Художник Виктор Молев: «Мою бабушку в детстве поцеловал Марк Шагал»

Современное искусство – многогранно и многолико. У художника Виктора Молева – множество поклонников, неравнодушных к его работам – ярким, выразительным, легко узнаваемым и чуть-чуть наивным. В разноцветной палитре фантастических снов и видений живут забавные гротескные персонажи, диковинные птицы и звери, сказочные города и замки, библейские сюжеты, архитектурные фантазии, портреты-загадки, в которых очевидное переходит в скрытое…

В гостях у международного американского литературно-художественного альманаха «Новый Континент» – Виктор Молев (В.М.)

Беседу ведет редактор «Нового Континента» Зинаида Вилькорицкая (З.В.)

З.В.: – Виктор, вот уже три года мы с Вами очень плодотворно сотрудничаем. Ваши иллюстрации так здорово вписались в мои тексты, что сама себе завидую.

В.М.: – Всегда к Вашим услугам! Я рад, что в Вашей книге «Подарок на счастье» присутствуют и мои работы. Надеюсь, они будут и в следующей.

З.В.: – Спасибо, Виктор! Вне всякого сомнения, будут! Читатели в восторге от Ваших иллюстраций – и задают вопросы. Переадресовываю их Вам. Как все начиналось? В каком возрасте потянуло к рисованию? Как к этому отнеслись окружающие?

В.М.: – Мне кажется, у меня это не начиналось, а было всегда. Даже точно не помню. Родители относились по принципу «Чем бы дитя ни тешилось». Сверстников я упрашивал рисовать на заданные мною темы, а потом внимательнейшим образом изучал их рисунки, пытаясь чего-то постичь, чему-то научиться. Я был уверен, что они все рисуют лучше меня, а не просто по-другому. Работать с натуры было скучно – с детства создавал свою Вселенную. Классе в четвертом прочёл Льва Кассиля, и у меня появилась своя, полностью нарисованная Швамбрания.

З.В.: – Как приходят идеи, сюжеты, герои?

В.М.: – Спонтанно. В юности достаточно было усесться перед чистым холстом, как всё возникало «в реале». Персонажей своих вижу сразу – мозги уже заточены. Теперь мозги чуток заскорузли, и приходится записывать идеи – благо, айфон всегда в кармане. Когда далеко ухожу от первоначального замысла, мне кажется, что некто через меня вроде что-то транслирует. И какой-то этот некто – не сильно серьёзный, легкомысленный какой-то… Озорной.

З.В.: – Художник – проводник между реальностью, собственной фантазией и холстом. Кто из великих повлиял на Ваше восприятие мира?

В.М.: – В начале семидесятых годов, как начинающий художник, брал уроки рисунка, живописи и композиции у московского скульптора Татьяны Вишняковой. Лишь в возрасте двадцати с небольшим лет по альбомам репродукций познакомился с творчеством Сальвадора Дали. Заочными учителями и наставниками стали Босх, Брейгель, Джеймс Кристенсен, Макс Эрнст, Рене Магритт, Морис Эшер и Фрэнк Фразетта. Хотя из детства много чего осталось, уже в своих ранних юношеских работах я проявил интерес к неординарным сюжетным композициям, свободным от довлеющих в СССР канонов «социалистического реализма», и в восьмидесятые годы стал видным представителем так называемого художественного андеграунда в г. Горьком.

З.В.: – До Вашего появления в семье уже были художники?

В.М.: – Увы, нет… С абсолютной точностью – нет. Возможно, любовь к живописи проявилась от того, что мою бабушку в детстве поцеловал Марк Шагал. Бабушка училась в витебской гимназии с младшей сестрой Шагала и бывала у них дома… (Загадочно улыбается.)

