на рыбалку. Зелено, раздольно, машин почти нет. Вот где детворе мотаться на велосипедах! А захочешь искупнуться – отойди от места рыбной ловли метров на семьдесят и плескайся – сколько твоей душе угодно! Такой там удобный, низкий бережок, такая мелководная излучина. Вся детвора там.

Михайлович вспомнил те счастливые деньки, покряхтел по-стариковски. Вот жили бы вместе – какая была бы для них с женой радость!

Пробежал мимо окон соседский Митька. Наверное, в школу. Увидел Михайловича у окошка, махнул привычно рукой.

Хороший мальчонка, добрый, любознательный. Раньше, бывало, все Михайловича про шахту расспрашивал. Не верил, что люди могут опускаться под землю на километровую глубину! Это ж… это же примерно, как отсюда до самой его школы! Но только не по земле, а вглубь земли.

Ну, и смелый же вы, дедушка!

Может, и смелый, а может, и дурной. Что там хорошего, в этой шахте, в этом подземелье? Темно, опасно. А работа какая тяжелая! Случалось, после смены еле ноги волочил. А внешне как она уродует человека! Когда переехал в село, местные сразу распознавали в нем постороннего: лицо землистого цвета, в морщинах. А у сельчан, особенно в морозец, щеки такие, хоть папиросу прикуривай! Это теперь он вроде бы внешне сравнялся с ними, порозовел.

Жена чуть ли не с утра принялась варить обед, и Михайловичу самое время выйти погулять с собакой. Тепло оделся, обулся в мягкие, «дутые», сапоги, вышел во двор. Завидев его, Полкан от радости встал на задние ноги, натягивая до предела цепь. Стоял, пританцовывал. Иной раз от радости и описается, отчего Михайлович только качнет головой.

– Но-но-но-но, нетерпеливый какой…

Щелкнет «карабинчик» цепи, и радостный песик, подкидывая задние лапы, выскочит на улицу. И – помчит, полсотни метров вперед и полсотни – назад, словно для разминки. Потом уж побежит с хозяином рядом…

Маршрут прогулок у них тоже привычный: сначала по улице, которая упирается в лес, затем вдоль берега речки, где давно пробита в снегу дорожка. Это все рыбаки, которые в хорошую погоду просиживают на льду часами. Постой, постой… а что это там, на заснеженной лужайке?

Заметил и Полкан, и от охотничьего азарта даже взвизгнул!

3

Аисты стояли полукругом, не до конца осознавая, что происходит и почему их мудрый и бывалый Вожак пристыженно отводит глаза. Что он не рассчитал, что не учел, что легкомысленно допустил? Не-ет, Вожак все сделал правильно: и подсчитал время прихода весны, и вовремя вылетел, направляясь со стаей на родину. Даже благоразумно обминал лежащие по пути моря, которых всегда опасаются аисты. Не ошибся и местным маршрутом, безошибочно выйдя на знакомые и дорогие с детства места, где появилось на свет не одно поколение длинноногих и стройных красавцев. Стало быть, не на нем вина, а на самой матушке-природе, которая приготовила перелетным птицам неприятный сюрприз. Да разве только неприятный! Такие снега да еще с морозом могут грозить птицам гибелью. Ни покушать же, ни согреться даже на короткую минуту.

Что же его – поворачивать назад? Да ведь у аистов, как и у других перелетных птиц, нет такого инстинкта. Каждой весной они обязаны вернуться на свою родину, в места, где впервые встали на крыло. Может, это даже не инстинкт, придуманный когда-то людьми, а заложенная в них историческая память и непреходящая и верная любовь к своей родине, что давно утрачено многими представителями рода человеческого. Тогда получается, что стая должна погибнуть…

Вожак все-таки поднял голову, осмотрел своих собратьев, по-прежнему веривших ему и веривших в него. И все еще надеявшихся, что он найдет выход из этого гиблого положения.

В это время где-то далеко, за косогором, раздался рев трактора. И Вожак тут же вспомнил, что в прошлом году в той стороне находилась небольшая свалка мусора, который привозили из соседнего железнодорожного поселка. В нормальных условиях журавли никогда не приближались к ней, и никогда бы не позволили себе рыться в съестных отходах. Но сейчас птицам было не до условностей.

Залопотали, захлопали крыльями, потянулись над землей вслед за Вожаком. Голод – не тетка. Опустились подальше от крикливого трактора, который притащил сюда прицеп мусора и выбрасывал теперь в небо синие кольца едкого дыма, начали искать что-нибудь съестное. О лакомой свежей рыбке теперь только мечтать!

Вынужден был ковыряться в отходах и молодой аист, хотя ему было нестерпимо стыдно. Он же еще молод, полон сил и мог бы добывать себе нормальную пищу. Но где она – эта нормальная пища?!

