Мария БУШУЕВА | «Невыносимо полная любовь…»

«Невыносимо полная любовь…»

Прозу Рады Полищук некоторые критики сближают с цветаевской поэзией. Не стану подтверждать это сравнение, не стану и опровергать. Передо мной сейчас не стихи Марины Цветаевой, а ее «Повесть о Сонечке», неожиданно давшая психологический ключ к трактовке «Романа-миража». Именно психологический ракурс сближает два во многом не схожих текста. Впрочем, повесть Марины Цветаевой – та же поэзия, текст ее даже свободнее по дыханию некоторых стихов, закованных в заданную форму. Не входит в мои задачи и анализ отличий авторских судеб — они на поверхности, корневые и культурологические. И, конечно, значительны отличия двух эпох: революционной начала ХХ века и советской-постсоветской. Романтизация и театрализации в «Повести о Сонечке» вряд ли резонируют с революционным энтузиазмом части общества, как иногда считается. Цветаева по рождению и по социальному слою относилась к «проигравшим», скорее, романтизм — самозащита, уход в возвышенность от всех трудностей, от безрадостности перспектив, интуитивно предугадываемых. «Россия Блока» тонула и шла на дно «как обломки и жестянки консервов», по выражению Маяковского, и культ красоты в «Повести о Сонечке» — конвульсивное стремление, если не спасти уходящее, так хотя бы удержать его тень. Любовь к Сонечке Голлидэй для Цветаевой в эпоху горечи становится «белым целым куском сахара»; сравнение себя с шекспировской Корделией — предвидение грядущих испытаний.  Любовь — последний спасательный круг, брошенный тонущей эпохе и главное действующее лицо повести. Сонечка Голлидэй — в определенном смысле попала в режиссерский плен Цветаевой, оттого монологи юной актрисы так театральны. На заднем плане остается Сонечкина душевность, ее нежная привязанность к младшей дочери Цветаевой Ирине, ее сердечная, почти материнская забота о девочке. Замечу вскользь, что Сонечкин уход мог иметь и не осознаваемую Цветаевой причину: Голлидэй узнала о смерти Ирины. В повести причина иная: Сонечка убегает «в свою женскую судьбу». «Ей неизбежно было от меня оторваться, — исповедуется Марина Цветаева, — с мясом души, ее и моей». Что ж, примем авторское объяснение.