З.В.: – Не каждый может похвастать бабушкой, которую целовал сам Шагал! Если не огласить подробности, широкая общественность нас не простит…

В.М.: – Придется огласить. Моя бабушка Лозовская Полина Марковна (Пэше Доба Мордуховна) была из крепкой семьи. У её мамы были доходные дома (кажется, четыре) в Витебске, а отец был купцом (вроде бы 1-й гильдии – у евреев такое случалось) по пушнине. Оттого и хорошая гимназия. С сестрой Шагала бабушка приятельствовала – и дома у них нечасто, но бывала. Шагал был намного старше и жил отдельно. Как-то, навещая родных, увидел там очень милую девчушку – мою бабушку Пашу. Он воскликнул: «Ой, какая чудная девочка!», поднял её на руки и чмокнул в щёчку. Это весь семейный миф.

З.В.: – Шикарный. И, главное, имеющий продолжительность действия: поскольку Ваша дочь тоже рисует, можно предположить, что поцелуй Шагала… мистическим образом… оказал влияние на потомков Вашей бабушки! (Улыбаюсь.)

В.М.: – О, да! Повлиял, повлиял! Воспринимается так, будто я всерьёз считаю, что это подтолкнуло меня к искусству, но… Мой потомок Машка в апреле получит первую степень по иллюстрации. Она заканчивает весьма престижный колледж «Шеридан» в г. Оквилл в 70 км от Торонто. Иллюстрация в тутошнем понимании это не иллюстрирование книг, а чисто конкретно умение рисовать, ваять и пр. Чтобы не быть голословным – вот ее «римская скульптура» – своеобразный отчёт о летнем семестре в Италии.

З.В.: – Стоит отлить в бронзе – и… Ну, вы меня поняли… («провокативно» умолкаю.)

В.М.: – Понял Вас, понял! (хохочет.) Будет что ставить на мой памятник!

З.В.: – Ваш необычный стиль сложился сразу или возник со временем?

В.М.: – Не сразу, конечно. Сказались и архитектурное образование (я около десяти лет проработал архитектором), и работа в театре (в течении более двух лет принимал участие в создании театральных декораций в Горьковском театре оперы и балета им. А.С.Пушкина). Обе эти профессии постоянно находят своё отражение в воплощении моих творческих замыслов.

З.В.: – Как Вы попали в театр?

В.М.: – Уволившись из проектной конторы, где стало очень душно, я вообще-то хотел устроиться куда-нибудь – неважно, куда – вахтёром или сторожем. Я как-то пару месяцев работал сменным ночным сторожем в горьковском «Горхлебторге». За это время сделал немало листов графики и целую серию небольших работ маслом. Этот период моего творчества могу сравнить лишь с тем, как однажды, сломав левую руку, я больше месяца был на больничном! Ох, сколько я сделал за это время! Но найти подобную работу оказалось непросто, и кто-то подсказал мне про театр. Через друзей я вышел на завлита Горьковского академического театра оперы и балета им. А.С.Пушкина – и никак. Сказано было, что «как только, так сразу», а я уже под угрозой потери стажа! И в этот момент о моих мытарствах узнала Фаня (зихрон у браха, светлая память) – моя родственница, работавшая оценщицей в одной из горьковских комиссионок. Вы понимаете, к чему я клоню? В Вашей «Сказке о сбежавших облаках» – кстати, мною иллюстрированной, – есть подходящая цитата: «Порой великие могут меньше, чем их чулки, носки, пеньюары или комнатные тапочки».

З.В.: – Ага. Исходя из этой – действительно, подходящей фразы, – получаем ценную мысль: «Порой оценщицы комиссионок – всемогущи до невозможности». И что же сделала Фаня?

В.М.: – Она позвонила в театр, и через день я вышел на работу в декорационный цех в должности художника-декоратора. Я попал в очень дружный и творческий коллектив! Сколько там наработано, сколько выпито, сколько новых знакомств, и не только театральных… Можно рассказывать бесконечно!

З.В.: – В плане техники живописи что-то почерпнули?

В.М.: – Очень многое. Во-первых, сценографические приёмы, а во-вторых и самых главных – один из моих коллег по имени Серёга был фанатом техники живописи. На любой вопрос отвечал с удовольствием и очень компетентно. Ну, я и спрашивал… И вроде преуспел.

З.В.: – В чем это выражалось?