Тракторист, добрая душа, увидел прилетевших птиц, приглушил свой трактор. Пусть подойдут поближе, поищут себе что-нибудь съестное.

Люди в наши дни не голодуют и чего только ни выбрасывают в мусорные ящики и баки!

Птицы повеселели, потому что появилась маленькая надежда на то, что выживут. Не могут же эти снега лежать здесь вечно!

Но беда, как известно, не приходит одна. И на этот раз ее принесли… собаки. Самые обыкновенные бродячие собаки, которые считали эту территорию своей. И увидев опустившихся на свалку птиц, пронялись настоящим охотничьим азартом.

За ровным звуком работающего трактора аисты не сразу расслышали собачьего лая и даже радостного рычания одичавших псов. И чуть ли не попали им в зубы! Но – не попали, успели дружно взлететь, оставив собак ни с чем. Один лишь молодой аист, пытаясь отбить атаку, воинственно замахал крыльями и, словно штык, вытягивая вперед свой клюв. Но что может гордая птица противостоять животной злобе? Клацнули зубы, и у молодого аиста повисло одно крыло. Как он еще смог оттолкнуться от земли и дотянуть со стаей до места, где они остановились сначала, – Бог весть. Но – оттолкнулся, поднялся над землей, догоняя своих собратьев, и долетел вместе с ними, а вот приземлиться, легко и грациозно, как это было всегда, не смог: почти упал в снег.

Тут и заметил возбужденных птиц Михайлович, и тут же прикрикнул на своего четвероногого друга. Не смей, дескать, визжать и обижать прилетевших птиц! Им, бедным, и без того не сладко.

4

Птицы не подпускали, испуганно перелетали с места на место. Не смог перелетать только молодой аист, видимо, потративший свои силы, спасаясь от собак. Не известны были ему намерения и этого человека, рядом с которым тоже крутился зубастый, с закрученным хвостом, пес. Поэтому, как мог, уходил от них, чуть ли волоча раненое крыло, но в конце концов, дался человеку в руки.

Человек был добрым, мягко принял аиста на руки, погладил ладонью его шею. Дескать, не бойся, я ничего тебе плохого не сделаю. Но оставаться тебе с раненым крылом здесь нельзя, собаки догонят.

Стая с тревогой следила за человеком. Зачем он забрал их сородича? Куда понесет?

– Человек хочет ему помочь, – успокоил всех Вожак. – Видите, у него ни ружья, ни палки…

Смирился и молодой аист, даже прикрыл глаза. Будь что будет.

А Михайлович заспешил домой. Шел, легонько прижимая к себе раненую птицу, и в душе благодаря это чудесное божье создание за доверие к человеку. Птицы и даже дикие звери, попадая в безвыходное положение, всегда выходят к людям. Один, дурашка, залезет головой в стеклянную банку, оставленную в лесу отдыхающими, и потом не может от нее самостоятельно освободиться, другой, или другая, проткнет рыбацким крючком губу… Помучаются, помучаются и идут за помощью к человеку. И не было еще случая, чтобы человек не помог или, того хуже, воспользовался беспомощностью божьей твари.

Недоумевал только Полкан, который, бежал впереди Михайловича. Бежал, повизгивал и то и дело оборачивал назад свою недоумевающую мордочку.

«Что это значит? – словно спрашивал он. – Куда ты его несешь, и зачем?»

Может, уже ревновал, что у хозяина появился новый любимец, может, боялся потерять его внимание.

Не менее была удивлена и жена Михайловича. Хотя смолоду знала, что ее суженый был добрым по натуре человеком, жалел всякое живое существо – будь то брошенная хозяевами собачонка или замученный недоразвитыми выродками котенок.

– Что это? – недоуменно спросила она.

Михайлович внес присмиревшую птицу в хорошо натопленную кухню, осторожно поставил на ноги. Молодой аист все еще волновался, не зная о намерениях этих людей, поэтому прошел по полу и уткнулся клювом в угол помещения. Неужели смогут его, беззащитного, обидеть!

– Стая прилетела, – поглядывая на робкую птицу и снимая шапку, сказал Михайлович и тяжело опустился на скрипнувший табурет. – А оно, вишь, какая погода. Весной и не пахнет. А этому, видно, кто-то крыло повредил. Может, собаки наскочили.

– Так… а что ж теперь с ним? – спросила женщина. – В хате будет жить?

– А пусть поживет, пока потеплеет. Глядишь, крыло заживет.

– Может, перевязать чем-то? – спросила она.

Да можно и перевязать, если получится. Даже, наверное, нужно перевязать. А то ведь срастется неправильно и аист не сможет летать. А что такое для птицы лишиться неба? Это лишиться всех радостей жизни.