Любовь — главное действующее лицо и «Романа-миража» Рады Полищук, — «роковая невозможность жить друг без друга» двух родных сестер. Смутное ощущение тонущей советской эпохи — подспудно становятся миражом все устоявшиеся жизненные ценности — тот фон, на котором опять же единственной смыслообразующей защитой выступает душевная близость с сестрой Тиной. Прототип Тины столь же реален, как Сонечка Голлидэй: за ним — сестра Рады Полищук, недавно ушедшая Виктория Полищук (1943-2022), художница цветочных натюрмортов, автор книжки стихов (Виктория Полищук: Мир иной открылся мне. Стихи. – М.: Союз писателей Москвы, 2014. – 32 с. Библиотечка поэзии). В романе сильна романтизация ее красоты как величайшей жизненной ценности: Сонечка – «инфанта», Тина – «королева».  Лейтмотив романа — «неразделимость» двух сестер, невозможность младшей «не дышать с Тиной одними легкими, не видеть мир и себя в нем ее глазами, не навязывать ей свое, пусть и молчаливое соучастие во всем…» и как следствие — риск «задохнутся от пароксизма безумной сестринской любви». За любовью прячется у младшей сестры страх покинутости: «…значит ей не до меня. Какое счастье! И какое горе – я одна в своем одиночестве, у меня нет Тины». Непереносимая мука одиночества и в «Повести о Сонечке»: «… лежу и жгу себя горечью первой в жизни Пасхи без Христос Воскресе, доказанностью своего собачьего одиночества…». Витально опасное пустое пространство требует заполнения. Его заполняет любовь. На первый взгляд, мужчина и в повести, и в романе — всегда третий, не столь важный персонаж.  Но это обманчивое впечатление: отнять любовью к женщине эту женщину у мужчины по сути означает сохранить его, если не для себя, то от нее.  В основе геометрии отношений – треугольник, а в его основании — ревность. В «Романе-мираже» об этом сказано со всей откровенностью: «я ревновала Тину к Костику, я рвала и метала, видя как он уводит ее от меня, но все же слегка к этой ревности примешивалось и обратное: я ревновала также и Костика к Тине – почему, ну, почему не на меня он смотрит так нежно, так властно?». В «Повести о Сонечке» исподволь разрушаются отношения Сонечки с мужчинами и нивелируется ее ценность как отдельной личности: «она для всех сразу и стала моей Сонечкой, — такая же моя, как мои серебряные кольца и браслеты — или передник с монистами — которых никому в голову не могло прийти у меня оспаривать — за никому, кроме меня, не-нужностью». Одновременно вырастает потребность в восхищении обретенным: Сонечка стала собственностью, а значит, ею должны все восхищаться как драгоценностью, принадлежащей рассказчице, то есть, ставшей ее неким свойством, в предельном смысле – ее собственной красотой. В «Романе-мираже» мы видим абсолютно то же: «Я хочу, чтобы моя сестра была совершенством во всем, чтобы все восхищались ею и завидовали мне, – ведь она моя. И ничья больше». Несвобода таких отношений приводит к эмоциональным кризисам: «А чуть над ней пошутить — плачет. Плачет и тут же — что-нибудь такое уж ядовитое… Иногда не знаешь: ребенок? женщина? черт? Потому что она может быть настоящим чертом!» — это о Сонечке. А вот об отношениях с Тиной: «В результате, обретя друг друга, мы ссоримся на радостях так, что страшно вспоминать – слова бьют без промаха, наотмашь, наповал, и топчут лежачего, топчут, лишенные смысла, выкрикиваемые в ярости, в безумье нашей общей обиды и боли…».