В.М.: – Это выражалось исключительно в поднятии технического уровня, ведь выставки и пр. у меня были и до этого. Семидесятые-восьмидесятые годы отмечены моим участием в многочисленных персональных и групповых выставках в Домах культуры, в фойе кинотеатров, во всевозможных НИИ, а в конце восьмидесятых – и в официальных выставочных залах Союза Художников России. Несколько выставок проведено в составе горьковского объединения молодых художников «ЭГО», активным членом которого я стал со дня её основания. В последние годы СССР я проявил себя как график-иллюстратор «Самиздата».

З.В.: – Что было дальше?

В.М.: – В декабре 1990 года я репатриировался в Израиль. В 1991 году стал членом Союза художников и скульпторов Израиля. Регулярно выставлял свои работы в галереях, выставочных залах и в комьюнити-центрах. Постоянно принимал участие в вернисажах на ул. Нахалат Беньямин в Тель Авиве и во всевозможных арт-фестивалях. Имел опыт работы в редакции газеты. В соавторстве с литератором Г. Костовецким под псевдонимом КОМО участвовал в многочисленных международных конкурсах карикатур, что отмечено дипломами, серебряной и бронзовой медалями. С 2003 по 2006 год я даже являлся владельцем персональной галереи в г. Хайфа.

З.В.: – Виктор, Вы кавалер почетной медали города Хайфа. Как получили это звание?

В.М.: – Ну, Вы же знаете, Узи Узиэля? Кто в Хайфе не знает выдающегося хайфского художника и деятеля культуры? Сам Узи Узиэль торжественно вручил мне почетную медаль! Я был очень горд этим фактом, но вскоре выяснил, что медаль эту изготовил и учредил сам вручатель, и вручал её исключительно тем, кто платил 400 шекелей за участие в конкурсе на вручение этой медали. Сам учредил, сам создал, сам номинировал с большой помпой. И я, в гордыне своей, попался на эту удочку (улыбается.)

З.В.: – Как отнеслись жители Хайфы к кавалеру почетной медали?

В.М.: – А никак. Чем можно удивить жителей Хайфы? Значительную часть своей израильской жизни я был членом амуты художников «Нахлат Беньямин» в Тель-Авиве. Художников там было – по пальцам пересчитать, причём на одной руке, а около 200 остальных кадров являлись – и являются – прикладниками. Зарабатывал я в основном продажей небольших (15х21см) репродукций своих работ, оформленных в паспарту. Выставлял и оригиналы – миниатюры и, реже, работы среднего формата. И регулярно – раз или два в год – я слышал комментарии к своему стенду: «Это работы очень известного автора, проживающего в Амстердаме (Берлине, Чикаго, – когда как), а этот рыжий (я в те годы был рыж и лохмат) торгует его работами и, кстати, неизвестно, имеет ли на это право!»

З.В.: – «Известный автор», назначенный «рыжим», прояснил ситуацию?

В.М.: – Пытался, на что получал ответ: «Этого художника говорящий прекрасно знает и даже пересекался с ним недавно в Акапулько!» Облегчённым вариантом этого же казуса являлся вопрос: «А автор где живёт? В Нью-Йорке?» Мой ответ: «В Хайфе!» их обескураживал.

З.В.: – Ну да. Заграничные – круче. Местные – свои. Зачем с ними церемониться? Украшают звездный небосклон высокого искусства – и то дело! (улыбаюсь.) Моя виртуальная подруга прислала фото Троицкого собора в городе Уржум. Внутри собора сохранились росписи В. Васнецова. Красота божественная. Представляете? Росписи самого Васнецова!

В.М.: – С ума сойти!