Женщина заходилась искать медицинский бинт, который вроде бы лежал когда-то в ящике старенького комода. Бывало, и попадал, когда не нужен был, под руку. А сейчас что-то не видать. Придется взять что-нибудь из старого белья. Старого, но чистенького, аккуратно сложенного внизу того же комода. Отрезать нужную полоску и забинтовать крылышко. Нехай срастается.

Михайлович с благодарностью поглядывал на супругу. Она, правда, женщина строгая, баловству всякому никогда не потакала. Да ведь это же не баловство, это помощь пострадавшему живому существу. А каждое доброе дело – это, как известно, окошко к Богу.

Рубашки, хоть и поношенные, в которых Михайлович ходил по- домашнему, хозяйка рвать все-таки не стала – пригодятся. Оторвала полоску от какой-то светлой материи, которая, скорее всего, раньше была оконной занавеской. А вот как его забинтовать, как стянуть, чтобы и не напугать, и не принести птице дополнительной боли, – тут уж надо подумать и как-то приноровиться.

– Давай сначала покормим, – сказал Михайлович. – Это ж они, бедные, голодные все.

Хозяйка с жалостью посмотрела на неподвижно стоявшую птицу.

– А что они едят?

– Рыбку… свежую…

Рыбка, к счастью, в холодильнике нашлась. Не такая уж свежая, как, возможно, хотелось бы, свеже мороженная, но сейчас для молодого аиста и такая за первый сорт! Увидев перед собой нарезанные кусочки, он не стал долго раздумывать, ткнул один кружок клювом. Затем запрокинул голову и пропустил пищу через горло. И этот холодный и грубоватый рыбий кусочек показался проголодавшейся птице самой вкусной на свете едой…

С большой осторожностью, стоившей им немало усилий, бинтовали добрые люди раненое птичье крыло. Аист молчал, но это не значило, что он не испытывал боли. Просто понимал, что ему желают добра, что его лечат. Михайлович даже смазал перекушенные косточки йодом, чтобы туда не попала инфекция, не завелись паразиты. Аист и при этом не издал ни звука.

А через полчаса Михайлович снова накинул свой старенький полушубок и отправился в поселковый совет. Одного и накормили, и обогрели, а как же быть со всей, попавшей в беду, стаей? Здесь без помощи властей, без помощи всех жителей села не обойтись.

5

Через несколько часов опустошенные и вконец пригорюнившиеся аисты снова услышали рев трактора. Но уже со стороны села. Все тот же «белорус» теперь тащил свой прицеп в их сторону. Правда, остановился далековато, потому что в снегу и колесному трактору немудрено застрять. А когда остановился – из кабины вылезло двое: тракторист и Михайлович. И начали выгружать из прицепа какие-то картонные ящики.

Если бы стая сразу догадалась – что в этих ящиках, птицы бы сами перелетели поближе к трактору. А то ведь учуяли и рассмотрели только тогда, когда люди принесли им в этих ящиках… рыбу! Принесли, рассыпали на земле, укрытой снегом. Налетайте, дескать, родимые, угощайтесь, ешьте до сыта! И тогда вам никакая беда не страшна! Сытой птице и холод – не холод. А завтра, глядишь, сильнее пригреет солнышко и все станет на свои места: сойдут снега, потеплеет, начнете себе вить гнезда. Немало гнезд в селе сохранилось еще с прошлых лет. Темнеют на столбах шапками, закиданными снегом.

Разбросав рыбу, Михайлович с трактористом отошли подальше. Знали ведь, что аисты очень осторожны. Живя практически рядом с людьми, они вроде бы полностью доверяют своим хозяевам, тем более что те помогают птицам устраивать гнезда, прикрепляют на вершинах столбов тележные колеса, которые служат гнездам надежным «фундаментом», и все же близко к себе аисты не подпускают. Да и правильно делают. Мало ли на свете еще дураков!

А когда отошли, птицы, не ожидая ничьей команды, даже своего Вожака, дружно принялись за кормежку. Рыба была мелкая, уже оттаявшая, и аисты с радостью довольствовались ею.

К Вожаку снова вернулась его уверенность. Он угощался не спеша, как достойный отец семейства, которому главное накормить своих домочадцев. И поглядывал в сторону приехавших людей. В Михайловиче он сразу признал того человека, который забрал с собой молодого аиста. Стало быть, Вожак не ошибся в нем: такой не обидит, такой может только помочь попавшей в беду птице.

Справившись с делом, тракторист развернул свой громкоголосый агрегат и поехал назад. Михайловича он высадил у самого дома.

6

Митька узнал о раненом аисте на следующий же день и теперь частенько забегал к соседям. Забегал, приносил на гостинчик рыбу, выкладывал ее перед Щелкуном, Щелкунчиком, как начали называть в этом доме эту красивую, забавно щелкающую своим клювом птицу. И долго с интересом рассматривал ее, изучая от клюва до высоких красноватых на цвет ног. Клюв же Щелкуна был по-настоящему красным, будто окрашенным цветным карандашом.

