Илья Абель | Первоначальный Бродский

24 мая исполнилось 77 лет со дня рождения Иосифа Бродского.

Творчество и биографию Иосифа Бродского, если считать с формальной точки зрения, я открывал три раза, хотя на самом деле – один и до наших дней.

Первый раз – когда в начале семидесятых в пустой аудитории филфака МГУ сотрудник учебного заведения, в достаточно зрелом при моих двадцати лет решивший получить высшее образование, положил передо мною несколько напечатанных листочков со стихами. И предложил прочитать. Я тогда был после демобилизации после срочной службы, с трудом восстановился в университете на второй курс, с которого меня забрали в армию. Да и осторожным человеком считался, поскольку понимал – ничего лишнего. Про Бродского что-то слышал, но жест сокурсника не оценил. Или – не понял. Хотел ли он подарить мне что-то из самиздата в знак благодарности за помощь с немецким языком? Проверял ли меня на лояльность, что кажется мне более правдоподобным с тех пор? Не знаю, да и это не имеет значения. Я пробежал строки глазами, сказал что-то вроде – «любопытно», не стал расспрашивать, вдаваться в подробности, а возвратился к чтению текста и перевода его из учебника иностранного языка.

Второй раз – вообще была какая-то удивительная до невероятия история. Уже никак не могу вспомнить, почему, оказался в новом уже здании Курского вокзала в Москве. А поскольку к прессе был неравнодушен, стал рассматривать то, что выложено было там в киоске. Это было уже в послеперестроечные годы, но именно тогда и там оказавшийся сборник стихов Бродского меня крайне удивил. К счастью, у меня с собой была достаточная сумма, чтобы его приобрести. Книга – совершенно небольшого формата, стихи напечатаны были, как в отрывном календаре и почти нечитаемым петитом.

И вот тогда я впервые прочитал достаточно представительное собрание стихотворений Бродского. Потом были подборки в «Новом мире» после вручения Нобелевской премии и в связи с юбилеями поэта – пятидесятилетием и еще через пять лет.

И вдруг, слушая январским днем конца месяца сводку теленовостей, узнаю о смерти Иосифа Бродского, что воспринял очень близко и лично. Тогда в моей домашней библиотеке уже появились изданные в начале девяностых солидные сборники «Холмы», «Осенний крик ястреба», «Стихотворения». И по какой-то, теперь уже трудно объяснить почему, причине, кому-то из знакомых тот первый купленный сборничек Бродского отдал. И стал собирать книги поэзии, прозы Бродского, то, что писали о нем, но с разбором, чтобы составить личную библиотеку из того, что казалось мне адекватно, на мой взгляд, передающую то, чем был Иосиф Бродский в жизни и в поэзии. И это было третье, и, как потом выяснилось, окончательное и долгосрочное открытие Бродского.

Но вот ведь удивительная вещь: имея на расстоянии протянутой руки несколько полок с книгами, прямо или косвенно связанными с русским поэтом двадцатого века, начал все больше, чем дальше, жалеть о той, маленькой книжке, которую держал дома, а потом передал кому-то, уже и не вспомню – кому.

Некоторое время назад, то ли с возрастом, то ли из-за четкого осознания времени и собственных творческих сил и планов, понял, что то, что я собирал больше двадцати лет, мною прочитано и проработано неоднократно. Потому как-то под утро пришла мне простая и ясная мысль все это собрание передать тем, кто сможет сделать на основе этих книг что-то оригинальное – спектакли, лекции или что-то в этом роде. Что и осуществил с радостью и без всякого сожаления. Почему-то было чувство освобождения, а не пустоты при взгляде на книжные полки, где до того тесно стояли любовно подобранные книги.

И снова – нечто необыкновенное. Просматривая в который раз то, что предлагал интернет-магазин в связи с Бродским, увидел ту самую книгу, которую несколько десятков лет назад купил в вокзальном киоске «Союзпечати». Я просматривал этот раздел постоянно, но ни разу она тут не появлялась. И вдруг, именно за несколько дней до того, как книги собирался передать в иные руки, совсем старая книга оказалась в списке того, что можно заказать по данной фамилии. Естественно, не отказал себе в удовольствии. И через несколько дней она оказалась в моих руках. Возможно, почему-то я в это верю, именно та книга, которую я когда-то подарил. Только страницы пожелтели, а все остальное – по-прежнему.