З.В.: – «Здесь во многих церквях его и его брата росписи, – пишет подруга. – Это же его родина, но здесь к ним относятся… Умолчу, как. Это в Ватикане он рядом с Рафаэлем, а в моем городке его росписи просто смыли мокрыми вениками…»

В.М.: – Да, «пророков нет в отечестве своём». Чего уж там. И он, к сожалению, не одинок. «Местные» хвалят редко. Люблю, когда хвалят, но не всегда это бывает. Сидя на Нахлат Беньямин (на Нахлатке, как мы её ласково называли), я в основном читал или рисовал графику, иногда тут же находящую покупателя. А мимо шёл самый разношёрстный народ – место ведь туристское. Иногда от моих дел меня отрывали однозначные высказывания в мой адрес. Например: «Ну почему ты так говоришь?! Вот ведь есть у вас сильные ребята!» Я, естессно, отрываюсь от книги и вижу, что фраза обращена к весьма известному художнику от лица явно московских товарищей. Восхваления продолжались, и я уже готовился быть представленным флагману русского искусства в Израиле, но вижу, что лицо патриарха приобрело чрезвычайно кислое выражение. Он смотрит на нахлатскую брусчатку и с каждым словом всё ниже опускает голову. В общем, я понял, что совсем не нравлюсь ему вместе со своими старичками, гномиками и прочими персонажиками. Или вот так же выводит меня из раздумий фраза: «А вот это очень интересные работы!» Поднимаю глаза и вижу: говорит любимый мною Владимир Сорокин! Он стоял с какой-то милой молодой дамой и продолжал комментировать мои работы, но я уже не слышал, поскольку заблеял: «Владимир Георгиевич! Прошу вас оказать мне честь и принять в подарок любую, приглянувшуюся вам, мою работу!» Он был явно удивлён моей «русскости», вежливо отказался и откланялся. С тех пор я однозначно заявляю, что Владимиру Сорокину нравится моя живопись!

З.В.: – Может, если хочет.

В.М.: – Сорокин?

З.В.: – Молев.

В.М.: – Смущён…

З.В.: – Правду глаголю. А как соседи по планете реагируют на Вас? Знают, что перед ними известный мастер кисти?

В.М.: – Пару раз происходили забавные однотипные инциденты на выставках. В Хайфском Аудиториуме активист из публики начал возмущаться: «Граждане, что же это делается! Под видом оригинальной живописи нам подсовывают жикле!» На мои робкие возражения получал безапелляционное: во-первых, он знает; во-вторых, не видно мазков кисти! И в-третьих, низкие цены!

З.В.: – Искусство – бесценно. Слишком низкие цены настораживают… Аж взгрустнулось (улыбаюсь.)

В.М.: – Очень сильно взгрустнулось. Про мазки я как-то ещё мог парировать, приводя в качестве примера Дали, Брейгеля/Босха и других моих учителей, а с ценами крыть было нечем. Цены-то не высокие, но и не совсем уж низкие – от 700 до 5000 шекелей за нетленку, что меня вполне устраивало. Возможно, поэтому один из моих многолетних клиентов при каждой покупке неизменно спрашивал, может ли он быть уверен в подлинности приобретаемого им полотна, и это стабильно повторялось при каждой покупке. А потом вдруг вопросы закончились: он-таки заказал экспертизу, после чего успокоился. Сказал, друзья уговорили…

З.В.: – Дени Дидро сказал: «В тот момент, когда художник думает о деньгах, он теряет чувство прекрасного». Что Вы чувствуете, расставаясь со своими работами?

В.М.: – Расстаюсь с лёгкостью! Продажа картины – хороший стимул для дальнейшего творчества. Как сказал Огюст наш Ренуар: «Лучший способ оказать уважение художнику – это купить его картину».

З.В.: – Семейные приколы «на тему» есть?

В.М.: – Есть, есть. Как-то зашёл ко мне в галерею русский мужик и заявил, что давно хочет картину. Какую? Рукой писанную! Рассмотрев одну из работ, протянул: «Э-э нет! Тут думать надо!» – и ушёл, не попрощавшись. С тех пор эти два выражения «рукойписанная» и «э-э нет, тут думать надо!» прочно вошли в наше семейное арго!

З.В.: – У Вас там кладезь интересных историй. Выкладывайте, маэстро…

В.М.: – В 2000 году у меня была выставка в хайфском «Бэйт Яд ле Баним» Выставка была весьма успешной и, кроме неплохого коммерческого успеха, вызвала прямо таки волну публикаций. «Едиот Ахронот» опубликовала небольшую статью с репродукцией моей работы «Мона Лиза». У меня было несколько вариантов этой работы, и через неделю после этой публикации я решил выставить один из них в самом сердце страны, на Тель-Авивском Монмартре, на Нахлат Беньямин! И тут же одна дама с восторгом сказала: «А моя мама такую же нарисовала!»