– Что ты ему носишь? – усмехался Михайлович. – Что ж у нас – рыбы нету? Накупили, не успевает поедать.

Щелкун мало-помалу осваивался, должно быть, окончательно убедившись, что здесь ему желают только добра. Он уже не стоял носом в угол, как провинившийся и наказанный ребенок, а начал разгуливать по кухне, комично вертя своей головой и поблескивая при этом то одним, то другим глазом. Ходил, постукивал, рассматривал старенькую, еще допотопную мебель, среди которой был и дубовый ослон, или скамейка, которая стояла у окна. Вот если на нее взлететь, то можно будет выглянуть и в окошко, где осталась вся его стая. Что ни говори, а Щелкун скучал за ней.

Но взлететь не получится, крыло стягивала надежная повязка. И сколько ему носить ее – одному Михайловичу известно.

– Деда, а вы что – теперь каждый день будете аистов кормить?

– На лужайке? Сообща будем кормить. Поссовет будет закупать рыбу, выделять транспорт. А мы по очереди возить. Не в тягость же, правда?

– Не в тягость. Я тоже мог бы с вами на тракторе поехать.

– Значит, поедем.

Митьке хотелось поговорить.

– А Щелкунчик у вас долго будет?

– А вот пока крыло не заживет. Пока не окрепнет, чтобы смог летать. А то ж на земле он совсем беззащитный.

– А потом выпустите?

– Конечно, выпустим. А как же… Птица должна жить на воле.

Митька задумался.

– А вот куры же или гуси… Они же тоже птицы, тоже с крыльями, а ничего – привыкли, живут.

– Живут, – мягко соглашался Михайлович, догадываясь – к чему клонит Митька. – Потому что эти домашние птицы давно разучились летать и привыкли, что за ними кто-то ухаживает, кто-то кормит. А у аистов, наверное, таких желаний нет. Им нужна свобода, небо…

– А может, они боятся, что их тоже осенью зарубают?

Михайлович засмеялся.

– Не знаю, – мотнул головой. – Но вряд ли.

Щелкун тем временем пошел по второму, а то и третьему кругу. Ходил, важно передвигаясь на своих ходульках, вертел головой, пытаясь понять – для чего все эти вещи, этот стол, этот комод, эти рамки, на которых застыли небольшие лица людей. В далекой Африке люди были другие, черные, в легкой одежде. А то и без нее. Чем же влекла Вожака эта вот их родина? Вожак так красиво рассказывал о ней, что Щелкун твердо решил побывать здесь, полюбоваться парующей после сошедшего снега землей, увидеть цветущие деревья… А что вышло? Вместо тепла и парующей земли – настоящая зима, среди которой он запросто мог погибнуть.

Щелкун осторожно пошевелил раненым крылом и с благодарностью посмотрел на хозяина. Хоть люди и шутят, что у птиц курьи мозги, но они, пернатые, все понимают.

Митька подождал, пока Щелкун подойдет поближе, осторожно протянул к нему руку. Хотел погладить, но тот не дался. Все-таки есть какой-то инстинкт, вовремя предостерегающий пернатых. Один ведь погладит, а другой может и за шею схватить. Тут надо быть осторожным.

– Не бойся, Щелкун, не бойся, – ласково сказал Михайлович. – Митька у нас хороший, он тебя не обидит. Видишь, приносит тебе рыбки, чтобы ты ел да поправлялся.

Щелкун, стоя боком, наводил на мальца зоркий глаз, будто вправду пытался определить – действительно ли хороший и действительно ли не обидит?

А во дворе поскуливал и становился на задние лапы Полкан. Вам, дескать, хорошо там, в кухне, втроем, сидите, беседуете. А я тут на привязи один-одинешенек, не с кем и перемолвиться. А ведь и мне интересно – что все-таки рассказывает вам этот красноклювый приемыш? Откуда он такой прилетел и кто ему повредил крыло?

А за селом, прикормленные людьми, ждали теплых дней остальные аисты. Прохаживались, пощелкивая клювами, перелетали с места на место. И продолжали верить, что весна и тепло не за горами.

7

И она пришла! И уже за пару дней скатала с соседних холмов свое белое покрывало, обнажив робкую, напуганную долгими холодами траву и лежащую ниже пашню, которая и впрямь покрылась нежнейшей пеленой белесого пара.

Вожак стаи и вовсе воспрянул духом, указывая своим сородичам на эту красоту, и так гордился, будто вся эта неземная прелесть зависела от его желания и его возможностей.