Привожу ее выходные данные:

Иосиф Бродский. Назидание. Стихи 1962-1989. – Ленинград: СП «СМАРТ», 1990. – 260 с. Сост. В.И. Уфлянд.

И еще несколько дополнений:

Издание подготовлено литературно-издательским агентством «Эридан» творческого производственного объединения «Метроном».

А после нескольких вступительных страниц – «Немного об авторе» – указано следующее:

В настоящий сборник, с разрешения Иосифа Бродского, включены произведения, права на издания которых принадлежат автору.

На первой странице обложки – фотография Бродского с суровым выражением лица. А завершает книгу коллаж – контраст: фотокопия статьи-доноса, после которой Бродского осудили, а также фото вручения ему Нобелевской премии по литературе в 1987 году, то есть, тридцать лет назад.

Книга названа по одному из больших, ностальгических по содержанию стихотворений, написанных уже в эмиграции во второй половине восьмидесятых годов.

Теперь, имея некоторое представление о биографии и творчестве Иосифа Бродского, со всею отчетливостью понимаю, что «Назидание» – не просто библиографическая редкость в некотором смысле слова, а и издание уникальное.

Во-первых, оно издано, скорее всего, с ведома, а, может быть, и при участии самого поэта, так что есть значительный элемент авторизации, чего нельзя сказать о некоторых других сборниках, которые появлялись до начала 1996 года, когда права на все, написанное им , перешли фонду его имени, который тщательно следил за соблюдением воли и наследия поэта.

Во-вторых, книга издана при непосредственном и деликатном, прямо скажем, участии настоящего друга Бродского, поэта, петербуржца, который после ухода его редко писал о нем что-то вспоминательное, оставаясь в тени, что удавалось немногим из тех, кто имел хоть какое-то, пусть и косвенное отношение к его будням и событиям его жизни. В Уфлянде чувствовалась та особая деликатность, которая есть интеллигентность и культура, что проявилось при подготовке «Назидания».

В-третьих, сюда вошли знакомые по времени и обстоятельствам их создания стихотворения – от самых ранних, написанных молодым человеком, ощутившим в себя поэтическое призвание, до тех, что возникли уже в последние годы его короткой жизни, в эмиграции. Таким образом, здесь представлено лаконично и четко становление большого и истинного поэта во все основные периоды его бытия в СССР и в США. Некоторые стихотворения из тех, что напечатаны в «Назидании» долгое время не входили по каким-то причинам в новые и новые сборники поэзии Бродского. Но и те, что знакомы теперь по другим книгам, ретроспективно воспринимаются уже со знанием того, что написано было поэтом позже. Помня любимые строки и строфы, ощущаешь то, чего нельзя было еще знать при первом чтении «Назидания» – перекличку с другими стихами, поздними, дальними, лейтмотивы творчества поэта, его чуть меланхоличную интонацию, его мироощущение, выразившееся прежде всего в его стихах индивидуально и свободно до автобиографичности, близкой к обобщению.

И поэтому, даже несмотря на то, что большинство из почти сотни стихотворений, вошедших в «Назидания», чуть ли ни наизусть знакомы, читая их сейчас именно в названной книге, понимаешь, каким она тогда стала прорывом, при том, что тираж ее был совершенно фантастичен для того времени – 200 000 экз. Никого, наверное, кроме Михалкова, да и то вряд ли, издавали в советское время в таком количестве экземпляров. Примечательно в этой связи то, что стихи Бродского, в тот момент впервые широко пришедшие к читателю, раскуплены были быстро, как и то, что именно эту книгу «Назидание» нельзя было встретить в букинистических и интернет-магазинах. Видно, что не только мне, но и многим другим, она показалась памятной, необходимой и дорогой, как раритет и доброе воспоминание. Что правильно, заслуженно и справедливо, поскольку она того стоила и сразу по выходе. И, тем более, сейчас. Понятно, что возвращение ее в мою библиотеку стало событием долгожданным и радостным, кроме всего прочего – и своевременным, как сложилось по стечению обстоятельств, завершив определенным образом этап взаимоотношений с творчеством Бродского, начав их на новом витке и в новом ракурсе, в несколько ином контексте.