З.В.: – В смысле, перерисовала? Из газеты?

В.М.: – И не только она. Подошёл знакомый художник: «Ты уж прости, мне с неё копию заказали!» Несколько человек сказали, что вырезка с моей картиной висит у них на стенке и, конечно, поздравляли с оперативностью.

З.В.: – Ох, и быстро Вы «скопировали» свою собственную картину…

В.М.: – И не говорите. Снова нашлись люди, знакомые с настоящим автором этой работы. Я устало уточнял: «С Леонардо?»

З.В.: – А с кем же? Они с этим «Леонардо» за руку здоровались, по плечу похлопывали, в соседней фалафельной сидели…

В.М.: – А пока они там фалафель ели, продажа репродукций Моны Лизы на время упала…

З.В.: – Происки конкурентов – страшное дело, при участии рисующих мам – тем более. А оригинал сейчас где?

В.М.: – В Австралии, в частной коллекции. Кстати, вот еще случай из хайфской жизни. Было время, что должность зама мэра Хайфы по культуре занимал русскоязычный технионовский профессор. Приятный человек с милой женой. Ему очень нравились мои работы, он приходил на мои выставки. Увидев его на моём вернисаже, устроительница моей выставки в Бейт Аба Хуши обалдела и допытывалась, КАК я смог пригласить на вернисаж главного в Хайфе по культуре!

З.В.: – И как же?

В.М.: – А он просто объявление в газете прочёл.

З.В.: – Если Вашу работу похитили, Вы на пороге мировой славы. В этом плане Вы уже прославились или еще нет? (улыбаюсь.)

В.М.: – Уже да. Есть почти детективная история. В августе прошлого года я выложил в фейсбук ностальгические воспоминания о своей галерее в Хайфе на ул. Масада. Закончил повествование описанием упаковки всего собрания картин из галереи в контейнер для отправки в Торонто под вой воздушной тревоги. Это был разгар войны с Хизбаллой в 2006-м. А грузчиков-упаковщиков я назвал вороватыми, и даже получил за это обвинение в несправедливом и высокомерном отношении к народу, который я променял на стакан кленового сиропа. Так вот: эти грузчики-упаковщики, эти благородные господа под шумок насраллы спёрли у нас ящик картин.

З.В.: – Целый ящик картин? Увели с концами или есть продолжение истории?

В.М.: – Прошло десять лет, и эта история напомнила о себе! В хайфском торгово-выставочном комплексе «Кастра» в одной из тамошних галерей была выставлена одна из тех похищенных работ «Ловля Большой Черепахи», где она и была опознана моей родственницей, оказавшейся там случайно. На другой день туда отправился мой брат Пётр. Не застав хозяина, он сфотографировал (как смог) картину и пожурил, не сдержавшись, продавщицу: «Что ж вы, редиски, ворованные картины продаёте?!»

З.В.: – И какие меры были приняты?

В.М.: – Продавщица сделала круглые глаза, и ко времени следующего визита моего брата Петра картины в галерее уже не было. Но был хозяин заведения, который сказал следующее: «Картина продалась в тот же день, поскольку картины Виктора Молева, известного и популярного художника, не залёживаются! Мол, художник сам, из-за каких-то проблем с отправкой, дал кому-то доверенность на реализацию этой картины, и этот галерейщик у этого кого-то ея и приобрёл (цену сделки не скажу, стыдно)… И что он такой радый, что познакомился с братом самого Молева, и был бы ещё более радый, если я буду с ним работать в Израиле!» Эта работа была замечена совершенно случайно, и я подозреваю, что могут всплыть и другие. И где угодно. А работы, которые жалко больше всего, я повторил…

З.В.: – И такие захватывающие израильские погони-похищения и прочие приключения Вы променяли на канадский кленовый сироп? Вопрос риторический.