Однако же, красота – красотой, а нужно было приниматься за дело. Вот-вот прилетит стая самок, рассчитывая попасть к самцам на новоселье. Одни самцы вернутся к прежним гнездам, только подновив их, другим предстоит сложить себе новые. Молодежь, правда, при этом всегда отлынивает от работы, старается занять чужие гнезда. Но на то она и молодежь. Ее еще растить да хорошенько воспитывать, учить уму-разуму.

Но как быть с молодым аистом, которого люди назвали Щелкуном? Вожак слышал, как люди разговаривали о нем, и был за это очень благодарен. Ни одну птицу не потерял он за время перелета, ни одно, как говорится, перо. А тут, прямо на глазах всей стаи, собаки могли разорвать самого молодого и самого отважного аиста!

Теперь на какое-то время птицы расстанутся, займутся обустройством своих гнезд. И это понятно. Люди также живут семьями, растят детей. А случись необходимость – сходятся и съезжаются вместе, потому что только вместе они сила, способная противостоять любой стихии.

Вот и аисты будут жить семьями до самого конца лета. В августе же молодые, появившиеся в нынешнем сезоне, отлетят стаей на юг. А через месяц, тем же маршрутом, отправятся в теплые края и их родители. Так было всегда, так будет и впредь. По навсегда установившемуся порядку.

Митька облазил почти все село и все-таки у каких-то стариков откопал в сарае старое тележное колесо. Зачем оно хранилось столько лет – хозяин и сам не знал.

– Лежит да и лежит. Есть не просит. А тебе зачем?

Словоохотливый Митька тут же рассказал старику о приемыше деда Михайловича, Щелкуне, который скоро пойдет на поправку и должен будет самостоятельно обзаводиться гнездом. Самостоятельно, потому что помочь ему некому, все остальные аисты тоже не будут сидеть без дела, начнут подновлять старые и строить новые гнезда. Такой порядок у этих птиц.

– А ты, выходит, хочешь ему помочь? – усмехнулся старик, показывая оставшиеся зубы. – Тогда забирай. Все равно так и сгниет.

Это он, конечно, уже для красного словца так сказал – «сгниет». Тележные колеса изготовлялись из такого крепкого дерева, что лежма могут сто лет пролежать, ничего им не станется. А вот при нагрузке, бывало, и ломались.

Митька хотел, было, тащить колесо в руках, но оно оказалось не под силу: неужели и вправду дубовое?! Пришлось снова обращаться к деду Михайловичу. А Митьке так хотелось сделать своему соседу сюрприз: ни о чем не предупредив, подкатить колесо под самую соседскую калитку – вот вам для гнезда Щелкунчика!

А везти пришлось вдвоем, все на том же неугомонном тракторе «Беларусь».

Уже сошли снега и даже сбежали ручьи, заметно подняв речушку. Это здесь завсегда так. Старожилы рассказывают, что в иные годы вешняя вода подбиралась даже к домам, начисто затопив огороды. Ну, так тут уж одно: или пан, или пропал! Или радуйся близости речки, откуда можно все лето черпать для полива воду, или страдай от наводнения.

Михайлович не страдал, у него домишко на возвышенности. За двором – три старых тополя, а ближе ко двору Митьки – тоже застоявшийся телеграфный столб. Давно думали спилить, а он, вишь, и пригодился.

– Не низко будет? – засомневался Михайлович.

Митька подумал и ничего не ответил.

А Щелкун или Щелкунчик, как ласково называла его хозяйка, уже полностью освоился, полностью изучил хозяйское жилище, был всегда в тепле и сытости. И все равно ему чего-то не доставало. Да чего… Не доставало его птичьей стаи, которая, как подсказывало ему сердце, по-прежнему находилась где-то рядом. Может, и голодала, может и мерзла, но держалась вместе, а ему вот досталось одиночество, которое не исправит никакое общение с людьми. Иногда Щелкун шевелил крыльями, которые почему-то становились слабыми. А вот боль вроде бы ушла. Да как объяснить это людям?

Он все чаще подходил к окну и, задрав голову, смотрел на квадратик голубеющего неба. Небо… Что может быть прекрасней его синевы и его манящей высоты! Как это чудесно – подняться под облака и, сделав несколько энергичных крепких взмахов, спокойно парить, ощущая всем телом ласковый поток воздуха, который держит тебя как перышко! И как прекрасна лежащая внизу земля, которую только так и можно рассмотреть во всей ее красе!

– Что, Щелкунчик, что, маленький? – умиленно глядя на приемыша, ласкова спрашивала хозяйка. – На волю хочется? Да не сегодня-завтра выпустим. Даже гнездышко поможем тебе свить.

Щелкун вслушивался в голос хозяйки, стараясь понять, что ему говорят. И чувствовал ее доброту и внимание. Не даром же говорят, что доброе слово и кошке приятно.