Треугольник необходим, мужчина присутствует постоянно. В «Романе-мираже» о его роли проговаривается без вуали: «стоит лишь захотеть, определить наконец, кто – Тина или я – берет его себе, и – вперед.» Любовная игра придает остроты отношениям, но Соня и Тина, по авторским замыслам, обречены: первая отдана собственной страсти «к несчастной любви», вторая — «в глубоком обмороке своей безнадежной любви». Счастье им просто не позволено. Вместо обретения его — накал страстей, предельность чувств: «Встреча была вроде землетрясения»; «Мне досталась на долю ужасно полная, невыносимо полная любовь («Повесть о Сонечке»). «Она – не миг, она вселенная, вобравшая в себя вселенную боль, страсть, неземную какую-то женственность, жертвенность, не религиозную, прагматическую, а испепеляющую и исцеляющую»; «натура – вулканическая» («Роман-мираж»). Невозможность обычного счастья в повести и романе еще и в том, что ни Соня, ни Тина не могут иметь детей. Соня, видимо, в силу своей детской миниатюрности, а Тина – решившаяся после обсуждения с сестрой на искусственное прерывание беременности из-за жизненных обстоятельств (куда-то исчез возлюбленный, материальная неустойчивость, неуверенность в завтрашнем дне): «Это наша последняя жертва – поклялись мы с Тиной друг другу, и не нужно нам больше никакой любви. Ибо слишком тяжела расплата, даже пополам разделенная». Мужчина как самый слабый угол треугольника изначально от принятия решения отстранен, а оправданием жертвы служит уверенность в том, что сестер прокляла первая жена их отца, с которой он разошелся из-за отсутствия детей. Бытовая линия в «Романе-мираже» на фоне «бесстрастно текущего времени» тягостна, но все-таки не трагична, как в «Повести о Сонечке». Сестры — более земные, их жизнь, при всех «но» лишена тех тяжелых испытаний, что выпали на долю Цветаевой. И даже герой-поэт в «Романе-мираже», один из возлюбленных Тины, совсем не «большой поэт», а вполне обычный человек жизненного компромисса, – такого сразу бы отвергла максималистская душа Цветаевой, жаждавшей предельности во всем: таланте, красоте, любви. И вот здесь мы достигли основной точки пересечения повести и романа — психологического ключа из «Повести о Сонечке», способного открыть смысл конфликта «Романа-миража». Именно интенсивность чувств, властная тяга к созвучию двоих в треугольниках отношений сближает «Роман-мираж или Сестры» с «Повестью о Сонечке». Конфликт романа Рады Полищук в той же неутолимой жажде предельности чувств, оборачивающихся порой вспышками ненависти,  что и в повести Марины Цветаевой. Тина готова на компромисс ради счастья, не готова младшая сестра: старшая обязана остаться «совершенством во всем», идеал обязан хранить себя от девальвации. Цветаева как человек стихийно верующий способна была преодолеть опасную силу своих чувств: «Я для нее была больше отца и матери и, без сомнения, больше любимого, но она была обязана его, неведомого, предпочесть. Потому что так, творя мир, положил Бог». В биографии Софьи Голлидэй можно прочитать, что она была счастлива в браке, очень любила своего мужа. То есть ей удалось выйти за пределы цветаевского образа жертвы несчастной любви. В «Романе-мираже» иначе: Тине как раз и остаются только короткие радости любви с обрывами и отчаяньем. Сестры – едины, и, если одна уйдет в свою жизнь, оставленная просто не выживет. Понятно, что это романное заострение коллизии, мастерски отточенной автором. И для понимания источника таких драматических отношений важны воспоминания о детстве: рождение сестры Тина восприняла как родительское отвержение, ревновала, пыталась выбросить сестру-младенца из коляски. Судьба все изменила: младшая стала отражением обожаемой старшей, ее затянула физическая и душевная красота сестры, – но постепенно отражение обрело полную нарциссическую власть над отражаемым. В «Повести о Сонечке» обозначен скрытый подтекст сходного двуединства: «ревность, за невозможностью вытерпеть, решившая стать и ставшая – любовью. И еще – тайный расчет природы: вместе они были – Лорд Байрон». Сестры тоже становятся одной возвышенной мелодией: «мы сами по себе прекрасно звучим, только прислушаться надо… а для этого нужна тишина внутри… мы же с тобой такие прекрасные арфы».

Кстати, «звучание» при встрече двух людей отмечено у Марины Цветаевой. Уйди Тина в отдельную жизнь, в простое семейное счастье, мелодия бы оборвалась, единство разрушилось, и выступило бы человеческое несовершенство, и так проявляющееся иногда во вспышках раздражения и взаимных обвинениях. Эту «роковую невозможность» жить друг без друга Рада Полищук выводит «из глубины времен или пространств», где они с сестрой были сиамскими близнецами. В «Повести о Сонечке» намечена линия брата и сестры, Юрия – Веры, параллельная главной, с грустным выводом: «у них было одно сердце на двоих, и все его получила сестра». В романе сходное признание: «зачастую так погружаемся друг в друга, что себя не узнаем: где я, где Тина».

Воистину прав был Тютчев:

Союз души с душой родной —
Их съединенье, сочетанье,
И роковое их слиянье,
И… поединок роковой…

И все-таки главное в «Повести о Сонечке» и в «Романе-мираже» – жажда возвышающей любви.  Любви, прощающей и спасающей, не подвластной забвению.

Мария Бушуева

—

Марина Цветаева «Повесть о Сонечке». Первая публикация: «Новый мир», 3, 1976

https://www.litres.ru

Рада Полищук «Роман-мираж, или Сестры»

https://a-z.ru/women_cd1/html/polischuk_a.htm Издан: Текст, Москва, 2002