В завершении разговора о давней и дорогой сердцу книге приведу несколько стихотворений из нее, не слишком известных, но дающих представление о том, каким в поэзии выразился Иосиф Бродский, аутентично и без купюр и чужих интерпретаций.

Из цикла «Часть речи». 1975-1976.

Я родился и вырос в балтийских болотах, подле
серых цинковых волн, всегда набегавших по две,
и отсюда – все рифмы, отсюда тот блеклый голос,
вьющийся между ними, как мокрый волос;
если вьется вообще. Облокотясь на локоть,
раковина ушная в них различит не рокот,
но хлопки полотна, ставень, ладоней, чайник,
кипящий на керосинке, максимум – крики чаек.
В этих плоских краях то и хранит от фальши
сердце, что скрыться негде и видно дальше.
Это только для звука пространство всегда помеха:
глаз не посетует на недостаток эха.

………………….

Дни расплетают тряпочку, сотканную Тобою.
И она скукоживается на глазах под рукою.
Зеленая нитка, следом за голубою,
становится серой, коричневой, никакою.
Уж и краешек, вроде, виден того батиста.
Ни один живописец не напишет конец аллеи.
Знать, от стирки платье невесты быстрей садится,
да и тело не делается белее.
То ли сыр пересох, то ли дыханье сперло.
Либо: птица в профиль ворона, а сердцем –
………………………………………….. кенарь.
Но простая лиса, перегрызая горло,
не разбирает, где кровь, где тенор.

………………..

Теперь, зная многое о моей
жизни – о городах, о тюрьмах,
о комнатах, где я сходил с ума,
но не сошел, о морях, в которых
я захлебывался, и о тех, кого
я так-таки не удержал в объятьях, –
теперь ты мог бы сказать, вздохнув:
«Судьба к нему оказалась щедрой»,
и присутствующие за столом
кивнут задумчиво в знак согласья.

Как знать, возможно, ты прав. Прибавь
к своим прочим достоинствам также и
………………………………………..дальнозоркость.
В те годы, когда мы играли в чха
на панели возле кинотеатра,
кто мог подумать о расстояньи
больше зябнущей пятерни,
растопыренной между орлом и решкой.

Никто. Беспечный прощальный взмах
руки в конце улицы обернулся
первой черточкой радиуса: воздух в чужих краях
чаще чем что-либо напоминает ватман,
и дождь заштриховывает следы,
не тронутые голубой резинкой.

Как знать, может, как раз сейчас,
когда я пишу эти строки, сидя
в кирпичном маленьком городке
в центре Америки, ты бредешь
вдоль горчичного здания, в чьих отсыревших
………………………………………….. стенах
томится еще одно поколенье, пялясь
в серобуромалиновое пятно
нелегального полушарья.

Короче – худшего не произошло.
Худшее происходит только
в романах, и с теми, кто лучше нас
настолько, что их теряешь тотчас
из виду, и отзвуки их трагедий
смешиваются с пеньем веретена,
как гуденье далекого аэроплана
с жужжаньем буксующей в лепестках пчелы.

Мы уже не увидимся – потому
что физически сильно переменились.
Встреться мы, встретились бы не мы,
но то, что сделали с нашим мясом
годы, щадящие только кость;
и собаке с кормилицей не узнать
по запаху или рубцу пришельца.

Щедрость, ты говоришь? О да,
щедрость волны океана к щепке.
Что ж, кто не жалуется на судьбу,
тот ее не достоин. Но если время
узнает об итоге своих трудов
по расплывчатости воспоминаний,
то – думаю – и твое лицо
вполне способно собой украсить
бронзовый памятник или – на дне кармана
еще не потраченную копейку.
1984

Илья Абель