Когда Михайлович с Митькой, став на лестницу, поднимали колесо на столб, мимо пробегал вдовий сын Мишка. Наполовину сирота вроде бы, стоило бы и пожалеть, но вот жалеть такого не хотелось. Вредный рос, даже, можно сказать, уже вырос. Когда б ни пробегал с топором мимо сада, нарубить вблизи речки сухого хвороста, – обязательно какое-нибудь живое деревце рассечет! То ли от злости непонятной, то ли от скудоумия своего. Махнет топором, аж сок брызнет, и помчал себе дальше, даже не оглянувшись. И слова ему не скажи! Может, и камнем швырнуть, и обозвать нехорошим словом.

– О, что это вы на столб тянете?! – остановившись, задрал он голову.

– Для гнезда, аисту, – тут же ответил Митька.

Мишка скривился, небрежно сплюнул себе под ноги.

– А зачем? – спросил с вызовом. – Зачем тут гнездо? Чтобы ср… нам на головы?

Митька молчал, понимая, что ни к чему хорошему этот разговор не приведет. Молчал и Михайлович, пока не приладил колесо на верхушке столба. Тогда только посмотрел вниз.

– Слышь, сверчок, – сказал он Мишке изменившимся голосом, – иди-ка ты своей дорогой. И не учи – что нам делать.

Мишка снова хихикнул, но ничего не сказал. Михайловича он все-таки побаивался. Знакомые ему городские пацаны рассказывали, что на шахтах работают одни бандиты, которых лучше не трогать. Все они там черные, грязные, вечно ходят с обушками, похожими на маленькое кайло. А дружные! Один за всех и все за одного!

Хихикнул и пошел дальше, заглядывая в каждый двор. Может, что-то плохо лежит.

8

А на следующий же день, приготовив сухого хвороста, из которого Щелкуну предстояло вить себе гнездо, Михайлович с хозяйкой вынесли своего приемыша на крыльцо. Повязку с него сняли, надеясь, что крыло окончательно срослось, а вот как объяснить не глупой птице, что ей никуда не нужно улетать, а надо начинать из этих вот тонких сухих веточек строить гнездо, – не представляли.

Вынесли, поставили на ноги. Щелкун тут же заволновался, начал перебирать ногами и, пока люди не передумали, замахал крыльями, оттолкнулся и – полетел! Полетел вверх, чувствуя, как за время заточения ослабли его крылья. Да и перекушенные собакой косточки давали о себе знать. И все же махал, махал изо всех сил, зная, что сейчас наберет высоту, а затем уже сможет парить, широко раскинув крылья. И с высоты сумеет разглядеть место, где остановилась его стая.

Уже и высоту набрал, и парить начал, давая передышку отвыкшим от полетов крыльям, и рассмотрел поляну, куда приводил их Вожак, но ни одного аиста, ни одного своего сородича там не увидел.

Щелкун еще сильнее заволновался и снова потянул в сторону села, будто что-то подсказывало, что все его пернатое семейство сейчас там. И действительно, на крыше одной заброшенной хатенки увидел большое старое гнездо, у которого хлопотала пара аистов. Это был Вожак и его самка.

Щелкун мягко спланировал и ловко опустился рядом с ними.

– Щелк-щелк-щелк! – радостно поприветствовал его Вожак. – Выжил, значит?! Я знал, что это добрый человек, что не обидит тебя.

Самка Вожака была менее приветлива. Может, опасалась, что молодой аист станет претендовать на их жилье. Так она не уступит. Она уже прогнала от этого гнезда одну молодую нахалку и теперь стала здесь полноправной хозяйкой. (Вожак при ссоре не вмешивался, как и заведено в стае аистов. Самки сами решают спор за место, и гордый своей значимостью самец остается потом с победительницей).

Вожак догадывался о ее мыслях. Поэтому поспешил успокоить.

– Сейчас полетим, поищем тебе место для гнезда, – сказал Щелкуну. – Рядом с теми людьми ничего подходящего нет?

Да как же – нет, как – нет, если у дома давно стоит столб, на котором только вчера установили тележное колесо?!

После отлета Щелкуна расстроенная хозяйка ушла в хату, а Михайлович так и остался во дворе и все смотрел, смотрел в небо, в ту сторону, куда только что улетел их приемыш. И тут заметил двух парящих аистов. Он, Щелкун?! На глаз Михайлович определить не мог. Это голубятники имеют такое зрение, что запросто определяют высоко стоящих в небе сизарей или, так называемых, крымских. А Михайловичу что голуби на одно «лицо», что аисты. И все же что-то подсказывало, что один из парящих в небе красавцев – это их Щелкун.

Михайлович вышел за калитку, чтобы и его было легче увидеть с высоты. Аист, конечно, не человек, но ведь тоже живая душа, и у него есть сердце. Неужели вот так вспорхнул и сразу напрочь забыл о тех, кто его приютил, кто о нем заботился, помогал выжить? Да быть этого не может! Это как раз люди бывают и забывчивыми, и неблагодарными, и бессердечными. А на птиц это не похоже.