В.М.: – Се ля ви. Жизнь вносит коррективы. После переезда в Канаду в 2006 году я живу и работаю в Ричмонд-Хилле – пригороде Торонто. Имею большую домашнюю галерею, неоднократно выставлялся в галереях Канады и Соединённых Штатов. Регулярно сотрудничаю с галереей «Имеджин Арт», ежегодно участвую в больших международных выставках «Арт Торонто» и «Артист Проект Торонто». В 2014-м году выставлялся в музее французского города Сен-Фражу. Иллюстрирую книги (правда, реже, чем хотелось бы).

З.В.: – Это мы с Вами осуществим. Есть пара идей. Кстати, на обложке бумажного выпуска «Нового Континента» будет Ваша иллюстрация. Вот эта.

В.М.: – Большое спасибо! Хорошие идеи – наше всё. Благодаря развитию интернета приобрёл, можно сказать, кое-какую мировую известность, и продаю свои работы онлайн по всему миру. Мои портреты присутствуют в серьёзных книгах по искусству, на обложках журналов по психологии. И не только портреты. Оказывается, во Франции в школьную программу входит изучение пьесы «Дракон» Е.Шварца. Лет пять назад тамошнее издательство попросило меня предоставить работу «Драконоборец» для очередного выпуска «Дракона» с иллюстрациями и комментариями.

З.В.: – Издали?

В.М.: – Издали! А под картинкой написали: «К теме дракона постоянно обращаются живописцы Рафаэль, Паоло Учелло, Гюстав Моро и Виктор Молев… Эвона как! А на последней странице книги – советский плакат, где пионеры дарят цветы Сталину: «Спасибо за счастливое детство!» Как видите, жизнь моя спокойна и однообразна, но адреналин периодически присутствует.

З.В.: – Ваша вольная копия «Танца» Анри Матисса написана ради адреналина или это спор с мастером?

В.М.: – Скорее, сглаживание своей детской неприязни к этой работе методом лишения самого раздражающего меня «маленького фактора» – бестелесности, субтильности и условности танцующих фигур. Эту работу я помню с детства. У нас дома в Горьком была неплохая библиотека, но только две книги – с репродукциями картин: чёрно-белый каталог Третьяковской галереи и иллюстрированное издание «Гойи» Фейхтвангера, тоже чёрно-белое. А цветную репродукцию «Танца» Матисса я увидел в журнале «Огонек». Она с размаху ударила по моим детским мозгам, врезавшись в них и кричащим сочетанием цветов, и какой-то сомнамбулической динамикой, и странными пропорциями невесомых тел, и всем этим сразу. Это было так жёстко, что с тех пор я не люблю Матисса.

З.В.: – До сих пор не любите?

В.М.: – Теперь, на седьмом десятке, я к нему начал относиться спокойно, а всю жизнь не любил. Ещё не любил Хуана Миро, поскольку первое с ним знакомство состоялось по альбому, совместному с Дали! Ну, как это?! Ставить на одну доску Учителя и Хуана, простите, Миро?! Как можно?! Но это о другом. В Википедии сказано: «Работа существует в двух версиях: первая находится в Музее современного искусства в Нью-Йорке, вторая и наиболее известная – в Эрмитаже в Санкт-Петербурге», но мне кажется, что я натыкался на неё чуть ли не во всех мировых галереях! Может, готовых версий две, а эскизов несколько? И каждый раз я вновь получал тот свой детский культурный шок! И каждый раз, видимо, я получал ещё и подспудный толчок к созданию этой вольной копии. В последний раз я столкнулся с «Танцем» в Нью-Йорке и, вернувшись в Ричмонд-Хилл, написал, наконец, эту работу. Сделал и успокоился.

З.В.: – Чего бы Вы хотели пожелать себе?

В.М.: – Здоровья себе и, главное, своим близким…

З.В.: – До 120 Вам, как в 20! Здоровья, вдохновения, хорошего настроения и всех жизненных благ!

В подарок читателям «Нового Континента» – виртуальная выставка Виктора Молева.