Аисты приближались, и Михайлович даже помахал им рукой. Смешно, конечно, такое со стороны видеть: пожилой и суховатый на вид мужчина, а машет птицам, словно восторженная школьница. Но смеяться некому. Рядом ни души. Если кто и увидит, то это в окошко жена.

Тем временем аисты почти приблизились к его подворью и, как по команде, опустились на прибитое к столбу тележное колесо. Михайлович стоял, смотрел и не верил своим глазам. Кто бы мог подумать, что все так удачно сложится!

Он стащил с головы старую шапку, которую уже пора бы сменить на весеннюю фуражку, вытер ею вспотевший лоб. И, взглянув на наручные часы, пошел в хату. Скоро прибежит из школы Митька и тоже обрадуется отпущенному на волю Щелкуну.

9

Дело шло к вечеру, по-весеннему яркие лучи солнца заметно выделялись на фоне тихо плывущих облаков, которым и ночью не будет сна и покоя: будут все также плыть и плыть на север, чтобы неведомо где раствориться над холодными полями.

А здесь уже тепло, будто и не было необычно длинной и снежной зимы. И Щелкун до самого вечера не прекращал работу, носил откуда-то хворостинки, а также чудом сохранившиеся с осени былинки сорной травы. И с неожиданной ловкостью и умением вплетал весь этот строительный материал в свое будущее жилище, в свое гнездо.

Михайлович с Митькой наблюдали за своим любимцем со стороны. Они и рады бы помочь ему – вона сколько хвороста принесли! – но Щелкун словно не замечал разбросанных у столба веточек, а снова и снова куда-то летел, приносил другие.

– Надо спрятаться, – сказал Михайлович, – чтобы он нас не видел. Может, чего-то опасается?

Но чего было опасаться умной птице, которую эти люди спасли от бродячих собак?

Проходили мимо и другие сельчане, по-доброму посматривали на молодого аиста, который трудился над своим гнездом. Картина в эти дни не редкая. Село расположено в таком живописном и давно облюбованном этими птицами месте, что гнезда аистов здесь почти у каждого дома, а то и на некоторых крышах. Увидев такую красоту, иногда останавливаются дорогие авто, начинают фотографировать и фотографироваться. Говорят ведь, что аисты приносят счастье. Точнее – детишек. А дети – это и есть самое большое счастье.

Михайлович хотел бы и покормить трудягу, принести ему рыбки, да что-то удерживало. Насыпать ему во дворе – другое дело, чтобы не забывал знакомое подворье, а вот оставлять пищу у столба не стоит. Не стоит приучать к этому вольную птицу, которая сама обязана заботиться о своем хлебе насущном. Так определено природой. Иначе, избаловавшись подачками, может пропасть.

Между тем, наступил вечер, даже показались звезды. Щелкун примостился в своем жиденьком, едва наметившимся гнезде и устало заснул. Заснул с единственным желанием: дождаться утра, когда солнце осветит и согреет землю, и снова взяться за работу, за свое гнездо. Но где-то к полуночи его разбудил страшно неприятный и визгливый стук, от которого содрогнулся столб, на котором он сидел. Щелкун испуганно подскочил и увидел человека с топором.

– Гы-гы-гы-гы! – противно загоготал человек и размахнулся еще раз.

Щелкун этого уже не вынес, он сильно оттолкнулся своими ногами и, поднявшись вверх, полетел прочь, в темную весеннюю ночь, плохо видя и не зная, что на пути его провисают наполненные смертельной опасностью высоковольтные электрические провода…

10

Михайлович еще с ночи ощутил непонятную тревогу: проснувшись, не мог заснуть, лежал, невидяще глядя в потолок. Может, что-то неладное у детей? Так нет, вчера еще говорил с дочерью по телефону, все было в порядке. Тогда что?

Долго лежал, долго смотрел в потолок, потом в темное окошко. Да мало ли откуда приходит к нам в старости тревога. Обо всем болит душа, – и о близком, и, казалось бы, о совершенно чужом. Да ведь мудро было сказано и написано: «Не спрашивай – по кому звонит колокол. Он звонит по тебе». Все в этом мире неразрывно связано: и люди, и природа.

Утром поднялся, как всегда, рано, вышел во двор. Обрадовался и вылез из будки Полкан, начал потягиваться. Михайлович погладил его по голове, но не задержался с четвероногим, а вышел за калитку.

Аиста в гнезде не было, а на столбе несколько глубоких отметок от топора.

Михайлович от жестокой обиды и накатившей на него злости словно сбросил с себя лет сорок и, будто прежний задиристый парень, как был в калошах на босу ногу, побежал к дому, где жил Мишка. Убить, задушить стервеца, чтобы этот недоумок не натворил еще больших бед!

То, что Мишка намного моложе и, конечно же, шустрей, это не беда! Михайлович стар, но руки еще крепкие, к любой лопате и кайлу привыкшие.

Дверь отворила Мишкина мать, давно забитая и запуганная сначала алкашом-мужем, а потом и придурковатым сыном.

– Где он?! – крикнул с порога Михайлович.

– Ой, мамочки-и! – вскрикнула бедная женщина и оглянулась назад. – Что там еще натворил?!

– Где он?! – дрожа от нетерпения, повторил Михайлович и хотел оттолкнуть хозяйку.

– Не пущу-у! – закричала она и упала на колени. – Только через меня! Только через меня-я…

Михайлович замер, словно только теперь опомнившись и придя в себя. Он глубоко вздохнул, стараясь хоть немного успокоить себя, и повернул назад. Потом остановился и, не поворачивая головы, сказал:

– Так и передай своему вылупку: если убил аиста, я ему, сучонку, все равно шею сверну. Так и передай!

К своему дому шел как в тумане. Уже вовсю светило солнце, вовсю распевали птицы, на противоположной стороне улицы вытанцовывали на гнездах аисты. А на его столбе было пусто, и только лишь начавшее обрисовываться гнездо напоминало об исчезнувшем Щелкуне.

Увидев пустое гнездо, переполошился и Митька. Даже заплакал, когда Михайлович показал ему на столбе следы от топора.

– А может, он просто улетел, деда? Испугался и улетел?

Михайлович тоже надеялся на это. Сходить бы еще раз к Мишке да хорошенько допросить, мерзавца, чтобы признался – не тронул ли он саму птицу, да, говорят, Мишка еще до обеда сбежал из села, сев на трассе в какой-то автобус. Нехай, сволочь, едет. Мать только перекрестится.

Всплакнула и Михайловича жена, потому что тоже привыкла к Щелкуну. Если и улетел, то куда? Где приклонил свою красивую голову? У кого нашел защиту? Может, прибьется к другой стае? Но примут ли его?

Почувствовал настроение хозяев и Полкан. Он, может, так и не успел подружиться с Щелкуном, потому что тот жил в доме, а песик в будке, однако же, и Полкану было жаль птицу. Если аист был дорог хозяевам, то значит дорог и ему. Такова у собачек служба.

Как опущенный в воду, ходил целый день по двору и Михайлович. Одно поглядывал вверх, будто заправский голубятник: не видать ли парящего в небе аиста? Теперь бы, кажется, Михайлович узнал его даже высоко над землей. Но в вышине лишь белые грудастые облака, лениво дрейфующие по синему океану бескрайнего неба.

Неспокойной была и ночь. Михайлович снова не спал, вспоминая всю свою нелегкую жизнь. Да у шахтеров она и не может быть легкой. Сейчас вот ему не спится, а в молодые годы так крепко и сладко спалось! А нужно было подниматься в самую полночь, идти на работу в ночную смену. Самая что ни есть тяжелая и неприятная рабочая смена. Пока шевелишься, пока что-то там, в забое, делаешь, – еще можно терпеть. Тяжеловато, и голова тяжелая, не такая, как в дневное время, но в сон особо не клонит. Но вот зарядили взрывчаткой забой, отошли на безопасное расстояние на каких-то десять-двадцать минут, присели и… сразу обволокло и затуманило мозги, сразу кинуло в сон. Но какой там сон!.. Прогремел взрыв и нужно подниматься на ноги, идти зачищать в вагоны взорванную породу, таскать на себе тяжелейшую металлическую крепь, закреплять выработку… И так – месяцами, долгими годами!

Смены, конечно, чередовались: одну неделю ходили в ночную, следующую неделю – в вечернюю, затем неделю в дневную, неделю в утреннюю. Но крепче всего уставали и получали под землей травмы именно в ночную.

Долго не спал, ворочался, и когда заснул, то заснул таким крепким и глубоким сном, что проспал обычное свое утреннее время. Проснулся от звука звякнувшей на кухне тарелки. Зашла жена, сияя лицом.

– Поднимайся да выйди во двор… – сказала, явно чего-то не договаривая.

– А что там? – спросил Михайлович, поднимаясь и садясь в кровати.

– Выйди – увидишь!

Михайлович, уже о чем-то догадываясь, быстро подхватился, набросил на себя какую-то одежку и вышел во двор.

По двору важно расхаживал вернувшийся Щелкун и, клацая клювом, что-то рассказывал и рассказывал Полкану.

Полкан лежал на животе, положив голову на передние лапы и, сопереживая пернатому другу, тихонько поскуливал…

2018 г.

Николай ТЮТЮННИК